Чтение 8–й страницы книги ~Один из многих на дорогах тьмы...~

сказал он и положил ему руки на грудь. И Торкас почувствовал облако темной
силы - тяжелое, властное, такое же, как _т_о_г_д_а_. Тайд шевельнулся,
лицо его порозовело.

- Да, господин, - сказал он. - Похоже, смогу.

- Вы с Лонгаром вернетесь в Рансалу. Молчи! - сказал он, - сейчас вы
будете мне обузой. _Н_о_ если ты хочешь, чтобы Торкас вернулся... Мне
нужен Даггар, - сказал он Тайду. - Скажи, что я жду его в Ланнеране. Пусть
подлечат тебя, и сразу же выезжают.

- А если он не захочет?

Но тот лишь усмехнулся в ответ.

- Лучше бы нам вернуться в Такему.

- Чтобы навлечь на нее войну?

Он кликнул Лонгара, и они пошли на поиски дормов. Те убежали
недалеко. Сбились в кучу - чужие и наши - и понуро ждут, кто за ними
придет.

Надо было поить скотину, и мы стали снимать седельные мехи с водой. У
чужих было мало воды - они долго ждали в засаде. И когда мы выбрали
пятерых, остальные дормы пошли за нами.

- Доведи их в Рансалу, - сказал он Лонгару. - Сам видел: Даггару не
на чем ехать.

Будто пушинку поднял он Тайда в седло, махнул напоследок Лонгару, и
мы остались одни. Только мы и мертвые, и полная смерти ночь...

Другой связал гуськом трех отобранных дормов и мы полетели в ночь.

Ночные, подумал Торкас, но он засмеялся: - Пускай они боятся меня!

Враги...

У вас не придумали луков, а в ближнем бою вы мне не страшны.

Я не хочу в Ланнеран!

- Твоя мать - Аэна? - спросил Безымянный.

- Да!

- Мне нужен в Ланнеране один человек. Он пытал твоего отца, хотел
убить твою мать, а сейчас охотится на тебя. Ну?

Он не сжал кулаки и не скрипнул зубами, потому что тело было теперь
не его. Он только страстно подумал: да!

8. БЕЗЫМЯННЫЙ БОГ

Ночь сомкнула небо с землей непроглядным мраком, и мы несемся сквозь
мрак, летим, как сквозь ясный день, и наши дормы не спотыкаются и не
боятся.

И темная, беспощадная ярость захлестывает меня. Она не моя, я знаю,
но это я, я - Энрас, я - Торкас, я - невидимый бог, я - часть Первородной
Тьмы - гряду на бессильную землю. И возбуждающий зов кружащейся рядом
смерти. И меч - часть меня - неотвратимей судьбы и яростней мести; мои
глаза не видят его во мраке, но зрением Другого я различаю и то ужасное,
что он разрубил с нечеловеческой силой, и черная липкая кровь на плаще и
на шерсти дорма, и хохот - не мой! - оглушительный яростный хохот,
пугающий землю и сотрясающий тьму.

Мы мчимся сквозь мрак, летим, как ночные птицы, и смерть бессильно
кружится вокруг, и горькая, тягостная, хмельная свобода - я есть, я жив,
без боя не уйду!

Мы мчались, пока непроглядная ночь не выцвела в призрачный сумрак -
предвестник рассвета.

- Эй, парень! Проснись! - сказал мне Другой. - Займись скотинкой, а я
ненадолго уйду.

И он ушел, а я остался в степи в печальный предутренний час,
безопасный и бестревожный. Я спрыгнул на землю, расседлал своего скакуна,
обтер с него пену и пот и занялся остальным. Я думал, что Безымянный
совсем загнал наших дормов, но они вроде бы и не устали. И когда мой Азар
ткнул меня мордой, требуя корма, я подумал: а здорово быть боком! И еще
подумал, что быть у бога конюхом и слугой не стыдно даже правителю
Ланнерана.

Я подумал о глупостях, что бы, не думать о том, кого мы должны найти.
О том, кто пытал моего отца, хотел убить мою мать и чуть не прикончил
Тайда. Позволит ли Другой мне рассчитаться с ним самому?

- Не выйдет, - ответил он. Он вернулся. - Поспи, - сказал он, - мы
выедем на рассвете и будем ехать до полного зноя.

Три дня этой скачки - и дормы уже устали. Все чаще он перекладывает
седло, но мы все летим то сквозь день, то сквозь ночь, и я все так же
отрезан от тела.

Порою ярость туманит мой ум: мне хочется драться с ним и разорвать
оковы, но я смиряю себя, потому что знаю: он не желает мне зла. Мы связаны
с ним, как веревкою, тягостным долгом, он так же, как я, бессилен перед
судьбой и делает то, что ему не хочется делать.

Мы мало с ним говорим в огне этой скачки ноя не скучаю: его мысли
выплескиваются ко мне; я редко их понимаю, но я стараюсь понять, впитать,
удержать - он - часть меня, он больше меня, он больше моей судьбы.

Мы мчимся по умершей пересохшей земле, но вокруг летят другие миры -
прекрасные, страшные, полные красок и боли. Мы мчимся сквозь боль и сквозь
смерть, сквозь войны, пожары, потопы и казни; он ищет что-то в этих
далеких мирах, пересыпает лица, словно песок в ладонях, встряхивает и
рассыпает груды событий; вера, предательство, ложь, благородство; из
ничего возникают империи и рушатся в никуда; зло - но оно созидает и
приносит благие плоды, и добро - но оно все разрушает. Это больше, чем я
узнаю за целую жизнь, я вбираю это в себя, я учусь, пусть я скоро умру,
ноя хочу это знать, я не буду богом - но часть бога будет во мне!

Мир понемногу стал оживать. Здесь уже есть трава - сухая трава
пустыни, но дормы могут пастись. И можно напиться, вырвав сочный корень
иора. А вот и поля, невзрачные стебли гроса, но колосья полные, здесь
будет что убирать. И даже вода непонятно откуда. Блестящая черная грязь на
дне канав, а кое где и тонкая пыльная струйка.

Откуда вода, если нет ни рек ни ручьев?

- Потом! - ответил Другой нетерпеливо. - Смотри туда!

И я вижу - не глазами, а через него - кучку всадников и десяток
повозок.

- Давай, малыш! Нам надо пристроится к этим людям!

- Это коричневые плащи, - говорю я ему, - наемники Ланнерана. Они
сменили цвет, когда отреклись от гор. Мы с ними враждуем, - говорю я ему.
- Вастас разбил болорцев, когда их прислали к нам за Дором - отступником,
и только двоих отпустил живыми, но обнажил их лица.

- Дор отступник? - спросил он. - Занятно. Потом ты мне об этом
расскажешь. Ладно, Торкас, хитрость на войне - не позор. Серые плащи носят
не только в Такеме. Тайд из Ниры - как тебе это имя?

- Это точное имя, но оно не мое!

- А какое твое имя, дитя трех отцов? Ранас? Вастас? Исчадие Тьмы?
Тайд тебе дал не меньше, чем каждый из нас, вот и не опозорь его имя!

И я смолчал, подавив свой гнев, потому что слова его меня испугали.

Мы свернули с дороги и поехали напрямик, чтобы выехать к ним с
востока. Он так рассчитал, что нам пришлось их еще поджидать, и он успел
перебросить седло на другого дорма. Сорвал с плаща мой воинский знак,
отцепил именные бляшки со сбруи, прыгнул в седло - и сразу исчез, и я
остался один на дороге, поджидая тех, что подъедут ко мне.

Болорцы увидали меня и выдвинулись вперед, прикрывая людей и повозки.
Они не прикоснулись к мечам, потому что я был один, но не сказали мне
слов, что полагалось при встрече.

- Пусть не иссякнет ваша вода, - сказал им я, - я - Тайд из Ниры и не
ищу ссоры.

Я сам удивился тому, как легко соврал, но, может быть, Безымянный
прав - и это не лож? Тайд по первому слову отдаст за меня жизнь, разве он
не даст мне на время имя?

- И ты не ведай жажды, Тайд из Ниры, - сказал, наконец, их старший,
высокий воин со знаком черной змеи. - Не страшно в пути одному?

- Нас было двое, - ответил я неохотно, - но путь далек, а ночи
опасны.

Он взглядом проверил моих худых, заморенных дормов, ввалившиеся бока
седельных мехов, мой, плащ, заляпанный черной кровью и поднял руку,
съезжая с дороги. Повозки проехали мимо нас. Не дормы, а клячи, и возницы
смотрят без любопытства; худые, усталые, тусклые лица, как будто их путь
был длиннее моего. Когда мы остались одни на дороге, болорец сказал:

- Я Ронф, сын Тарда. Если тебе в Ланнеран, ты можешь ехать вместе с
нами.

И мы поехали рядом.

Мы ехали рядом до полного зноя и стали передохнуть у живого ручья.
Хватило воды и для людей и для дормов - с тех пор, как мы оставили горы, я
не видел столько текущей воды.

Я не стал с ними есть, а сел в стороне. Когда едят, открывают лицо,
но я оскорблю их, если останусь в повязке.

Раньше я никогда не видел болорцев, только знал, что они - враги. А у
них были лица, как у горцев Такемы - высокие скулы, коричневые глаза, не
знавшая света белая кожа.

Четверо молодых - чуть постарше для меня, а Ронф немолод, в тех же
годах, что Тайд. Они глянули на меня, отвернулись, заговорили о чем-то, о
чем говорят воины на привале, а Ронф все посматривал на меня, хмурился,
отвечал им отрывисто и односложно. Вдруг он встал, подошел ко мне,
протянул мне кусок лепешки.