– Вы что, с дуба рухнули? Да как вы можете?.. Этот свиномордый… Да большего мерзавца на всем белом свете поискать! Когда я слышу, как его расхваливает та самая интеллигенция, которую он расстреливал в том страшном тридцать седьмом…
– Он?
– Его дед! Он воспевал эти расстрелы! Он обосновывал их, он подталкивал к ним! Были расстреляны лучшие писатели, других сгноили в лагерях, а он выпускал книгу за книгой, его издавали массовыми тиражами, ввели в школьные программы.
Она прервала враждебно:
– А при чем тут Кондрат Красивый? Я и сейчас готова ради него идти на любой митинг!
– Он интеллигент!
– Умница!
– А как говорит?
Богемов разъяренно шипел, размахивал руками, дважды подхватывал на лету слетавшие с носа очки. Завопил:
– Но скажите тогда… скажите! Почему в те страшные годы репрессий были запрещены произведения замечательнейших русских писателей, да и зарубежных тоже, а книгами Красивого пропаганда нас заваливала с головой? В школьной программе Красивый стоял выше Толстого и Пушкина, его заставляли заучивать наизусть!
Игнатьев пожал плечами:
– Ну, это понятно.
– Так вот, своему сыну Авдей Гапонов, писатель, постелил ковровую дорожку. Кто же откажет сыну такого… такого писателя! Но мало того, сын был уже сыном своего времени. Мало того, что его имя Зелимхан, но на всякий случай, вдруг кто сразу не узнает, что Зелимхан Гапонов сын того самого правительственного писателя, он предпочел взять… литературный псевдоним отца себе в качестве фамилии!.. Это все равно, как если бы вон Леонид надел на грудь табличку с надписью «Сын шефа!» и ходил по фирме… Конечно же, Зелимхан Красивый ко всем своим должностям стал и членом Союза писателей СССР. Как стали ими герои-летчики Покрышкин и Кожедуб, Леонид Брежнев, знатные доярки, учившие, как доить и как петь в опере…
Игнатьев поморщился:
– Да ладно тебе… Все, у кого была власть, в то гнилое время становились членами Союза писателей. Даже секретари райкомов партии.
– А сын Зелимхана Гапонова, то бишь Зелимхана Красивого, с помощью… а как же?.. пошел в доброе советское время еще дальше. А когда пришло время перемен, то он взлетел на самый верх. От дедова псевдонима вместо фамилии отказаться даже не подумал, как же, если вывел наверх? Тем более что у тайных рычагов по-прежнему те, кому важна и шпиономания, и прежние поиски врага, и милитаризм. Но мне другое дико… Страна, даже интеллигенция до такой степени сподличилась, что даже не замечает этого подлейшего приема.
– Ну, в память отца… то бишь деда, взял его псевдоним…
– Вот если бы взял в память о замученном в лагерях отце, о расстрелянных в те же воспетые Красивым тридцать седьмые, это благородно, ибо опасно было признаваться в родстве с врагами народа. Но он взял тот псевдоним, который расчистит дорожку наверх! И никто из нашей интеллигенции и не заикнулся о таком чудовищном… чудовищном… я просто не найду слов!
Игнатьев сказал задумчиво:
– А может, кто и заикнулся. Но тут же его нашли на дне Москвы-реки. А то и вовсе не нашли. Человек, который так действует… это уже, знаете ли…
Марина смотрела растерянно. Красивая интеллигентная женщина, но все же живущая по готовым алгоритмам. А таким лапшу на уши вешать легче, чем простому слесарю.
Игнатьев сказал:
– Понятно, почему на заре перестройки так внезапно прекратилось разоблачение отцов-писателей!
– Отцов?
– Отцов, основоположников, – пояснил он. – Максима Горького, Маяковского… Помните, как их низвергали? Еще чуть-чуть – и взялись бы за Красивого. Но наш Кондрат Зелимханович тогда был в самой силе, на самом верху! Чуть ниже президента, но тот пил да по бабам, а этот разом прекратил всякие разоблачения… в литературе… Я не сторонник Сталина, вы знаете. Но вот один момент, который показывает разницу между политиками тех лет и политиками нынешними… Когда сын Сталина попал в плен, он не стал кричать, чей он отпрыск и чтобы выгодно выменяли. Более того, он гордо называл себя Яковом Джугашвили, для неграмотных объясняю, что это фамилия Сталина, а само «Сталин» – партийный псевдоним. И когда сами немцы предложили Сталину обменять его сына на взятого в плен под Сталинградом Паулюса, Сталин после тяжелой паузы ответил: «Я солдат на фельдмаршалов не меняю». И Яков, сын Сталина, был расстрелян вместе с другими русскими солдатами…
Наступила долгая пауза. Марина отвела глаза, а Белович опустил голову. Мои брови сами полезли наверх. На лице Богемова тоже было несказанное изумление. Оказывается, нашу полуинтеллигенцию можно переубедить. Теперь возьмут на вооружение, начнут искать и находить у Кондрата Красивого даже те грехи, которых и не было. Хоть и интеллигенты, но все же русские души, а мы ни в чем не знаем меры.
Из соседней комнаты раздался вопль:
– Все сюда!.. Да скорее же!
Не сказать, что стремглав, но поспешно начали стягиваться в большую комнату, где был установлен телевизор с экраном в метр с чем-то. Леонид называл его проекционным.
Я ощутил, что и я уставился на экран как на чудо. Когда уходил, шла длинная месса… или как ее там, словом, прямая передача из Елоховского собора очередного церковного праздника, что росли как грибы. Пышные одежды, монотонное гудение множества голосов, приглушенный свет свечей…
Сейчас же на экране был… мусульманский мулла. Тихо и очень осторожно подбирая слова, он поздравлял всех россиян с традиционным праздником мусульман, праздником мира, дружбы и мудрости.
Вокруг меня лица багровели. Кто-то засопел шумно, за спиной злой голос пробормотал ругательство, которого постыдились бы грузчики харьковских заводов.
– Во обнаглели! – проговорил кто-то со сдержанной яростью. Я оглянулся, с грустью понял, что это Богемов. – Во заразы… Уже и в нашей стране свое на уши вешают!
– Татары! – сказал Игнатьев.
– Как есть татары.
– Да что там… и среди татар попадаются люди. А это и того хуже – мусульмане!
– Враги!
Женщины молчали, но по их лицам я читал сдержанное неодобрение как попустительства власти, Восток наступает, так и чрезмерно эмоциональной реакции гостей.
Речь муллы была краткой в отличие от длинных поучений православных священников, уверенных не просто в поддержке власти, а в том, что отныне они сами власть, пришедшая на смену коммунистической партии, сохранившая все ту же структуру, кадры и методы. Но, прощаясь, мулла произнес фразу, после которой заволновались и те, сдержанные:
– …отныне мы будем встречаться раз в неделю. Мир вам!
Рядом со мной Белович ахнул:
– Да как же… как же это кощунство допустимо в нашей православной Руси? Чтобы наш исконный враг попирал милые сердцу святыни…
Он обернулся за поддержкой ко мне. Взор его был чист, светел, исполнен благородства. Я в замешательстве развел руками, попытался выдавить улыбку:
– Я не все расслышал. Мне показалось, что он не призывал к резне…
Белович с великим возмущением отшатнулся:
– Да при чем здесь война! Он мусульманин!!!
– Да, – согласился я, все еще не мог смотреть в честные ясные глаза, – но, как я слышал, у нас свобода религии…
Белович задохнулся от возмущения, а Игнатьев вклинился в разговор, сказал знающе:
– Это все Чечня проклятая!.. Наворовала у нас денег, а теперь на наши же деньги у нас свою поганскую веру пытается навязать.
– Да вроде не чеченец, – усомнился я. – Я прочел, там была надпись внизу. Он преподает ислам в университете!
– У них и университеты есть?
– В нашем университете, – пояснил я с усмешкой.
– Неужели такую гадость преподают в университете?
– Ну, образование…
Марина перехватила мой взгляд, спохватилась, включила проигрыватель. Помещение заполнила бодрая и вместе с тем томная музыка. Вторая девушка, пора бы запомнить ее имя, сразу же вскочила танцевать, потащила с собой Игнатьева.
Все же танцевали вяло, чересчур все умные, начитанные. Марина выгибалась так и эдак, наконец заявила:
– Что-то скучновато стало!
Ее полные бедра ходили из стороны в сторону в завораживающем ритме. Потом она замедленными движениями взялась за низ тонкой блузки, начала поднимать, оголяя крепкий загорелый живот.
Леонид сделал музыку громче, кровяные шарики помчались быстрее. Марина мучительно медленно, не прекращая танца, поднимала блузку, мы все видели, что лифчик не носит, хотя грудь крупная, тяжелая, наконец блеснула полоска белой кожи, показалась округлость…
Игнатьев со второй девушкой еще танцевали, а Белович и Фира отошли в сторону, чуть двигались в такт музыке, но смотрели только на Марину. Разговоры в комнате примолкли, один лишь Богемов с жаром доказывал Леониду, какой мерзавец этот Кондрат Красивый, на Марину поглядывал искоса, не замечая, что она наконец подняла блузку над головой и отбросила в сторону.
Леонид и все мы захлопали, а Марина затанцевала быстрее, красиво и ритмично двигаясь всем телом. Грудь ходила ходуном, коричневые кружки покраснели, а соски вытянулись и стали похожими на раскаленные пули.
– Молодец Марина, – шепнула Фира, – всегда чувствует, когда начинает холодать.
Игнатьев и его девушка танцевали рядом с Мариной, поглядывали подбадривающе. Она хитро улыбнулась, ее пальцы пробежали по поясу юбочки, отпрыгнули, словно испугавшись, снова коснулись, наконец, будто решившись, она расстегнула пояс… снова застегнула, мы начали хлопать, наконец быстро и ловко, не прерывая танца, сбросила юбку и осталась танцевать в одних трусиках.
Она была хороша, красивая и располневшая самую малость, что нисколько не портило. Шаловливо поглядывая на нас, ухитрилась сбросить и трусики, не прерывая танца, дальше двигалась быстро, с упоением, свободная от одежды.
Вторая чуть отодвинулась от Игнатьева, сбросила блузку, затем лифчик и дальше танцевала с открытой грудью, дразняще глядя на него большими озорными глазами.
Мы хлопали и шумно восторгались как их раскованностью, так и фигурами, умением держаться, Леонид принес с кухни поднос с горой бутербродов, чтобы не прерывать веселья. Когда музыка сменилась, женщины со смехом повалились на диван, делая вид, что умирают от изнеможения. Марина поискала трусики, но Богемов спрятал, в конце концов она махнула рукой: и так жарко.
Похоже, один Белович все не мог прийти в себя от ошеломляющего выступления муллы и, когда снова добрался до кресла, сперва выпил кофе, сжевал пару бутербродов, после чего его крупное лицо с новой силой вспыхнуло праведным гневом:
– Нет! Святая матушка Русь не позволит глумиться над собой… до такой степени! Всякие там макдоналдсы заполонили нашу Русь, а тут еще и татары?
Богемов неожиданно хихикнул. Это было так неожиданно, что все взоры обратились в его сторону. Чуть смутившись, пояснил с виноватой усмешкой:
– Я просто подумал… представил, как схлестнулись бы эти исламисты с этими макдоналдсами. Они их ненавидят пуще нас. И в свои страны не допускают!
Белович заявил яростно:
– Без черных справимся! У Святой матушки Руси достаточно сил и правды, чтобы одолеть как западную нечисть, так и эту… исламскую!
И хотя все понимали, что западную не одолеть, уже проиграли, та пляшет на их поле, но согласно загудели, поглядывали друг на друга с победным видом. Мол, ничего, русские медленно запрягают, зато быстро ездят.
Я видел, что на меня поглядывают, звание ученого международного класса обязывает, хоть и презирают за пристрастие к компьютерным играм.
– Свобода немыслима без веротерпимости, – сказал я. – А мы опять: запрещать, не допущать… Разве еще не дозапрещались?
Русанов Владислав
Белов Вольф
Зыков Виталий
Лукьяненко Сергей
Мурич Виктор