Чтение 8–й страницы книги ~Страх~

А время идет над ним,

Как плавный медленный снег,

Вплетается в вещие сны

Паденьем ушедших лет,

И дрема его легка:

Он ждет.

Он ждет мгновенья, когда

Сквозь саван снегов и веков

Услышит могучий зов

Отмерившей срок судьбы,

Он ждет.

О люди заливов! К нам

Приходят жрецы из стран,

Где страх сильнее людей -

Жрецы в одеждах старух,

С макушкой, обритой в круг.

(Помните: ОН ждет!)

Они манят и зовут

Забыть о наших богах,

Для бога, который в них...

(Но помните: ОН ждет!)

Их бог прекрасен лицом,

Как тот, что дремлет и ждет...

Этих слов не было в Книге Небытия. Их пел скальд Торир Высокая Секира
- он пел их давно, в искрящиеся дни своей короткой жизни, и холодные
снежные слова чужой саги неожиданно всплыли в памяти Якоба, когда он тихо
брел к капищу Сарта Ожидающего...

"Осенней порой

Под сводами горного храма

Застыли в тиши,

Грустно выстроившись по чину,

Одинокие божества..."

Солнце еще не скрылось за перевалом, когда Якоб вновь переступил
порог разрушенного храма. Теперь он знал дорогу - и теперь он пришел один.
Закатные лучи медленно текли через небольшое отверстие под самым потолком
(язык не поворачивался назвать его окном), багряные блики мелькали на
алтаре с Книгой, густым отсветом ложась на оплавленную маску Сарта - и
из-за этого лицо статуи казалось окровавленным.

Якоб старался не думать о том, что может произойти с ним самим
сегодняшней ночью, но руки его слегка дрожали, расстилая в углу
принесенное с собой одеяло из верблюжьей шерсти; две свечи, кресло, трут,
короткий кинжал... Лекарь усмехнулся. С ножом на видения? - но присутствие
знакомого оружия-инструмента, привычный холодок вороненого клинка все же
вернули некоторую ясность сумбуру растрепанных мыслей.

Прежде, чем опуститься на крохотный оазис реальности в пустыне
суеверия, Якоб еще раз оглядел древнее капище - и внимание его неожиданно
привлек крест, выцарапанный на противоположной стене. Камень был освещен
заходящим солнцем, и на светлом фоне ясно вырисовывалась чернота символа.
Якоб встал и подошел к стене. Под крестом виднелась аккуратно выведенная
надпись "Да святится имя Твое..." Латынь.

Скорее всего, это были следы освящения руин наставником дряхлого
Бартоломео. Якоб скользнул взглядом по шероховатостям сланца и обнаружил
смазанную корявую подпись. "Смиренный брат ордена святого Доминика, раб
Божий..." От имени осталась лишь буква "Л". Или испорченная "А". И когда
Якоб пытался разобрать полустертые линии - над перевалом сошлись
взлохмаченные тучи, солнце утонуло в их влажной прохладе, и в наступившей
темноте растаяли крест, подпись и прочие попытки безвестного раба Божьего
преуспеть на стезе истинной веры. Закат иссяк.

Якоб не хотел зажигать свечи без особой надобности и вернулся к
импровизированному ложу, справедливо рассудив, что подпись можно
попытаться разобрать утром - если ее вообще можно разобрать. Затем он лег
на спину, пододвинул кресало и закрыл глаза.

...Сон не шел. Молчал алтарь, тупо таращился застывший идол, черный
валун книги лежал на прежнем месте; и бессмысленность происходящего давила
на сомкнутые веки молодого лекаря. Тишина. Покой. Страх. Камень стен.
Тишина. Страх. Расширенные в немыслимом ужасе зрачки. Бегущий с резвостью
юноши почтенный фра Лоренцо. Клетчатое покрывало шейха... нож айяра, идол,
ученики с лицами статуй, напряжение под капюшоном рясы, доминиканец со
святой водой, Книга с чистыми страницами, раб Божий и подпись со смазанной
буквой... Надо будет спросить завтра у старого Бартоломео... Завтра...

Якоб так и не понял, заснул он в конце концов или нет. Он медленно
открыл глаза - и прикрыл их ладонью, защищаясь от внезапного света. Обе
свечи, поставленные у изголовья, горели ровными желтыми язычками, хотя
лекарь готов был поклясться, что не прикасался к кресалу. С недоумением
Якоб перевел взгляд на Сарта Ожидающего, рассчитывая на обещанные перемены
в его гримасе и втайне боясь их - идол стоял на месте и в плавящемся
выражении его жуткого лица ничего не изменилось. Алтарь, Книга,
безразличие камня и неизвестно почему горящие свечи.

Якоб почувствовал, что не может больше лежать, и, встав с одеяла,
стал прохаживаться из угла в угол, разминая затекшее тело. Потом он
остановился у Книги и нерешительно взял в руки перо... Нет. Он не знал, о
чем писать. По роду своих занятий лекарь вообще относился с уважением к
написанному слову и, поколебавшись, он опустил перо на место и вновь
принялся вышагивать из угла в угол.

Долго ли продолжалось однообразное ночное бдение, и было ли оно сном
или явью - это для Якоба осталось тайной. Как заведенный, он мерил шагами
гулкую пустоту помещения, иногда засыпая на ходу - если только можно спать
во сне! - несколько раз останавливался у алтаря, глядел на чистые
страницы, брал в руки перо и, подумав, клал его на место, снова вливаясь в
привычный ритм бесконечных шагов; Ожидающий безмолвно возвышался в углу,
страницы Книги были по-прежнему чисты. Ничего не происходило.

Якоб настолько отупел от своего бессмысленного хождения, что даже не
удивился, в очередной раз застывая у Книги с пером в руке - не удивился
ровному низкому голосу, в котором не оказалось ни тени насмешки.

- Зачем ты сюда пришел?

- Я пришел писать Книгу, - хрипло ответил Якоб и поднял голову.

Лицо Сарта неузнаваемо изменилось. Над Якобом склонялось усталое и
задумчивое лицо грустного обычного человека - и лишь на дне его глаз
стояло нечто такое, что заставило Якоба попятиться.

- Я пришел писать Книгу, - упрямо повторил лекарь, сутулясь под
внимательным взглядом.

- Тогда пиши, - идол остался неподвижным.

- Я... я не знаю, что писать, - честно признался краснеющий лекарь.

- Это я вижу. Тогда уходи. Книгу пишут знающие. И не тебе вписывать
недостающее в Книгу Небытия. Уходи.

- Но я хочу узнать...

- Узнать хотят многие. Но уходят отсюда лишь те, кто пишет. Я дал
тебе шанс. Ты не воспользовался им.

Громада статуи нависла над Якобом, и Сарт стал разрастаться, вытесняя
вспухающим телом дрожащий воздух, тесня в угол испуганного, закрывающегося
рукой Якоба - и в свете свечей зарделся кровавый камень на узком перстне,
который Якоб обычно прятал в ладони от досужих взглядов.

Рот, вырезанный в камне, удовлетворенно мигнул, и вместе с ним
мигнули и погасли свечи - отчего драгоценность вспыхнула еще ярче, ее
багровый отблеск упал на статую и съежившийся Сарт отступил и подался
назад.

- Дай, - голос Ожидающего прозвучал неожиданно печально.

- Дай посмотреть...

Якоб заколебался. И вдруг, повинуясь неосознанному порыву, он сорвал
перстень и протянул идолу.

Сарт и перстень долго смотрели друг на друга. Бесконечная,
нечеловеческая - и в то же время такая земная тоска стыла в глазах статуи,
и в ответ робко мерцал камень перстня.

- Береги его, - наконец произнес Сарт, и кольцо опустилось в ладонь
лекаря. - Береги... И чаще корми его светом. Задай мне один вопрос,
чужеземец, - один, ты слышишь?! - и уходи. Не искушай судьбу.

Тысячи вопросов закружились в голове Якоба, все они были важными, все
они были необходимыми, и не вставал меж ними один-единственный, главный;
время шло, ждал Ожидающий, и наконец Якоб решился.

- Что писал в Книге Небытия доминиканский монах, приходивший сюда
более шестидесяти лет назад?

- Исповеди. Исповеди тех людей, которые придут к нему много лет
спустя. Будущие исповеди.

Якоб огляделся - молчал алтарь, черный валун Книги недвижно лежал на
прежнем месте, и застывший идол ухмылялся своей оплавленной загадочной
маской.

Камень перстня медленно угас, и развалины погрузились в темноту...

Возможно, все было именно так. Или иначе. Или... Во всяком случае, с
первыми лучами зари Якоб проснулся на колючем верблюжьем ложе, ошарашенно
глядя по сторонам. Ничего не изменилось. Кресало, кинжал, статуя,
перстень, повернутый камнем внутрь, свечи... Они даже не были оплавлены -
ровные гладкие срезы и свежие фитили. Впрочем, не совсем свежие - концы их
казались слегка обугленными...