какие-нибудь шансы на похмелье (послеобеденное морство)? Нет. Не имел.
Калдыбу свою я забросил, запросил светлого вместо черного. И с изнанки
вывел: "Летгов. Капризный, плагиотропный, следующий за кем? Ни за кем не
следующий". Слово пущенное вязко - та же загадка, с той лишь разницей, что
загадка уже вынырнула, а разгадка - не вынырнула еще.
пожарной лестнице. Я стоял неподвижно, пока она двигалась, поочередно
опуская длинные ноги и зависая на длинных тонких руках. Она делала это
несколько несвободно - боялась упасть. Я тем временем тихонько подбежал
сзади и перед последним шагом безрассудно ухватил ее за задницу. Она громко
засмеялась, но, увидев меня, отпрянула. Лестница, плохо закрепленная внизу,
раскачивалась вместе с ней, и она недоуменно поглядывала на меня. В этом ее
положении и заключалась моя находчивость. То есть ее власть надо мной была
самой призрачной.
для спуска. Она приняла помощь и тут до меня дошло, что она, верно, ждала
кого-то другого. И этот другой мог находиться совсем близко, за ближайшим
мусорным контейнером, иначе она бы не чувствовала себя так уверенно. Она
сказала:
морду. Этот неожиданный комплимент вызвал у меня смущение.
когда ты только начала спускаться? - спросил я.
отлипнуть. Я легко рассмеялся, она тоже.
проговорил я, показывая наверх и давясь от смеха.
мусорных баков, развешенного белья, обнявшись, мы пошли к выходу.
могла бы быть и глубже, если бы немного не выдавалась наружу. А я хотел
самого определенного проникновения. Сзади меня кто-то поджимал, поддавливал.
Хотя, нет, я сам, наверное, опрокидывался с каждой секундой все больше и
больше. Кто-то заглядывал мне через плечо, и я решил не обнаруживать своего
недоумения, а продолжать склоняться как ни в чем не бывало. В конце концов
все это приобрело критический наклон, я первым закричал, чтобы они там
подумали, как им отойти в сторону, однако ноги наши уже крепко накрепко
сцепились и, когда началось падение, я без всякого сожаления упал в
совокупности. Мы очнулись на желтом углу с пестрыми мазковидными
вкраплениями красного и синего. И стоило бы посмотреть по сторонам и вперед,
чтобы обнаружить, что мы как бы уже приехали, и что это поле (луг) нас
принял бы и без этих страстных попыток устоять. Короче говоря, мы пришли
вовремя.
затекания. Почти сразу приходит успокоение или обычная забывчивость
(кратковременная), но все-таки это пойманное мною мгновение, чем-то
неуловимо застревает во мне. Я берусь за плечи, сложив руки на груди, словно
совершая молебен, и понимаю, что так я, наверное, исполняю положенное мне и
возложенное на меня. Простым этим движением, изгибом тела. Я берусь за
одежду, стискиваю ее в кулаках и намереваюсь стряхнуть с себя это тягостное
наваждение. Меня призывает нечто большее, чем я сам, и чем я руководствуюсь,
совершая некоторые поступки и большинство жестов. Я сын своих родителей и
поэтому обращен к прошлому. Мне гораздо легче понимать это, чем петлять в
сугубой неясности, основанной на умозрительных теориях или позитивистских
убеждениях и опыте. Мое априори куда глубже! И я понимаю это некими
памятующими участками своего сознания, а не умом и сердцем, как принято
выражаться у доктринеров. Я плачевно далек от этого и мне легко быть таким,
каким я себя ощущаю. В этом - моя ложность, хотя я не берусь направленно
кого-то обманывать. Так я заключил. В этом и предназначение.
Возникло некое недоумение. Я присел рядом с ним, как рефери, пытаясь
заметить: опустится он на пол или нет, и он, конечно же рухнул, как сто
табуреток. Я выдернул ногу из под его тела и налил из графина воды. Погода
обещала быть вот-вот, над самым моим домом. Я проследил взглядом синюю
полосу над затеняющим двор зданием и обратился к Лацману с интонацией
хорошего врача:
распластанным, хотя, вероятно, мне этого не стоит видеть. Лацман едва слышно
захрипел. Я прислушался, и он снова стал тихим.
укладывать и не делать больно. Лацман лежал неподвижно, и я подумал, что он
вряд ли слышит то, что я ему говорю. Я приблизился к нему со стаканом воды и
посмотрел на его плоскую голову. "Здесь даже рукоятка соскользнет", -
подумал я и в задумчивости отошел в угол комнаты. Там я нашел несколько
неярких литографий, развешанных чуть ли не от самого пола.
напрасны.
назад. Нет, я не боюсь того, что меня там ожидает, и даже о чем страшно было
бы вообразить. Просто весь этот шкаф такой старый, такой доплатоновский, что
я просто схожу с ума от одной этой мысли. Он со всей своей сухостью,
покоробленностью и ветхостью звучит мне укором на всю комнату. А это
единственная комната, где я могу укрыться, побыть один на один с собой и
напрочь откинуть от себя то, что так неприятно замутняет мою душу.
Следовательно, как только я сюда захожу, на меня сразу сваливается какой-
нибудь рулон ватмана или отодранный плинтус с полки... Да, я оказываюсь
здесь словно в мышеловке. Поэтому никогда не закрываю дверь. Жертвую интимом
ради собственного же здравого рассудка. Выкуриваю сигарету и быстро ухожу,
почти ничего не успев обдумать. Не назначив себе какого- нибудь дела, жизнь
катится под откос. Порог - только условно его можно назвать порогом -
никогда мне не мешал, косяк и притолока - тоже. Я знаю, что это выглядит
глупо и звучит дико, но эта комната сама себя устраивает. Так мне кажется.
Здесь даже не надо убираться. Собственно, здесь никто и не убирается.
Этим-то эта комната нас всех и устраивает.
как их надеть. Инна по привычке натянула кофту на голое тело и пошла гулять.
Я любил их, эти ничтожные предметы (обожаю его носки и ее кофточку) моего
присутствия. Я находился между ними, и этим они мне были дороги. Наконец, я
выпростал из кармана свежий листок и зачитал воззвание: "Дети мои. Вам я
доверяю упрятанное мной. Вам я оставляю молоко и крупу. Даже теперь, здесь,
с освобожденными износами я не осознаю еще, вполне ли посчитался с вами?
Если нет, то скажите об этом, и я принесу еще. Если довольно, то мне хватит
здесь стоять. Поскольку это и без того меня утомило..." Очень мило.
задиристым. Трава едва слышно шуршала под ногами. Но это шуршание то
возрастало, то стихало до полного молчания. И я видел свой путь, извилисто и
прихотливо обходящий естественные препятствия. Это было тайное наблюдение за
собственным маршрутом. Рельеф местности поминутно менялся: я то уходил вниз,
то поднимался. Наконец стена деревьев оказалась такой плотной, что нельзя
уже было двигаться дальше. Я снял ботинки и тут же погрузился во влажную
траву. Почва была очень мягкой, я почти не чувствовал ног, когда делал
первые десять шагов.
впереди палкой и вправду обнаружил провал.
руками за ветви, и покрутил головой.
освободил руки, а ноги согнул в коленях. Моя голова оказалась на уровне
стволов, и тут я увидел его. Возможно, это был только цветной рефлекс от
какой-нибудь масляной лужи.
Или вскрывшаяся жила цветных металлов. Я прикрыл ладонью глаза и еще раз
взглянул на это явление. То ли от напряжения, то ли от неудобной позы ноги
мои задрожали и вскоре это стало внутренним содроганием. Я прислушался к
Мережковский Дмитрий
Белоусов Валерий
Володихин Дмитрий
Перумов Ник
Шилова Юлия
Шилова Юлия