Наученный горьким опытом, капитан "Авеланжа" разумно решил, что лучшим
доказательством существования Морского Змея может быть только сам Змей; но
на этот раз порождения "массовой галлюцинации" решили не испытывать судьбу
и сбежали от шхуны после первого же выстрела.
известные зоологи Э.Мийд-Уолдо и Майкл Никколс. Некоторое время Змей плыл
рядом с судном, милостиво позволив подробно зарисовать себя. Но рисунок -
это еще не документ, и что бы там ни утверждали такие большие ученые, как
датский гидробиолог Антон Бруун или доктор Д.Смит, первооткрыватель
считавшейся давно вымершей кистеперой рыбы латимерии, жизнь Морского Змея
все же активнее протекает пока в области морского фольклора, чем точных
знаний.
на крошечном необитаемом островке Уицсанди (северо-восточное побережье
Австралии). После трехдневной бури, которая, собственно, и загнала друзей
на остров, Робер ле Серек обнаружил в полукабельтове от берега на
небольшой глубине весьма удивившее его животное. Голова его была огромна -
в длину два метра, не меньше; тело покрыто черной кожей, изборожденной
многочисленными складками; на широкой спине зияла открытая кровоточащая
рана. Выглядел Краббен мертвым, но когда французы приблизились, он
медленно раскрыл свою чудовищную пасть. Оставив попытки наладить с чудищем
более тесный контакт, Робер ле Серек занялся фотографированием; его снимки
вызвали в научном мире сенсацию.
великий Краббен?
рассказать о своих встречах с Краббеном. Например, счастливчик Гарвей со
шхуны "Зенит" - его шхуна буквально столкнулась с Морским Змеем. Друзья
Гарвея видели, как моряка выбросило за борт, прямо на чудовищную спину
дремлющего в волнах Краббена. Длину его моряки определили потом не менее
чем в двадцать пять метров, и некоторое время счастливчик Гарвей сидел на
спине чудовища, торжествующе восклицая: "Я поймал его!"
архиепископ Олаф Магнус) звучало торжественно: "Змей этот долог, толст, и
весь снизу доверху покрыт блистающей чешуей..." После этого
торжественного, но достаточно скромного описания свидетели и знатоки, как
спохватившись, начали наделять Краббена клыками, шипами, когтями,
гребнями. Когда как-то за чаем я взялся пересказывать все это Агафону и
Сказкину, Сказкин меня поддержал: "Точно, как в букваре!" Желая примером
пояснить сказанное, я призвал Агафона и Сказкина к порядку. "Природа, -
сказал я, подражая моему шефу, - природа, она, в общем-то всегда
справедлива. Изобретенное ею оружие она равномерно распределяет по разным
видам. Одному достаются когти, другому клыки, третьему - рога..."
только ночью), я сидел в узкой глубокой пещере и дрожал от возбуждения и
свежего ветерка, налетающего на пещеру с залива.
истин.
свече и к кружке горячего чая!
воды, восстал из глубин, я мчался по узкой полоске каменистого пляжа в
глубь кальдеры. Рушились под ногами камни, летел из-под ног серый песок, я
не останавливался, я слышал за собой Краббена!
определил то место, в котором я должен был оказаться минут через пять, и
двигался, собственно, не за мной, а именно к этому, вычисленному им месту.
Вот почему пещера, столь счастливо выручившая меня, столь бурно
разочаровала Краббена.
Вода была так прозрачна, что медузы казались звездами, медленно
дрейфующими в пространстве. Там же, в прозрачной смутной неопределенности,
раскачивалось отражение Луны.
гребне кальдеры; но Сказкин исчез, Сказкин сбежал, Сказкин не поддержал
попавшего в беду человека!
хватало. Я видел часть заваленного камнями берега, теряющиеся в полумраке
черные базальтовые стены; Краббен (я чувствовал это) таился где-то
неподалеку.
я сидел бы сейчас за столом и писал подробный отчет обо всем увиденном.
М_о_р_с_к_о_й _З_м_е_й_! - это ли не открытие?!
Иванович бежал с поля боя!
мелкие хищения, его неверие в прогресс и науку, его великодержавность и
гегемонизм по отношению к Агафону Мальцеву; я мог простить Сказкину даже
его испуг. Но прыгать по гребню кальдеры, глядя, как его начальника гонит
по галечнику морское чудовище, прыгать по гребню и с наслаждением вопить,
как на стадионе: "Поддай, начальник! Поддай!" - этого я Сказкину простить
не мог.
пережитого бросил меня! А ведь Сказкин даже не удосужился развести на
гребне костер! Не для тепла, конечно. Что мне тепло... Хоть бы для
утешения!
зависла в воде непристойно бледная, как скисшее снятое молоко, медуза.
Хлопнула хвостом крупная рыба. Прошла по воде зябкая рябь.
стихи. _Н_е _т_р_о_г_а_й_! Я забыл эту заповедь, я коснулся мне
незнакомого, и вот результат - мой мир сужен до размеров пещерки, зияющей
на пятиметровой высоте источенной ветрами базальтовой стены. Ни травки, ни
кустика, голый камень!
трещин. Вон гидра, сжавшаяся перед прыжком, вон черный монах в низко
опущенном на лицо капюшоне, вон фривольная русалка, раздвигающая руками
водоросли.
неизгладимый след своего пребывания.
островитяне сразу узнают его дерзкий стиль - плоские груди, руки-лопаты,
поджарые, вовсе не женские бедра. Но что было делать Ефиму? Ведь своих
лыжниц и волейболисток он лепил с мужчин. Позволит ли боцман Ершов, чтобы
его жена позировала в спортивной маечке бородатому здоровяку? Позволит ли
инспектор Попов, чтобы его дочь застывала перед малознакомым мужчиной в
позе слишком, пожалуй, раскованной? И разве мастер Шибанов зря побил свою
Виолетту, когда, задумчиво рассматривая Щукина, она призналась, как бы про
себя, но вслух: "Я бы у него получилась"?
его профессиональные старания понимали: кто нес пузырек, кто утешал: "Ты
на материк мотай! На материке у тебя от баб отбоя не будет!"
свешивался с карниза пещеры, всматривался: не явился ли из тьмы Краббен?
Не блеснула ли в лунном свете его антрацитовая спина?
Был ли Краббен? Не родился ли я вообще в этой пещере?