своеобразную лестницу, которая соответствовала наклону весла и
спускалась от прохода в середине судна к фальшборту. Каждая
скамья имела около десяти футов в длину, и от соседней ее
отделяли примерно три фута. На этом пространстве и проходила
вся жизнь галерного раба.
совершенно голый (у него лишь остался -- каким-то чудом --
медальон на груди), прикованный цепью к скамье, он провел самый
страшный отрезок своей жизни.
непрекращающегося кошмара. Он сгорел до волдырей под горячими
лучами тропического солнца; его непривычные к работе мускулы
мучительно ныли при каждом новом движении; он больше не
чувствовал ужасного смрада, исходившего от соседей; он уже не
слышал стоны своих товарищей по несчастью, не различал их лица
и спины; он перестал узнавать даже собственный крик, постепенно
превратившийся в глухое прерывистое хрипенье. Он видел лишь
синее небо с ослепительным палящим диском, время от времени
сменявшееся непроницаемой чернотой с россыпью звезд, да слышал
бешеный стук собственного сердца и непрерывный, почти ритмичный
звон цепей.
единственные звуки, которые он теперь слышал, зато они
преследовали его неотступно, даже в часы короткого, не
приносившего отдохновения сна. Кстати, спал он прямо на скамье,
опустив голову на весло.
он работал, спал, ел, блевал, мочился и испражнялся.
Обессилевших и потерявших сознание наказывали плетью прямо на
их скамьях. Большинство гребцов умирало в первую же неделю.
Покойников выбрасывали за борт, а из трюма выволакивали
резервы, чтобы заполнить опустевшие места.
гребцов мощной струей соленой воды из шланга, смывая таким
образом нечистоты, которые сразу, по специально
предусмотренному для этой цели желобу, стекали в море. Эти же
помощники ударами кнута "призывали" обессилевших или
"нерадивых" собрать последние силы во время особо тяжелых
переходов. Они же, примерно раз в пять-шесть часов, объявляли
перерыв и разносили по рядам гребцов пищу, состоявшую обычно из
рисовой похлебки с салом и стакана теплой, зачастую протухшей
воды. Обычно после двух или трех таких переходов гребцам
предоставляли несколько часов для сна, но и тут их нередко
будили раньше времени, если шкипер торопился попасть в
какой-нибудь порт или на аукцион.
навсегда осталось для него тайной. Память сохранила лишь, как,
словно в бреду, долго, бесконечно долго, по много часов подряд
он ни на секунду не выпускал весла, как день сменялся ночью,
как его били плетьми, и как потом палящее солнце пожирало его
кровоточащую спину, а он все греб и греб, и гремел цепью при
каждом движении, и слышал непрерывный, ужасающе громкий стук
собственного сердца.
безумия -- внезапно или постепенно. Вероятно, его мускулы
адаптировались к чудовищным нагрузкам, его организм достаточно
закалился, и, быть может, ему требовался последний толчок,
чтобы окончательно приспособиться к невыносимому существованию
галерного раба. Возможно, таким толчком стали несколько
дополнительных часов сна, в силу каких-то причин
предоставленных однажды гребцам. Так или иначе, но одним жарким
солнечным утром, Концентрик проснулся почти отдохнувшим, с
равномерно бьющимся сердцем и полной способностью осознавать
свое ужасное положение.
выдержав напряжения, или его мышцы и сухожилия
приспосабливаются к изнурительным нагрузкам. Третьего не дано.
Концентрик выжил. Теперь его тело обладало гигантской мощью,
мускулы развились до невероятных размеров, и если бы его сейчас
постригли, побрили и привели в божеский вид, то он вполне смог
бы принять участие в состязаниях культуристов прошлого
столетия.
способность обдумать свое положение. Он выжил, но едва ли мог
поздравить себя с таким исходом. Слишком ужасным было
существование, слишком безысходным оно казалось. Фактически,
это было существование погребенного заживо, и если даже его
мускулы освоились с нагрузкой, то скорее всего рано или поздно
его забьют плетьми до смерти за какую-нибудь провинность. Он
даже не представлял себе, как можно освободиться от этого
ужасного рабства.
таких же несчастных, как он, рабов, -- проснувшихся, гремящих
цепями и готовых покорно грести, едва раздастся команда
боцмана. Все были чистые и не вонючие; видно по ним только что
основательно прошлись из шлангов.
легко порвал, отправившись навстречу неведомому: спокойное
одинокое существование, научная работа... Что еще человеку
нужно? Затем последовало письмо Аделаиды, прогулка к Медному
Всаднику, "Остров Сокровищ" и, наконец, Галапагос.
ужасные формы принимают порой человеческие взаимоотношения!
Море красиво лишь с берега, а человеческое общение бывает
теплым только в книгах. Можно ли, вообще, доверять написанному
в книгах?! Ведь Аделаиде, ему и, судя по всему, многим другим
людям опостылела современная жизнь, а если верить школьным
учебникам, учителям, профессору Аргонавту и прочим светилам --
жизнь в XXII веке прекрасна и, уж во всяком случае, более
совершенна, чем в прежние времена. Может это правда?! Ведь
человеческое общество не случайно пришло к своему сегодняшнему
состоянию. Оно веками видоизменялось прежде чем наконец
достигло своей современной формы, то есть изжило физические
контакты между людьми. Если кому-то это не нравится, значит
нужно стремиться менять общественную систему, но двигаться при
этом вперед, а не назад. Лезть в прошлое -- значит стремиться к
взаимной ненависти, рабским цепям и преступлению, как норме
человеческого бытия!
Концентрик ушел в свои мысли и не услышал сигнала к началу
работы.
голос.
Концентрика к действительности. Неужели кто-то осмелился
вступиться за него!? Он повернул голову налево и увидел, как
боцман награждает плетью его заступника -- рослого, могучего,
дочерна загорелого раба со свирепым лицом и длинными,
слипшимися от пота волосами и бородой. Этот человек переносил
наказание со стойкостью, вызвавшей восхищение у Концентрика.
специалистом по созданию биороботов, но начитавшись старинных
приключенческих романов, прибыл на Галапагос, где был схвачен
работорговцами и теперь занимал скамью слева от Концентрика.
безумия, из которого память сохранила лишь постоянную
нестерпимую боль в исполосованной плетью спине и -- как и у
Концентрика -- несмолкаемый стук собственного сердца. Затем
безумие сменилось отчаянием от осознания безнадежности своего
положения, поскольку Деймос не видел ни малейшего шанса на
освобождение. Ему не было известно, сколько времени он провел в
состоянии безумия, да и теперь он не вел счета дням. Теперь он
проклинал тот день, когда увлеченный старинной романтикой, он
принялся рассматривать карту земного шара в поисках места, не
заставленного ("не загаженного", -- как он тогда выражался!)
нуль-кабинами, и обнаружил этот злосчастный Галапагос.
прочитанного когда-то романа Дюма и каждый раз с горечью
убеждался, что у него положение гораздо тяжелее и безнадежнее,
чем оно было даже у несчастного узника замка Иф. В отличие от
Дантеса, Деймос был прикован цепью к скамье, и вся его жизнь
проходила на площади гораздо меньшей, чем любая одиночная
камера. Кроме того, галерный раб был принужден к непосильному
физическому труду и нещадно избивался плетьми за малейшее
неповиновение. Но самое главное заключалось в том, что гребец
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Маккэфри Энн