писательский билет, и в который раз я попытался втолковать ей, что вот уже
четверть века состою в писателях и по крайней мере пять лет прохожу в клуб
мимо нее, старой кочерыжки. Она не поверила ни единому моему слову, но тут
дядя Коля прогудел из недр гардероба: "Свой, свой, Марья Тимофеевна!", и я
был пропущен.
взял с барьера листок клубной газеты, оставив вместо него монетку,
причесался и расчесал усы, раскланиваясь с отражениями знакомых,
возникавшими в глубине зеркала, а затем продолжая раскланиваться,
наполняясь теплым ощущением уюта, отстраняясь от всего неудобного и
тревожного, бодро зашагал в ресторанную залу.
оказалось соленых груздей. Когда я доедал солянку к столику моему начала
прибиваться обычная компания. Первым был Гарик Аганян, у которого через
час начинался ихний семинар. Двух слов мы сказать не успели, как из-за
столика в дальнем углу поднялся и приблизился к нам, хромая, Жора Наумов.
Выяснилось, что нынче утром он забежал в Москву по дороге из Краснодара в
Таллинн. Виды на урожай на юге, оказывается, хорошие, а что до остального,
то оно, как всегда, в руках божьих. И тут же возник на нашем горизонте
Валя Демченко, держа под мышкой новую трость с рукояткой в виде львиной
лапы.
нашествии филлоксеры; Гарик, чертя вилкой по скатерти, объяснил нам, как
надлежит понимать появившуюся в центральной прессе заметку под названием
"Дыра во вселенной", а потом я рассказал про мои с Костей Кудиновым
сегодняшние беды.
Гарик пробормотал пренебрежительно: "Ничего, выплывет, дерьмо не тонет".
Валя лениво процитировал старую, им же самим о Косте придуманную хохму:
"Вчера в Белом Зале помощник председателя иностранной комиссии товарищ
Кудинов принял группу писателей Парагвая за группу писателей Уругвая...".
А Жора Наумов, разглядывая мир сквозь фужер с минеральной, пересказал нам
выступление студента литинститута Кости Кудинова, в те поры румяного,
задорного и непьющего, на общем собрании курса в памятном тысяча девятьсот
сорок девятом. Когда Жора закончил, все помолчали, а затем Валя с
интересом спросил: "Ну, и что же ты?". - "А что я? - агрессивно произнес
Жора. - Хотел ему морду набить, так ведь он был тогда здоровенный,
штангист, разрядник, понимаешь, а у меня обе ноги прострелены, я тогда меж
двух костылей болтался, как..." - "Но потом, - сказал Гарик, - когда ты
без костылей заходил... И вообще, в благословенном пятьдесят девятом... Он
перед тобой случайно не извинился?" - "А как же! Даже стихи мне посвятил.
В "Литературке". На манер Пушкина, про лицейскую дружбу..." - "Пожалуй,
будь себе татарин?.." - ядовито предположил Валя. Мы поржали - не очень
весело, впрочем, и заговорили о стихах, а потом разговор как-то незаметно
перекинулся на Банную.
Абсолютно ничего интересного. Довольно убогая машина, может быть ЕС 1020,
а может быть, и вовсе какой-нибудь "Минск" поплоше. Сидит тунеядец в
черном халате, берет у тебя рукопись и по листочку сует ее в приемную
щель. На дисплее загораются цифры, а засим можешь спокойно идти домой.
машины там не было, а были там какие-то серые шкафы, тунеядец был не в
черном халате, а в белом, и пахло там печеной картошкой. В общем, мура,
обман трудящихся. Если хотите знать мое мнение, сказал Жора Наумов, то все
очень просто: какой-то жук из академии наук охмурил нашего Теодора Михеича
и гонит себе сейчас докторскую из нашего трудового пота.
было бы еще полбеды, а беда (с таинственным видом сообщил он) состоит в
том, что вот уже много лет идет разработка кибернетического редактора.
Ученые - писателям. В порядке помощи. Собственно, сам робот-редактор уже
создан, и теперь его на наших рукописях только дрессируют. И вот когда эта
машина вступит в строй, вот тут нам всем будет конец, потому что она не
только грамматические ошибки будет исправлять и стиль править, она,
дяденьки, подтекст на два метра под текстом будет угадывать. Она,
дяденьки, сразу определит, кто есть кто и почему.
белиберде флер некоего благородного, близкого мне безумия. Гарик
откровенно хихикал, а Жора, человек, близкий к земле, сердито спросил,
откуда это ему, Валентину, может быть известно.
смотреть, дяденька! Не какой у него там халат, черный или белый, а в
глаза! Я как в глаза ему посмотрел, так все и понял!
был только зарею новой эры. Это машина громоздкая, стационарная, дорогая.
А вот на подходе уже, если хотите знать, дяденьки, специальные пишущие
машинки, пока еще только для нас, прозаиков. На этих машинках установлены
специальные электронные ограничители. Представляете? Печатаешь ты двумя
пальцами: "ж...", а на бумаге выходит "окорока", "пятая точка", "афедрон"
и уж в самом крайнем случае "ж" с тремя точками.
Союзное. Только что его не было, и вот он уже сидит между Гариком и Валей
и наливает себе из Жориного графинчика. Глаза у него по обыкновению
воспалены и бегают, и по обыкновению идет он красными пятнами и шелушится.
казались важными и верными, но, будучи выпущены на вольный воздух, тут же
портились и оборачивались враньем и хвастовством. Разговаривать стало
невозможно, и мы с горя принялись слушать.
достовернейшие слухи прямо оттуда. (Толстый указательный палец уставляется
в потолок.) Валя правильно говорит: сейчас все дела переводят на машины,
потому что коррупция всех заела и никому верить нельзя. Кадровую машину
уже запустили, и она выдала указание снять всех директоров издательств и
всех главных редакторов в Москве. Он, Петенька Скоробогатов, поэтому
подождет подписывать два договора, которые ему давеча прислали. Почему? А
потому, что смысла нет. Все равно будут назначены новые директора и новые
главные, и договора будут пересматривать...
еще прививки надо делать, а вы меня все время перебиваете... Я вам насчет
Банной хочу объяснить. Там машина - особенная. Она показывает талант. В
абсолютных единицах. Сашка Толоконников, знаете, что учинил? Подсунул им в
машину вместо своей галиматьи пять страниц из "Тихого дона"! Машину,
конечно, к едрене фене зашкалило, на такой уровень, сами понимаете, никто
у них там не рассчитывал, ну и теперь Сашку на ковер. За поступок,
недостойный советского писателя... Да Сашка - что! Сама Ираида с одра
поднялась и черновики свои туда потащила. Она-то думала, что машина ее
подтвердит и восславит, а машина ей - бац! - Ноль целых хрен десятых! Так
она их всех там зонтиком, зонтиком, что ты! Вы тут сидите, ничего не
знаете, а вчера я туда сунулся, на Банную, а там оцепление, конная
милиция... Михеич трясется, сам не рад, что все это затеял, ему же тоже
туда идти... Я ему говорю: "Михеич, говорю, ну что ты боишься? Хочешь,
говорю, мои черновики?"..
отхлебнул пива и стал размышлять о том, что ничего на свете придумать
нельзя. Придумано уже все. Я вспомнил, как лет пятнадцать назад покойный
Анатолий Ефимович однажды разоткровенничался и рассказал мне замысел своей
новой комедии. Дело у него там происходило в писательском доме творчества,
и вот какой-то изобретатель приволакивает туда свой фантастический
аппарат... Как же он его называл? Ужасно неуклюже, помнится... Да!
"Изпитал"! "Измеритель писательского таланта". Писатели сначала по
глупости своей радуются - наконец-то все узнают, что Иванов дерьмо, а я
гений. Но потом, когда машина стала дарить их объективной истиной... В
общем, машину они, кажется, разнесли по винтикам, а на изобретателя сообща
написали донос со всеми вытекающими последствиями... И как же был огорчен
Анатолий Ефимович, когда я, извиняясь и оправдываясь, дал ему прочесть
"Мензуру зоили" Акутагавы, написанную еще в шестнадцатом году и изданную у
нас на русском языке в середине тридцатых! Ничего нельзя придумать. Все,
что ты придумываешь, либо было придумано до тебя, либо происходит на самом
деле.
свинячьи его глазки, процитировал на весь зал:
художникам, которые торгуют собачьим мясом, а называют его бараниной, -
всем им теперь крышка!"
позвонить и узнать, как там дела у Кости Кудинова, поэта, не загнулся ли
он. А то я тут разговоры разговариваю с Петенькой Скоробогатовым, с Ойлом
моим Союзным, а Костя между тем, может быть, концы отдает. Несправедливо.
себе, довольно бодрый. Я представился и спросил:
что от него, только-только вошла... Феликс Александрович, он очень, очень
просит, чтобы вы к нему зашли!
так мне и сказал: позвонит Феликс Александрович, и ты ему скажи, чтобы он