стой, хватит мочиться! А теперь изволь подогреть..." Послушать этих ло-
дырей, так господу богу остается уподобиться, под бичом молитвы, рабоче-
му ослу, который ходит по кругу и накачивает воду. Вдобавок (это лучше
всего!) они и промеж себя несогласны: одному нужен дождь, другому солн-
це. И вот они скликают святых на подмогу. Их там тридцать семь, поливаю-
щих. Во главе выступает с копьем в руке Медард святитель, великий мочи-
тель. На той стороне их только двое: святой Раймунд и святой Деодат,
чтобы разгонять тучи. Но спешат на выручку святой Власий-ветрогон, Хрис-
тофор-градоборец, Валериан-грозоглот, Аврелиан-громорез, святой
Клар-солнцедар. В небе раздор. Все эти важные особы идут на кулачки.
Святые Сусанна, Елена и Схоластика рвут друг друга в клочки. Не знает и
сам господь бог, какой бы святой тут помог. А если бог не знает, то от-
куда знать кюре? Бедный кюре! В конце концов я в стороне от битвы. Я
здесь на то, чтобы передавать молитвы. А кто Авель, кто Каин, решает хо-
зяин. Поэтому я ничего бы не стал говорить (хотя, между нами, это идоло-
поклонство мне претит. Иисусе милостивый, или ты напрасно умирал?), если
бы эти бродяги меня-то хоть не вмешивали в небесные передряги. Но они
прямо с ума сошли, они желают пользоваться мною и святым крестом, как
талисманом, против всего, что им грозит изъяном. То это крысы, которые у
них пожирают хлеб в амбарах. Крестный ход, заклинания, молитвы святому
Никасию. Морозный декабрьский день, снегу по пояс; я схватил прострел...
То это гусеницы. Молитвы святой Гертруде, крестный ход. На дворе март:
град, талый снег, мерзлый дождь; я охрип, кашляю по сей день... Сегодня
- жуки. Опять крестный ход! Я должен обходить их сады (свинцовый солнце-
пек, тучи пузатые и сизые, как мухи, будет гроза, в самый раз схватить
воспаление легких) и должен распевать: "Ibi ceciderunt делающие беззако-
ние, atque изринуты sunt и не возмогут stare..." [3]. Ведь изринутто бу-
ду я! "Ibi cecidit [4] Шамай Батист, по прозвищу Сладостный, кюре..."
Нет, нет, нет, покорнейше благодарю! Мне спешить некуда. Самая веселая
шутка, и та приедается. Мое ли дело, скажите, пожалуйста, морить им гу-
сениц? Если жуки им мешают, пусть они обезжучиваются сами, бездельники
этакие! Береженого бог бережет. Было бы очень просто сложить руки и го-
ворить кюре: "Исполни то, исполни это!" Я исполняю волю божию и мою: я
пью. Я пью. Пейте и вы... А они, если им угодно, пусть осаждают мой дом!
Мои друзья, мне все равно; пусть будет твердо решено, что они раньше ко
мне повернутся тылом, чем я своим тылом в этом кресле. Давайте пить ви-
но!
добно ему, прочистили глотки и подняли стаканы, созерцая сквозь них не-
беса и нашу судьбу, каковые представлялись нам розовыми. Несколько минут
царила тишина. Только Пайар пощелкивал языком, да в толстой шее у Шамайя
булькало вино. Он пил залпом, а Пайар глоточками. Шамай, когда поток ис-
чезал в его дыре, издавал "ха!", возводя очи горе. Пайар оглядывал свой
стакан и сверху и снизу, на тень и на свет, посасывал, посапывал, пил и
небом, и носом, и глазом. Я же наслаждался разом и питьем и питухами:
мое удовольствие усугублялось их удовольствием и лицезрением их: пить и
видеть - сугубый вкус, королевский кус. Но это мне не мешало усердно
подхлестывать и мой стаканчик. И мы, все трое, шли бодро в ногу; никто
не жаловался на дорогу!.. Но кто бы подумал? В конечном счете, поддав на
повороте, всех обогнал, изумляя свет, господин законовед.
жизненным силам, наши души расцвели, и лица тоже. Облокотясь у открытого
окна, мы с восторженным умилением любовались молодой весной в полях, ве-
селым солнцем на нежно оперенных тополях, укрытой в глубине долины Ион-
ной, которая кружит и кружит среди лугов, подобию резвой собачке, и нам
слышно было, как голосят прачки, и вальки звякают, и утки крякают. И Ша-
май, просветлевший лицом, говорил, пощипывая нас за локти:
нам с вами родиться тут. Ну, есть ли что-нибудь милее, веселее,
умильнее, восхитительнее, вкусней, жирней, сочней и миловидней! У меня
слезы на глазах перед вот этой далью. Так бы и съел ее, каналью!
тов! Он, разумеется, прав. Он знает, что делает, надо верить... но я бы
предпочел, признаться, чтобы он оказался неправ и чтобы мои прихожане
жили у черта, где угодно, у инков или у падишаха, - место найдут, лишь
бы не тут!
спасал, а для моего спасения, чтобы я еще на земле искупил свои грехи.
Согласитесь, кумовья мои, согласитесь, что нет паскуднее ремесла, чем
ремесло сельского кюре, который силится внедрить истины божий этим жал-
ким тупицам в их башки толстокожие. Сколько ни питай их соком Евангелия
и ни суй их малышам титьку Катехизиса, - едва они хлебнут молока, оно у
них выходит через нос; этим широким глоткам нужен корм попроще. Они вам
пожуют "Отче наш", поворочают во рту молитву или споют, чтобы послушать
собственное блеяние, вечерню с повечерием, но ни одно из благодатных
слов не переступит паперти их прожорливых ртов. Ни в сердце, ни в желу-
док не попадает ничего. Они такие же язычники, как были до того. Напрас-
но, век за веком, мы искореняем в полях, ручьях, лесах духов и фей; нап-
расно мы силимся задуть, надсаживая щеки и грудь, силимся вновь и вновь
загасить эти адские огни, дабы в потемневшей ночи вселенной виден был
только свет истинного бога; нам так и не удается истребить эти исчадия
земли, эти грязные суеверия, эту душу вещества. В старых дубовых пнях, в
черных камнях-вертунах по-прежнему гнездится это сатанинское отродье. А
ведь сколько мы его били, рубили, жгли, толкли, выкапывали из земли! На-
до бы вывернуть каждую кочку, каждый камень, всю нашу галльскую зем-
лю-мать, чтобы всех этих дьяволов из нее изгнать. Да оно и не к чему.
Это проклятая Природа выскальзывает у вас из рук; вы ей отрубите лапы, у
нее отрастают крылья. Одного бога убьете, их народится десять. Все -
бог, все - дьявол для этих болванов. Они верят в оборотней, в белую ло-
шадь без головы и в черную курицу, в человечьего змея, в домового и в
вещих уток... Скажите мне на милость, на что будет похож среди всех этих
косолапых чудовищ, сбежавших из Ноева ковчега, кроткий сын Марии и на-
божного плотника!
более здрав? Не тебе говорить, кюре; ты поступаешь совершенно так же,
как они. Чем твои святые лучше их домовых и фей? Мало было завести одно-
го бога втроем, или троих в одном, и богинюмать, надо было еще поселить
в ваших пантеонах кучу божков в юбках и панталонах, чтобы заменить сок-
рушенных в нишах опустошенных. Но эти боги, нет, ейбогу, не стоят преж-
них. Невесть откуда они берутся; они лезут отовсюду, как улитки, неск-
ладные, худородные, паршивые, убогие, неумытые, покрытые язвами и шишка-
ми, снедаемые вшами; один выставляет напоказ кровоточащий обрубок или на
бедре у себя глянцевитую болячку; другой кокетливо носит загнанную ему в
загривок плаху; этот разгуливает с головой под мышкой; тот торжественно
держит в пальцах собственную кожу и потряхивает ею, как сорочкой. И,
чтобы не ходить далеко, что нам сказать, кюре, про твоего святого, про
того, который царит у тебя в церкви, про Симеона Столпника, того, что
сорок лет простоял на одной ноге на своем столпе наподобие цапли?
у него в доме. Мой друг, будь вежлив!
скажи ты мне, что ты думаешь о корбиньийском аббате, который утверждает,
будто у него в бутылке хранится млеко пресвятой девы; и скажи мне свое
мнение о господине де Сермизеле, который однажды, когда у него случился
понос, поставил себе клистир из святой воды с прахом от мощей!
ешься, если бы у тебя болел задний проход, поступил бы, пожалуй, так же,
как и тот. Что же касается корбиньийского аббата, то все эти монахи,
чтобы отбить у нас покупателей, готовы торговать, если бы могли, ан-
гельским молоком, архангельскими сливками и серафимьим маслом. Ты мне
про них не говори! Монах и кюре - это собака и кошка.
ток лопатки святой Диетрины, который лишавым просветляет мочу и цвет ли-
ца. И у меня есть теменная кость святого Паклия, которая изгоняет бесов
из бараньих животов... Нельзя ли не смеяться? Ты скалишь зубы, нехристь?
Так ты ни во что не веришь? У меня имеются грамоты (слепец, кто усомнил-
ся бы! Я за ними схожу), на пергаменте и за подписом; ты убедишься, убе-
дишься в их подлинности!
тебя нос шевелится... Чья бы она ни была, откуда бы она ни взялась,
кость всегда будет кость, и кто ей поклоняется - идолопоклонник. Всякой
вещи свое место; мертвых - на кладбище! Я так верю в живых, верю тому,
что сейчас день, что я пью и рассуждаю, - и рассуждаю превосходно, - что
дважды два четыре, что земля есть неподвижное светило, затерянное среди
вращающегося пространства; я верю в Ги Кокиля и могу прочесть тебе, если
хочешь, наизусть Свод обычаев нашего Неверского края; я верю также в
книги, где капля за каплей процеживаются человеческое знание и челове-
ческий опыт; но прежде всего я верю в свой разум. И (само собой разуме-
ется) верю также в Священное писание. Нет благомыслящего человека, кото-
рый бы в нем сомневался. Доволен ли ты, кюре?
ты кальвинист, еретик, гугенот, который бормочет себе Библию, поучает
Мережковский Дмитрий
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Распопов Дмитрий