господинову саблю, другою, вцепляясь в развалы саней, пытается, щуря
глаза, разглядеть что-либо сквозь синюю чернь и потоки снежного ветра.
Сани ныряют, конь, по грудь окунаясь в снег, отфыркивает лед из ноздрей,
тяжко дышит; в ложбинах, где снег особенно глубок, извиваясь, почти
плывет, сильно напруживая ноги.
тянется из белого дыма, чьи-то голоса не то воют, не то стонут во тьме.
Яков, оставя оружие, швыряет людей, как дрова, в розвальни, кричит:
голоса.
Ма-ахонькая!
прянув, дергает посторонь. Кирилл, нагнувшись, подхватывает едва видный
крохотный комочек обмороженного тряпья, кидает в сани. Конь - хороший
боевой конь боярина - идет тяжелою рысью, изредка поворачивая голову, дико
глядит назад...
снегом растирают обмороженных, вливают в черные рты горячий сбитень.
Мечется пламя лучин в четырех светцах, дымится корыто с кипятком. Мария,
со сведенными судорогой скулами, молча и споро забинтовывает увечную руку
обмороженного мужика, а тот, кривясь от боли, скрипит зубами и только
бормочет: <Спаси Христос, спаси Христос, спаси... Спасибо тебе, боярыня!>
Стонет, качаясь, держась за живот, старуха. Мечутся слуги. Сенные девки,
нещадно расплескивая воду, обмывают страшную в бескровной выпитой наготе,
потерявшую сознание беременную бабу. Голова на тонкой шее бессильно
свесилась вбок, распухшие в коленях и стопах ноги, покрытые вшами,
волочатся, цепляясь, по земле, никак но влезают в корыто.
хватает то одно, то другое, ищет, кого бы послать на поварню.
горячая вода?! - И он, забыв искать холопа, сам хватает ведро и, как есть,
без шапки, несется за кипятком.
себе ножом черные неживые персты на ногах. Одна из подобранных женок
вставляет новые лучины в светцы. Кто-то из слуг раздает хлеб...
передает жене маленький тряпичный сверток. Мария, тихо охнув, опускается
на колени: <Снегу! Воды!> Девочка лет пяти-шести, не более (это та самая
девчушка, что нашли у околицы), открывает глаза, пьет, захлебываясь и
кашляя, тоненьким хриплым голоском, цепляясь за руки боярыни, тараторит:
снег и уползла, и все бежу, бежу! Тетка хлеба дала... Ото самой Твери
бежу, где в стогу заночую, где в избе, где в поле, и все бежу и бежу...
свойка у нас, материна, в Ярославли-городи!
повторяя: <А я все бежу, все бежу...>
прибавляет: - Бедная, отмучилась бы скорей!
дубовое ведро кипятку и, коверкая губы, смотрит, не понимая, не в силах
понять, постичь. От самой Твери?! Досюда? Столько брела? Такая сила жизни!
И - неужели умрет?!
тельце зловеще лоснятся синие пятна, поднявшиеся уже выше колен, в паху и
на животе. <Не спасти!> - договаривает мать. У самой у нее черные круги
вокруг глаз, и она тоже смотрит на девочку безотрывно, стойно Стефану,
шепчет про себя:
сыну.
не выдерживает - с жалким всхлипом, не то воем закрывает руками лицо и
бросается прочь.
притолокою, вон из дверей. Она вовсе не замечает, с натугою одолев крутую
лестницу, что за нею топочут маленькие ножки и в горницу прокрадывается
младший, Варфоломей. Мария в темноте, уронив девочку на постель, долго
бьет кресалом. Наконец трут затлел, возгорелась свеча. И тут, оглянувши в
поисках помощи, она видит пятилетнего своего малыша, который глядит
серьезно и готовно и, не давши ей открыть рта, сам предлагает:
поставца, - молоко, еще теплое. Очнется, дай ей! - И, шатнувшись в дверях,
уходит опять туда, вниз, где ее ждут и где без хозяйского глаза все пойдет
вкривь и вкось.
подходит к ней и, остановясь близко-близко, начинает гладить по волосам.
няня придет! Хочешь, дам тебе молока?
смотрит, как Варфоломей осторожно наливает густую белую вологу в глиняную
чашечку и медленно, боясь пролить, подносит ей. Девочка пьет, захлебываясь
и потея. Потом, отвалясь, показывает глазами и пальцем: <И ты попей тоже!>
Варфоломей подносит чашечку ко рту, обмакивает губы в молоко, кивает ей:
<Выпил!> Девочка смотрит на него долго-долго. Жар то усиливается, то
спадает, и тогда она начинает что-то понимать.
умираю, да?!
все, молча утвердительно кивает головой и говорит:
блестеть, жар подымается волнами.
маленький мудрый старичок, продолжая гладить девочку по нежным волосикам.
- Там все по-другому. Тело останется здесь, а дух уйдет туда. И ты увидишь
свет, Фаворский свет! - настойчиво повторяет он, низко склоняясь и
заглядывая ей в глаза. - Белый-белый, светлый такой! У кого нету грехов,
те все видят Фаворский свет!
слепо шарить руками, вздрагивает еще раз и вытягивается как струна.
Отверстые глаза ее холодеют, становятся цвета бирюзы и гаснут. Варфоломей,
помедлив, пальцами натягивает ей веки на глаза и так держит, чтобы
закрылись.
пошевельнуть рукой) спрашивает хрипло:
ладонями вместе перед собою, начинает читать молитву, которую, по его
мнению, следует читать над мертвым телом: - Богородице, дево, радуйся!
Пресветлая Мария, Господь с тобою! Благословенна ты в женах, и благословен
плод чрева твоего... - Он спотыкается, чувствует, что надо что-то добавить
еще, и говорит, чуть подумав: - Прими в лоне своем деву Ульяну и дай ей
увидеть Фаворский свет!
маленький гробик.
набрякшие, обмороженные веки, сбивая сосульки снега с ресниц и бороды,
говорит жене:
сменяя издрогших товарищей. Передают из рук в руки ледяное железо, крепко
охлопывают себя рукавицами. Не глядючи на полузанесенный снегом труп
(давеча один дополз до ограды да тут и умер), разумея тех, кто внизу,
бормочут: - Беда!
уснул, посапывая. Стефан (он сейчас чувствует себя маленьким-маленьким,
так ничего и не понявшим в жизни) сидит на постели, обняв Варфоломея, и
шепчется с ним:
баял о том. Не со мною, с батюшкой... А расскажи и мне тоже! - просит он.
задумчиво отвечает Стефан. - Далеко-далеко, на юге, где Царьград, и дальше
еще, там гора Афон. И в горе живут монахи и молятся. И они видят свет,
который исходил от Христа на горе Фавор. Фаворский свет! И у них у самих,
у тех, кто самый праведный, от лица свет исходит, сияние.
Буджолд Лоис
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Шилова Юлия
Андреев Николай
Сертаков Виталий