звонкий красный цвет, - Домаша отсоветовала: <Не ко глазам>. Нравились
светлые голубые глаза Олексины.
шитьем. Вспомнил рубаху Станяты, Любавин дар, нахмурился, отложил и эту.
Взял другую, шитую синим шелком, порты темно-зеленого сукна, сапоги надел
черевчатые, мягкие, щегольские, дорогой атласный зипун. Прошелся соколком,
постукивая высокими каблуками алых востроносых сапогов, поворотился:
Гюрятич - этот всех шумнее. Обнялись, расцеловались, оглядели друг друга с
удовольствием. Максим потемнее волосом да покруглее станом.
только он - будто сразу в две стороны поглядел.
расстояние, вдруг сложил дулю, дулей ткнул Олексу в живот и захохотал.
Роготин. - Ты, Максим, расскажи, как нынче немца вез на торг! Не слыхал,
Олекса?
раковорци вконец!
серебра отдать не может, так я ему простил, мне мой немец топерича все
вернет, с прибытком! А спервоначалу-то и мне не до смеха стало. Повозникам
плати, за перевалку плати, другое-третье плати, да раковорцам, да морской
провоз, да подати... Привез ему, не берет немец: у тебя товар подмоченный!
Я: Христос с тобой, у тебя датчане и не такой еще брали! Связку ему, сорок
соболей, каких! <Я шессный немецкий купец!> Ну, купецкая честность,
известно, хуже мирской татьбы, я ему вторые сорок... Уж на третьей только
уломал, да еще с меня провозное, да мытное, да ладейное. Ну ладно, ты все
то возьми да дай цену! Нет, и цены не дал, нипочем взял товар, мало не
раздел догола. Ладно, думаю, так оставить - хозяйка из дому прогонит. Я
туда-сюда, разнюхал, что он меха уже продал датчанам, сукна набрал, хочет
сам в Новгород товар везти, к зимнему меховому торгу ладитце. Я к
повозникам: дружья, братья, товарищи, выручайте! Ну, конечно, тута меня
совсем раздели, по-свойски, стало стыд горстью забирать да дыру долонью
закрывать... Однако - ударили по рукам, везу купца своим повозом. Сам
хоронюсь. Сменка ему выслал. Бреду за последним возом в худой лопотиночке,
в лапотках, братцы! Калика перехожая, да и толь. Ништо! Тихонечко везу
немца, берегу, через кажную речку возы поодинке переводим... Ему нейметце,
торг-то отойдет, скорее нать!
всю кладь разнесло. А что с кого, законы я знаю, так подвожу - вс° по его
вине; купцу убыток, а повозник тому не причинен. Под Саблей покажись ему,
будто нечаянно, говорю: в Волхово, напоследи, и вовсе утопим! Мой немец
меня признал, куда кинутьце? <Мне ти повозники не нать, нать других!>
Других? Ладно. Тараха послал договариватьце.
ему разницу платит. Я этой разницей мало не все, что повозники с меня
сняли, покрыл. Повеселее стало.
Волхово переволок да меня-то опеть и кажет: <Главный тать! Купец был, да
разорили его немцы. Знаем, что татьбой живет, а взеть не можем, послуха не
сыскать! Откупись, купец!> Ну, взял я с него своих соболей. Вестимо, не
сам и торговал, тоже люди мои, а я будто и не знаю. Тарашка его
возил-возил да напоследи коней выпряг и сам утек, - тоже тать будто, а
меня оговорил понапрасну. Тут я опеть покажись, уж гуньку изодел, во своем
наряде, - спасать купца. Зла, говорю, не помню, а заплатить надо,
лошадям-то овес нать, снегу не заедят!
Говорю: ты честный купец, а я тоже честный, у меня меха без обману. Ну, и
взял с него, конечно, да напоследях таких соболей да куниц приволок - он и
глаза отворил. В долг набрал! Возьмешь, говорит, на мне опосле.
Да и сам не останний раз в Колывани. Всю-то овчинку с волка нашего не
спустил, постриг только малость. Да и с долгом-то он вперед сговорчивее
будет! Сидит сейчас, словно мышь в углу, воск колупает.
обобрали, гривны не набрал!> - <Ну, - говорю, - мне на тебя роте не
ходить, не ябедничать стать! Коней верни, да долю дашь через лето, а что
долгу твоего, так прощаю, кланяюся той гривне серебра>.
захохотал.
что медведь. Раньше во всем конце его один Якол, кожемяк, и обарывал.
продали, не всех людей омманули? - спрашивал Страхон, не выпуская
приятелей.
вершу.
замки?
их связывало давнее совместное дело: Олекса уже много лет сбывал в Висби и
Любек русские замки Страхоновой работы). Хочешь ли знать, сколь выручил?
себе ремесленника. (<Мастерство не деньги, оно всегда в руках, это купец
трясется над каждой ногатой!>) - Прости, Олекса, у меня тут к Максимке
словцо тайное... Пойдем! От Ратибора Клуксовича привет тебе хочу
передать...
угол.
имя. Но раздумывать сейчас было некогда. Гости вс° прибывали.
просто, как всегда. Завид, тот приехал в санях с Завидихой, сыном Юрко,
шурином Олексы, Таньей, молодшей сестрой Домашиной, - четверыма.
принимала на сенях. Ей кланялись почтительно мужики и молодшие жонки.
грифонами в кругах, суховатая небольшал Ульяния кажется и строже и выше
ростом. Темно-лиловый, в жемчужном шитье повойник нарочно приоткрывает по
сторонам серебряные волнистые волосы. На старых наработавшихся руках
пламенеют рукава алого шелку. На шее - ожерелье из янтарей - Олексин дар,
и пуговицы на саяне золотые, с зернью и изумрудами, редкие, тоже Олекса
где-то достал, расстарался. Поджав сморщенные, потемневшие губы, улыбаясь,
ревниво оглядывает она рыхлую Завидиху, которая, шурша шелками и затканным
серебром фландрским бархатом, отдуваясь, тяжело подымается по ступеням.
Лицо красное, широкое, что братина; тройной подбородок, рот полураскрыт,
задыхается, как на сени взойти.
целуясь с Завидихой. - И чего величаются? Завид свое от отца получил, а
Юрко и сейчас сам дела вести не может. Сумели бы, как мой-то Олекса,
подняться!> Сравнилась еще раз: не уступит Завидихе, пожалуй, и понаряднее
будет! Повела глазом, мысленно добавляя: <И Домашу свою поглядите, боялись
ведь, что голой будет у нас ходить!>
даже без шитья, только по нарукавью тоненькая лента золотого кружевца,
зато в уборе - драгоценные колты из Рязани, в самоцветных камнях, между
которыми целый сад: на тоненькой витой рубчатой серебряной проволочке, с
конский волос толщиною, качаются крохотные золотые цветочки, каждый чуть