только:
не давал!
Ярослава, великого князя.
правах перед ними он не хотел), и разом посыпалось:
спорщик, которому уже пару раз нахлобучивали шапку на глаза и награждали
тумаками и щипками.
постарался смягчить спор Данилка, хотя не очень понимал сам, как это
происходит: брат Митя не был великим князем, однако его позвали старшим
над ратью, а дядя Ярослав, говорили, гневался, но тоже послал полки от
себя, из Твери.
мешать выходу из церкви. Резче стало видно, кто - чей. Многие были дети
священников и дьяконов. Эти были свои в монастыре и стояли вольнее.
Боярчата, одергивая платье, выступили вперед. Кто попроще - дети купцов
или простых ратников, вроде Федьки из Княжева, бедно одетые, в лаптях или
кожаных опорках, - те отступили, невольно пряча драные рукава долгих, не
больно чистых рубах.
разбирать буквы, уйдут, если не окажут великого прилежания, на счастье
родителям. По талану через книжное научение и из бедности можно выйти в
люди. Другие потом заступят место родителей, станут дьяконами и
священниками. Боярчатам и княжичу придется еще учить <Мерило праведное>,
<Правду Русскую> и <Номоканон> - книги законов; читать летописи, постигая
историю родной земли, а также еллинскую хронику Иоанна Малалы,
еврейско-римскую Иосифа Флавия и всеобщую Георгия Амартола, по которым,
как и по Библии, познавали историю мира. Этим, окончив ученье, предстояло
началовать землею, править суд, собирать подати, водить рати.
баловались, перед тростью наставника.
княжеском достоинстве ему чаще, как сегодня, напоминали другие, чем он сам
вспоминал. Бегал вместе со всеми на деревню и в лес; весною с мальчишками
таскал солому из загат, когда на Ярилиной горе жгли Масленицу и взапуски
прыгали через огонь.
и голос имел верный. Буквы же поначалу складывал с трудом. И рассказы
священника запоминал по-разному. Что мог себе представить, то легко.
Например, про Иону, которого проглотил кит, такая большая рыба. В
Клещине-озере, сказывали рыбаки, есть щуки, что тоже могут проглотить
человека. Им уже лет по триста, живут в глубине, все белым мохом обросли.
Только у щук зубы, а у кита, наверно, зубов нет, иначе бы он разжевал
Иону. А чего иного Данилка долго не понимал: про Авраама и Исаака или про
то, как фараон разгневался на евреев и Бог за то насылал на него казни, а
затем потопил все войско фараоново. Тут была опять какая-то неясность, как
и все у взрослых. Почему, если Бог был за них, евреи не победили фараона и
не захватили сами страну Египет? Вот на русских разгневался Бог и наслал
татар, и уж сидят тут, не уходят! И почему фараон так упорно хотел их
удержать, зачем ему нужны были евреи, если сам же он не хотел их иметь в
Египте? Ушли бы - и хорошо! Ну, что они золото унесли, дак из-за золота
все войско губить и весь свой народ тоже не стоило!
затечет от долгого неподвижного сидения. Нравилась тишина в монастыре,
суровая простота и благолепие. Тут и он и другие дети уже были не княжич,
не боярский, посадский ли отрок, а все как бы равны и никто ни над кем не
величался.
что в пору Неврюева разоренья погибло много книг, но книг было много и
теперь. Их хранили в келье настоятеля и на хорах церкви. И там можно было,
пробравшись узкой лестницей, поглядеть на темные кожаные корешки,
потрогать медные или серебряные пластины и накладки дорогих напрестольных
евангелий, вдохнуть душноватый запах кожаных книг, ни на что больше не
похожий, запах, напоминающий чем-то суровые лики святых праведников на
иконах в церкви.
их гуськом через монастырский сад. (Кельи стояли кружком вдоль ограды
монастыря и были полускрыты деревьями.) Училище помещалось в келье
наставника, разгороженной пополам. В одной половине жил он сам, а в другой
учил детей.
(у кого были) на левое колено, и слушали.
отвечал: - Последние здесь тамо будут первые. Блаженни нищие духом, яко
тех есть царствие небесное. Что есть нищета духовная? Смирение перед
Господом! Паки и паки надлежит знать, что все, нам дарованное, от Бога и
ничего доброго не возможем мы свершить без него! И плоды земные от божьего
изволенья произрастают, человек же лишь надежду имеет на божий промысел,
кидая зерна в землю. И всякое дело торговое: возможет ли купец наперед
уведать судьбу свою? И сама жизнь наша, живота скончание, в руце божьей.
Кто знает о дне и часе своем? Пото и надлежит каждодневно быти готову к
отшествию в мир иной, не возноситься разумом и гордынею, любить ближнего и
Господа своего! Могут ли богатые быть нищими духом? - еще строже говорил
он, глядя уже теперь на одного Данилку, и отвечал: - Могут, ежели
помыслят, что видимое богатство есть тленное и скоропреходящее и отнюдь не
заменяет скудости благ духовных!
передохнуть, а потом начиналось пение. Пению иногда учил дьякон Евтихий,
большой, с большим, густым голосом. Евтихий указывал палочкой (пели строго
в лад), когда следовало кому вступать, а при нужде и пребольно щелкал
неслуха той же палочкой: не зевай!
Старшие братья, Дмитрий и Андрей, приезжали то веселые, то хмурые, злые;
походя ласкали его или супились, и каждый раз было непонятно, отчего.
Ссорились из-за уделов, бранили ростовских и смоленских князей, деятельно
собирали казну, а потом ездили на поклон к татарскому царю, в Орду, и
увозили скопленное серебро. Были ли они нищими духом? Мать, приезжая
домой, баловала, задаривала сластями и игрушками. Данилка долго после
раздаривал сверстникам расписных коней, глиняные свистульки, изюм и
печатные пряники. Бояре, походя, звали его <московским князем> и, говоря
так, щурили глаза и добродушно-насмешливо поглядывали на мальчика. Он еще
не догадывался о жарких спорах, разгоревшихся вокруг уделов после смерти
Александра, ни о том, что дадут ли ему вправду Москву - еще далеко не
решено. Чуялось, впрочем, и тут что-то непростое, что пока еще мало
занимало мальчика. В Москве он не был ни разу. Ездили туда старшие.
Говорили скупо: <Охота там хорошая!> Где-то под Москвою ломали камень еще
при князе Юрии Долгоруком. (Князь Юрий строил Переяславль и белокаменный
собор на площади. Князь Юрий был еще до татар, давно, и о нем, как и обо
всем, что было до татар, вспоминали с уважением.) Теперь уже не ломали
камень и соборов не строили, не до того было.
мальчика ему неизменно отвечали, что Москву заповедал ему сам батюшка,
покойный князь Александр, а как он решил, так и будет. Со смерти
Александра прошло всего пять лет, но уже стали преданием скорбные слова
митрополита Кирилла: <Чада моя милая, разумейте, яко заиде солнце Русской
земли>. Об Александре вспоминали, как о хозяине, при котором все шло как
надо и каждый был на своем месте, указанном его властною рукой. Когда
ссорились старшие братья, Дмитрий с Андреем, тоже всегда поминали батю.
Андрей кричал: <Паче отца хощешь быти!> И это был укор, всем понятный.
Паче отца не мог быть никто, даже дядя Ярослав, великий князь.
твердо знал, что отец его был <солнце земли Русской>, и этим очень
гордился.
приятеля, стояла от Клещина-городка всего верстах в трех, прячась за
перелесками от сторонних недобрых глаз. Княжевым селом или просто Княжевым
стали звать Выселки с тех пор, как Александр начал тут селить ратников,
приведенных им из Новгородской земли.
стольного Владимира к Волге. Сожженный Переяславль был тотчас брошен ими
после торопливого грабежа. Жители отсиделись в лесах. Дела той,
тридцатилетней давности, старины уже мало кем помнились, только старуха
Микулиха любила сказывать (она была родом с Клещина), как у них при Батые
сгорел дом и всего достояния осталось у матки горшок золы, набранной на
родимом пепелище.
Посняков Андрей
Николаев Андрей
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Посняков Андрей