Чтение 8–й страницы книги ~Лодейный кормщик~

исполнили ваше желание, - вкрадчиво и ехидно произнес Эрикссон.

Стало тихо. Борисов молчал. Кровь струилась по подбородку.

- Вы хотите жить?

Дмитрий молча смотрел на пламя свечей в шандале.

- Если вы хотите жить, от вас требуется одно: указать на карте фарватер,
по которому можно пройти в Архангельск.

- Я не лоцман. Я всего лишь переводчик, - резко бросил Борисов.

- Ну хорошо. Вы будете переводчиком. Иначе отправим вас за борт. Вам это
ясно?

Борисов молчал. Ненависть душила его.

Эрикссон дал знак увести пленника. Борисова спустили в трюм, где
находились рыбаки. Едва переводчик сошел по трапу, сверху позвали:

- Рябофф! Сюда!

Направляясь к трапу, Иван поймал Борисова за рукав и шепотом спросил:

- Кто таков?

- Переводчик с Мудьюга Борисов.

- А мы рыбаки Николо-Корельского. У Сосновца нас захватили обманом...
Тебя допросили?

- Да.

- Где стоим?

- У Мудьюга.

Сверху кричали нетерпеливо:

- Рябофф! Где Рябофф?

- Ну, прощевай, держись! - сказал Рябов и полез наверх.

* * *

Белая ночь распластала над морем, над кораблем свои задумчивые
полупрозрачные крылья. В тумане, как призрак, расхаживал вдоль фальшборта
часовой с мушкетом на плече. Солдат, сопровождавший Рябова, указал ему в
сторону, противоположную капитанской каюте. Рябов пошел туда. Увидел за
кормой суда, стоявшие в одну линию, без сигнальных фонарей. Паруса были
подобраны, на мачтах в бочках можно было различить плечи и головы дозорных.
Солдат подвел его к узенькой двери, отомкнул ее и впустил Ивана. Потом
закрыл дверь на ключ.

Тьма. Иллюминатор чем-то завешен наглухо. Иван нащупал справа что-то
мягкое. Тюфяк... Видимо, койка. Он лег на нее, расправив затекшие ноги.

До утра не сомкнул глаз, все думал, вспоминал до мельчайших подробностей
Березовское устье, высчитывал время отлива. Но пустят ли шведы к штурвалу?

Утром брякнул ключ в замочной скважине, дверь распахнулась, и солдат
подал завтрак: оловянную кружку с кофе, кусок хлеба, вареную солонину. Иван
жадно принялся за еду: больше суток жил впроголодь. Часовой, оставив дверь
открытой, следил за каждым его движением, будто считал куски. Поев, Иван
снова лег. Часовой забрал судки и вышел, опять заперев дверь.

Вскоре к каюте подошли несколько шведов, среди них капитан и под конвоем
- Борисов. Рябов узнал его по одежде. Переводчик был хмур, подбородок его
распух, под глазами - синие кровоподтеки. Капитан спросил что-то, обращаясь
к Рябову. Борисов, внимательно глядя на лоцмана, перевел:

- Капитан пришел за ответом.

Рябов поднялся с койки, сказал:

- Коли надо, поведу корабль.

Борисов вздрогнул, впился взглядом в кормщика, говоря всем своим видом:
"Ты что, спятил? Шведский корабль вести? Разве не знаешь, зачем они тут?"

Рябов тоже взглядом ответил: "Все знаю. Так надо". Борисов в
растерянности пожал плечами. Пока Борисов собирался с мыслями, шведский
лейтенант перевел. Капитан, пристально следивший за русскими, ткнул
переводчика в спину. "Рыбак поступает правильно!" - скрипуче сказал он.

Борисов, кажется, понял Рябова и опустил взгляд.

Рябова и переводчика под усиленной охраной повезли в шлюпке на
адмиральский фрегат. Шеблад пожелал посмотреть на русского, который
согласился сопровождать шведские корабли.

Глава четвертая

СРАЖЕНИЕ У СТЕН КРЕПОСТИ

1

- Отвори, леший хромой! Тебе говорят, отопри!

С десяток баб осаждали монастырские ворота, стучали в них крепкими
кулаками, палками, вразнобой, но довольно настойчиво. Куда девались робость
и вечный страх перед богом и его земными слугами, запершимися в полутемных
кельях.

Монастырский привратник, хромой Павел, которого за глаза крестьяне звали
Павлухой-апостолом, опасливо посмотрел в глазок-оконце и увидел
разгоряченные, взволнованные бабьи лица.

- Куды ломитесь, греховодницы? Тута святая обитель, не кабак! Тут надобно
благолепие, а не стукоток! Кыш! - замахал он руками на баб, словно на куриц.

- Я те дам кыш! - подступила к оконцу Марфа Рябова. - Я те остатнюю ногу
переломаю, покажись только в деревне! Отопрешь ай нет?

- Не отопру! - Павел не на шутку рассердился. - Скажу настоятелю, он тя
предаст анафеме за твою злость и строптивость! Чего вам надобно?

- Мужей наших надобно! - кричали женщины. - Ушли на промысел и как в воду
канули!

- Пропали, может...

- Давай Тихона! Тихона надобно! Пущай ответит: рыбаки где?

- Ладно, позову. Молчите только!

Павел прикрыл ставенек и заковылял по плитняку к дому, где жила братия.

На крыльце он встретился с Тихоном, собравшимся на пекарню.

- Чем озабочен, брат во Христе? - велеречиво спросил Тихон, перебирая
левой рукой связку ключей на поясе. Его сытое лицо лоснилось, глаза
прищурены.

- Бабы ломятся в ворота, рыбацкие женки! Тебя требуют! - ответил Павел.

- Чего им надобно, душам грешным?

- Хотят знать, где рыбаки. Беспокоятся.

Из-под скуфейки на лоб Тихона выбежали мелкие морщинки.

- Кабы ведал... - Келарь вздохнул, возвел очи горе, перекрестился. - То
одному господу ведомо! Должны бы уж вернуться, ан нету!

Привратник переминался с ноги на ногу.

- Что им сказать?

- Сам скажу, - подумав, произнес Тихон и отправился к воротам.

Павел опередил его, открыл ставенек и крикнул рыбацким женкам:

- Отойдите маленько. Сейчас брат Тихон выйдет!

Рыбачки послушно отошли на несколько шагов и остановились, судача и
нетерпеливо посматривая на ворота. Тихон мелко-мелко перекрестил живот,
что-то пробормотав, и вышел. Едва он приблизился к бабам, они, окружив его
плотной толпой, загалдели вновь:

- Где мужики?

- До сих пор нету!

- Все сердце изболелось!

Марфа Рябова дергала келаря за рукав подрясника, благо он был широк, и
спрашивала:

- Пошто рыбаков в море услал? Сказывают, от царя запрет на промысел
даден! Креста на тебе нет! Ловите рыбу все летушко - и все вам мало!

- То не я услал, то - воля настоятеля! - оправдывался Тихон. - Будете
кричать да сквернословить - дела не выйдет. Тихо надо, с уваженьем!

- С уваженьем? Ишь, сказал! Сундук-то кованой деньгами набил?

- Горбом наших мужей добро копишь! Дьявол бессовестный!

- Стыдитесь, бабоньки! Хулу на меня возводите! - зычно прикрикнул Тихон,
побурев. - В такой-то час! Как у вас языки не сведет на сторону! О мужьях,
безвестно в море в трудах пребывающих, глаголете, а сами изрыгаете постыдную
брань! Позорно! Зело позорно!

Рыбачки опять притихли. Первый запал прошел. Марфа виновато опустила
голову, отступила.

- Молитесь, бабоньки - уже добрее сказал келарь. - Дойдет молитва ваша до
всевышнего, и смилостивится он, и вернет вам мужей. А я покудова ничего не
могу сказать. Однако сердце мне вещает: мужи ваши живы-здоровы и, даст бог,
вернутся к очагам своим, малым чадам да верным и почтенным женам.

- Неправду баешь, - зашумели женки. - Шведы, сказывают, идут на огромных
посудинах войной! Они, верно, и полонили наших мужиков!

- Не ведомо то мне, бабоньки!

- По всем деревням слух катится!

- Не ведомо, говорю! Слух ищо не есть истина. Истину познаешь, токмо
узревши воочью. Не всякому слуху верить надобно!

Бабы опять притихли, завсхлипывали, утирая слезы концами платков.

- Молитесь, бабоньки! Молитесь, рабы божии!

Даст бог, все обойдется подобру-поздорову, - повторил келарь.

От ворот монастыря женщины ушли ни с чем. Они не сразу разошлись по
избам, а направились на берег. Встали там дружным плотным рядком и молча,
сняв платки, стали смотреть на море, туда, где волны, обгоняя друг друга и
кипя, как вода в котле, сливались с серым, затянутым плотными облаками
небом. Словно крылья подбитых птиц, трепетали на ветру в руках женок
ситцевые линялые платки...

Ничего не сказал им Тихон. Ничего не сказало и море. Пустынное, хмурое,
оно равнодушно гнало тревожные и сумрачные волны к берегу.

Шумел прибой. Голодные чайки вились над волнами, жалобно крича, медленно
и тяжко взмахивая крыльями против ветра.

В каюту адмирала конвой ввел двух русских. Капитан Эрикссон представил