иностранных дел. Оттуда сообщили, что Пушкин уволен со службы "под надзор".
В результате было принято гуманное решение. Генерал Дибич сообщил матери
письмом от 26 июня о царской милости: в Ригу ехать не обязательно,
разрешается лечиться в Пскове. Мать, получив депешу генерала Дибича в
Ревеле, куда они приехали с дочерью на морские купания, ответила
благодарственным письмом.
заграница, вообще в прошении матери не названа, а упомянуто то, за что
предлагал хлопотать Жуковский,-- Рига или любой другой город, угодный царю.
Значит, прошение сочинялось по непосредственным указаниям Жуковского. У
многочисленного круга людей, знающих Пушкина, не возникало ни малейших
сомнений в том, что он заболел. Не было сомнения и у высшего начальства.
придерживался легенды, что Пушкин действительно "страдал аневризмом,
варикозным расширением вен на ноге". В период массовой эмиграции "третьей
волны" из России в семидесятые годы нашего века сказку о болезни, сочиненную
самим Пушкиным, официальной советской пушкинистике стало выгоднее принять
серьезно: все-таки Пушкин ехал за границу лечиться, а не изменять родине.
знакомых помалкивать, другим в это время сообщает, что хочет "полечиться на
свободе". О том, что происходит в Петербурге, Пушкин не знает, и в состоянии
сдержанного оптимизма проходит два месяца. Он бывает в Тригорском и вместе с
барышнями строит планы, полные надежд. Он даже договаривается ехать в Дерпт
и Ригу вместе с Осиповой и Вульфом. Он узнает приятную новость: туда же
собирается на лето Вяземский. В альбом Осиповой вписывается стихотворение, в
котором поэт прощается с обитателями Тригорского.
утверждает, что вернется сюда только мысленно, а реально никогда, как
невозможно вернуться из глубины могильной. Предчувствие обманывает Пушкина.
25 июня он записал в альбом эти стихи, а 26 июня 1825 года (поэт еще не
подозревает об этом) в Пскове получено высочайшее распоряжение ехать
лечиться в Псков. Знай Пушкин об этом, стихотворение об отъезде в дальние
края он бы тогда, наверное, не написал.
канцелярии Главного штаба от канцелярии Коллегии иностранных дел, а 22 июня
(никакой бюрократии) дан ответ. 23 июня отправлены два секретных
предписания. Лифляндский гражданский губернатор О.О.Дюгамель и Псковский
губернатор Б.А.Адеркас извещены, что Пушкин может приехать в Псков и
пребывать там до излечения от болезни, с тем, чтобы Псковский гражданский
губернатор имел "наблюдение как за поведением, так и за разговорами г.
Пушкина". 26 июня 1825 года эта депеша была получена.
мог давно сделать сам: просто съездить в Псков к врачу. Узнав о милости
начальства, Пушкин пришел в бешенство. А в это время в Петербурге знаменитый
баснописец и друг Пушкина Крылов написал басню "Соловьи", которая вскоре
была опубликована в новой его книге:
жду разрешения моей участи.
первый раз мучительное желание Пушкина выехать встречало непонимание близких
людей. В очередной неудаче, в провале плана, казалось, столь простого и
подошедшего к осуществлению, Пушкин обвиняет прежде всего родных и друзей, в
руках которых была его судьба. В первую голову виноват был брат Левушка.
Если раньше Пушкин писал в стихотворении, что тот самоотверженно "забыл для
брата о себе" (чего никогда не бывало, но хотелось, чтобы было), то теперь
Лев осложняет поэту жизнь: "Он знал мои обстоятельства и самовольно
затрудняет их. У меня нет ни копейки денег в минуту нужную, я не знаю, когда
и как получу их".
даже то, что лучше бы забыть при его невоздержанности на язык. Он выполнял
второстепенные просьбы брата, а жизненно важные оттягивал. Выучив наизусть
поэму "Цыганы", он читал ее в салонах. Он охотно отвечал затем на
многочисленные вопросы слушателей, болтая при этом лишнее. Константин
Сербинович, чиновник особых поручений при министре народного просвещения, в
это время записал в своем дневнике, что Лев давал ему почитать письма
Александра. И не ему одному. Пушкин словно чувствовал это, когда приказывал
брату, чтобы Вяземский вторую главу "Евгения Онегина" "никому не показывал,
да и сам (то есть ты, Лев.-- Ю.Д.) не пакости".
выплаты денег, Лев за четыре месяца не удосужился переписать тексты для
представления в цензуру. При этом он читал эти стихи в гостях, охотно
записывал в альбомы приятельницам, а деньги, полученные для Александра, в
том числе и для уплаты его старых долгов, проматывал. Соболевский писал о
Льве Сергеевиче:
распространили весть среди своих знакомых. Остается удивляться, как в этой
атмосфере Александр I принял болезнь Пушкина всерьез. Или, может, сделал
вид, что принял? По воспоминаниям друга Пушкина Нащокина, государь приказал
сказать ему только, что от этой болезни можно вылечиться и в России.
весть, какие слухи..." -- пишет Кондратий Рылеев Пушкину. Однако в связи со
слухами небезынтересно оглядеть круг людей, которым намерения поэта были
известны. Разделим их, несколько, впрочем, искусственно, на две группы:
соучастники и посвященные.
кто так или иначе, советом или делом участвовал в подготовке его выезда за
границу. Некоторые из них, возможно, и не собирались на деле помогать ему. К
просто посвященным отнесем тех, кто проник в тайну. Одни, узнав, молчали,
другие спешили проинформировать знакомых. Не станем утомлять читателя
составлением списков и просто отметим: соучастников было около двух десятков
человек; посвященных -- как минимум сотня. И это число продолжало
увеличиваться. Пушкин прозрачно намекал в письмах как о том, что собирается
бежать, так и о том, что вовсе не собирается.
избежать операции в Пскове, среди соучастников появилась новая женщина. Да
какая! "Гений чистой красоты", как напишет о ней поэт вскоре. К сожалению, в
отличие от одесской ситуации, когда женщины старались ему помочь, в этой,
так сказать, деловой части романа почти ничего не ясно. То есть сама
генеральша Анна Керн (а речь, разумеется, о ней) известна даже больше, чем
это необходимо для биографии поэта. А об участии ее в бегстве Пушкина за
границу ни она сама, ни мемуаристы сведений не оставили. Мы можем лишь
попытаться выстроить вереницу догадок.
на середину июня -- середину июля 1825 года, когда Анна Петровна приезжала в
Тригорское к своей тетке Осиповой. Оставленному на это время ею
мужу-генералу было 60, ей 25, не так уж мало по тем временам. Да и вообще,
как считает Вересаев, тогда в Михайловском до интима не дошло, поскольку у
Керн были в разгаре два других романа: с Алексеем Вульфом и
соседом-помещиком Рокотовым. Через год после того, как они с Пушкиным
расстались, Керн родила третью дочь, значит, ребенок этот был не от Пушкина.
предводителя дворянства Лубны в Украине, женщиной умной и приятной в
общении. Что же касается ее небесной красоты, которая стала легендой и в
Акунин Борис
Андреев Николай
Юрьев Сергей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Шилова Юлия