Чтение 8–й страницы книги ~Слово и дело~

- А у нас забот было немало. По охотам с царем езживали, по лесам зверя
травили... Опять же - балы! Мы очень занятые были!

- А-а... Ну, я до таких забав не охотник... По мне, так дом хорош тот, в
коем книги сыщутся. У меня в дому родном полочка имеется. Я на нее книги со-
бираю. Ныне вот, коли в Туруханск прорвусь на "Тоболе", дела по экспедиции
сдам, жалованье получу... и Плутарха куплю себе! Читали?

- Слышала, что был такой сочинитель. Но... не девичье это дело Плутархами
себе голову забивать. Вон Наташка у нас, та книгочейная... Раз иду, а она ре-
вет, слезами обмывается. "Чего ревешь-то, дура?" - я ее спрашиваю. А она мне
говорит: "Изнылась я тут... без книжек, без готовальни моей". Ну не дура ли?

И вдруг Катька горячо зашептала на ухо Овцыну:

- А едина книга в острогу нашем сыщется... Сколь уж раз из канцелярии Тай-
ной сыщики наезживали, сколь добра от нас разного выгребли! Всё искали... на
царя намек, на мово суженого. Да книжицу ту заветную спасла я... Сейчас пока-
жу ее по секрету!

И вынесла книжицу, что была в Киеве (при академии тамошней) печатана в
1730 году, а в книге описано подробно обручение Катькино с юным императо-
ром... Овцын повертел книжку в руках:

- Хотите, доброе дело для вас сделаю?

- На добро ваше и своим добром платить стану...

Овцын книжицу (на Руси ныне запретную) взял да в печку сунул. Порушенная
тут завыла - в голос, а Митенька еще кочергой в печи помешал, чтобы огонь
сожрал эту книжку поскорее.

- Не с того ли плачете, княжна? - спросил он Катьку.

- Не с того, сударь... Прошлое-то пущай гиштория ворошит. А мне одни срам
да тоска остались. Ох, мой миленькой! Чернобровенький-то ты какой... погибель
моя! Да нешто не видишь, что изнылась я? Возлюби ты меня, сироту горемыч-
ную...

Дунуло за окнами, сыпануло по стеклам горохом снежным.

- Чего уж там скрываться мне! - сказала княжна Долгорукая. - Знай истину:
люб ты мне... люблю!

И встала она рядом с ним, сама высоченная, копнища густых волос сверкала в
потемках, вся жемчугами унизана.

- Ой, и стать же... До чего ты высока, княжна!

- А хочешь... Хочешь, я ниже тебя стану? Гляди... вот! Гляди, любимый мой:
порушенная царица России на коленях пред тобою без стыда стоит... пред лейте-
нантиком!

Чего угодно ожидал Овцын, только не этого. Поднял он ее с колен вовремя.
Двери разлетелись, и ввалился хмельной князь Иван Долгорукий с глазами крас-
ными от пьянства.

- А-а-а, - заорал с порога, - вот ты где, Митька... с Катькой! Ты этой
паскуды бойся, - говорил он серьезно. - Я брат ей родный, от одной титьки с
нею вскормлен, а стервы такой еще поискать надобно... Она и себя и всех нас
под монастырь или под топор подведет, верь мне, Митька!

Овцын ушел. Бухнула за ним дверь острожная, промерзлая, окованная железом.
"Лучше уж, - думалось ему, - с казачкой здешней любиться". И со всей страстью
зарылся Митенька в дела экспедиционные, дела самые сердечные. Заранее все де-
лал, чтобы на этот раз окияна Ледовитого достичь. На дворе лейтенанта с утра
до вечера народ местный толокся. Митенька всех выспрашивал - кто ведает древ-
ний путь кочей хлебных на Туруханск? И все записывал... Был он счастлив в
службе своей и Афанасию Курову говорил:

- Моей особе, как никому, повезло. Я здесь сам себе голова, что хочу, то и
делаю... Сам себе начальник!

Но женской нежности Овцыну никак было не избежать. Посредь зимы, отвернув
к стене надменное лицо свое, отдалась ему невеста царская - Катерина Долгору-
кая, роду знатного, древнебоярского... Отдалась ему без стыда, не по-девичьи,
а со всем пылом женщины, уставшей ждать: С тех пор у них и повелось: любились
они ночами острожными, и караульные про то знали. Но - молчали, ссыльных жа-
леючи, а Овцына уважаючи. Воевода же Бобров был мужик понятливый и доброжела-
тельный, он сам той любви потакал.

- Кровь молодая, - рассуждал. - Она играет, и вы играйте... В эдаком-то
раю, каков наш, иного путного дела и не придумаешь!

И куда бы теперь ни пошел Овцын, всюду Катька за ним тянулась. Он к атама-
ну Яшке Лихачеву с инструкцией о розыске пути - она тоже придет и ту инструк-
цию от начала до конца прослушает, ни бельмеса не поняв в ней. А то, бывало,
возьмет Овцын брата ее, князя Ивана, и ударится во все тяжкие для гульбы - к
подьячему Осипу Тишину, а княжна - за ним притащится. Сядет на лавке в уголке
избы, посмат ривает оттуда, блестя глазами, как пьет вино чернобровый сладкий
любовник...

Осип Тишин как-то сказал ей, сильно охмеленный:

- Княжна, почто ты меня не поцелуешь? Нетто гордыню свою не переломишь?
Лейтенанта, значит, целовать можно. А меня, выходит, и не надобно?

Овцын крепко (во весь мах) треснул подьячего в скулу:

- Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами... Понял?

- Вразумил ты меня, лейтенант... Я многое понимаю! Так текли дни в Березо-
ве - на одном из концов Сибири. Здесь пока все было в полном порядке.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Иначе текли дни в Нерчинске - на другом конце Сибири, и здесь испокон веку
не все было в порядке... Владыкой здесь служил рьяный патриот - Алексей Пет-
рович Жолобов.

Сегодня с утра раннего был он в настроении недобром.

Свинцово-серебряный завод Нерчинский (единый на всю восточную Сибирь) из
Петербурга прикрыть хотели. А - почему?.. да потому, что пока свинец из Нер-
чинска везут, он с каждой верстой дорожать начинает. И чем ближе к Москве-тем
дороже свинец становится. Это же понятно: сама дорога обходится недешево! И
когда свинец доедет от рудников до Москвы, то цена ему за един пуд - 2 рубля
71 копейка. Иноземный же свинец завозят в Россию из Европы по иной цене - в 1
рубль и 10 копеек за пуд...

- Неужто не понять дикарям столичным, - бранился Жолобов, - что Европа-то,
задерись она, намного ближе к Москве, нежели Нерчинск... Но Нерчинск-то - наш
город, и свинец тут нашенский! Русскому свинцу и предпочтение отдать надоб-
но...

Секретарю канцеляции своей Жолобов в лоб плюнул:

- Иди, иди отседова. Видеть рожи твоей не могу. И просителей до меня не
допущай. Я ныне злой и кого хошь палкой прибью...

Только он так распорядился, как двери - настежь:

- Слово и дело! Губернатор, клади шпагу свою на стол!

Секретарь в калачик свернулся, юркнул вбок, только хвост его и видели. А
Жолобов кулаками двумя об стол трахнул и сказал:

- А ну! Коли такие смелые, так повторите...

Три офицера в дверях повторили приказ об его аресте. Жолобов ботфортом
треснул в окошко, чтобы в тайгу выскочить. Но его сзади схватили. Тогда он
стол перед собою обрушил, тем самым офицеров напугав. А сам - шпагу успел
достать.

- Слово и дело вам легко кричать. Но я не дамся!

Скрестились клинки. Три против одного. Лязг, дзень, зинь...

Атексей Петрович уже немолод, но одного офицера шпагой своей так и всунул
за печку.... Брызнула кровь!

- Не вкусно? - рычал Жолобов, сражаясь умело рукою сильной. - А ты меня
добудь в бою... добудь..: добудь!

Блеско и тонко звенели клинки. Кого-то еще рубанул сплеча.

Длинною полосой тянулась кровь вдоль половицы грязной...

Зверея от крови, насмерть бился неустрашимый губернатор нерчинский - пат-
риот и рачитель о нуждах отечественных:

- Сопляки ишо! Я и не таких груздей с пенька сшибал... На!

И точной эскападой он отбил второго офицера.

- Убью! - посулил третьему и последнему...

И убил бы (он таков). Но тут на крики раненых сбежались солдаты. В грудь
губернатора частоколом уперлись ржавые багинеты, и тогда Жолобов понял, что
не уйти. Тычком вонзил он шпагу в лужу крови на полу.

- Ваша взяла... - сказал, сипло дыша.

Жолобова связали, и солдаты его на себя, будто бревно, взвалили. Столби-
ком, ногами вперед, через двери губернатора пронесли. И на улице в санки бро-
сили. Прощай, прощай, славный град Нерчинск! Прости меня и ты, страна Дау-
рия... увозят меня далеко, за делом нехорошим по "слову и делу" государеву.

- Прощай, каторга моя! - кричал губернатор из санок.

- Прости и нас, Петрович! - отвечали ему каторжные...

Долго везли его спеленатым. И доставили в Екатеринбург. Увидел он над со-
бой Татищева - генерал-бергмейстера.

- А-а, Василь Никитич, мурло твое хамское! - сказал ему Жолобов. - Я-то,
старый дурак, думал, что граф Бирен меня забирает. А вышло, что по шее моей
природный боярин плачется... Иди ко мне, Никитич... нагнись ближе: я тебе
тайное из тайных объявлю.

Татищев нагнулся над ним, а Жолобов его зубами за ухо рванул. Стали его
тут бить. И били, пока он не затих. Даже дергаться перестал...

- В узилище его! - велел Татищев. - Да от Егорки Столетова подалее, чтобы
не снюхались... Будем вести розыск исправно!

Ночью в камору к Жолобову кто-то проник тихой мышкой:

- Ааексей Петрович, это я... узнаешь ли с голоса?

- Не! Назовись, кто ты?

- Хрущев, Андрей Федоров я... экипажмейстер флотский, а ныне при горных
заводах состою. Помнишь ли ты меня по Питеру?

- Ну здравствуй, Андрюшка... Ты чего явился?

- Помочь тебе желаю.

- Помоги... Эвон цепь на мне. Сумеешь выдернуть? Хрущев в потемках нащупал
тяжкую цепь:

- Нет, не могу. Татищев - зверь, спасайся от него. Может, повезет тебе,
так в Питерсбург отвезут.