Ганина что-то громко сказал, Подтягин ответил тихо, сокрушенно.
Она вспомнила, что старик сегодня опять ездил насчет паспорта,
что у него тяжелая болезнь сердца, что жизнь проходит: в
пятницу ей минет двадцать шесть лет. А голоса все звучали,-- и
Кларе казалось, что она живет в стеклянном доме, колеблющемся и
плывущем куда-то. Шум поездов, особенно ясно слышный по ту
сторону коридора, добирался и сюда, и кровать как будто
поднималась и покачивалась. Перед ней мелькнула спина Ганина,
который склонялся над столом и оглядывался через плечо, скаля
яркие зубы. А потом она уснула и во сне видела какую-то чушь:
будто села в трамвай, а рядом старушка, необыкновенно похожая
на ее тетку, жившую в Лодзи, быстро говорит что-то по-немецки,
и оказывается понемногу, что это вовсе не ее тетка, а та
радушная торговка, у которой Клара по дороге на службу покупает
апельсины.
старый господин с желтоватыми усами, подстриженными на
английский манер, солидный, очень опрятно одетый, в сюртуке и
полосатых штанах... Подтягин его потчевал бульоном магги, когда
вошел Ганин. Воздух был синеват от папиросных паров.
сияя стеклами пенсне и посапывая, вдавил Ганина своей мягкой
рукой в кресло.
шпаргалки мне писал. Куницын осклабился.
позвольте вас спросить, дорогой Антон Сергеевич, который теперь
час?
встал, подтягивал жилет. -- Супруга ждет, не могу.
Сергеевич и бочком, через пенсне поглядел на гостя,-- а жене
вашей кланяйтесь. 'Не имею чести знать, но поклон передайте.
доброго. Пальто я, кажется, в передней оставил.
пожалуйста, Лев Глебович, сейчас вернусь,
кресле и в раздумье улыбнулся. Он зашел к старому поэту, оттого
что это был, пожалуй, единственный человек, который мог бы
понять его волненье. Ему хотелось рассказать ему о многом,-- о
закатах над русским шоссе, о березовых рощах. В переплетенных
старых журналах "Всемирная Иллюстрация" да "Живописное
Обозрение" ведь бывали под виньетками стихи этого самого
Подтягина. Антон Сергеевич вернулся, хмуро покачивая головой.
-- Обидел меня,-- сказал он, садясь к столу и барабаня
пальцами.-- Ах, как обидел... -- В чем дело? -- улыбнулся
Ганин.
давеча сказал? Посмотрел с этакой холодной усмешечкой,-- вы,
говорит, стихи свои пописывали, а я не читал. А если бы читал,
терял бы то время, что отдавал работе. Вот что он мне сказал,
Лев Глебович; я вас спрашиваю, умно ли это?
Деньги делает. Эх-ма. Он человек, видите ли...
вас другое. Ведь вы его, небось, тоже презираете.
не прав, коли презираю его? Не это ведь ужасно, а ужасно то,
что такой человек смеет мне деньги предложить...
...ужасно то, что я принял. Извольте любоваться,-- двадцать
марковей, чтобы их черт подрал.
нижней губой прыгала, толстые пальцы барабанили по столу. Потом
он с болезненным присвистом вздохнул и покачал головой.
подлец. И аккуратный такой был, при часах. Пальцем показывал во
время урока, сколько минут до звонка. Первую гимназию с медалью
кончил.
сказал Ганин.-- Странно вообще вспоминать, ну хотя бы то, что
несколько часов назад случилось, ежедневную -- и все-таки не
ежедневную -- мелочь. Подтягин внимательно и мягко посмотрел на
него. -- Что это с вами. Лев Глебович? Лицо у вас как-то
светлее. Опять, что ли, влюблены? А насчет странностей
воспоминанья... Фу ты, как хорошо улыбнулся... -- Я недаром к
вам зашел, Антон Сергеич... -- А я вас Куницыным угостил.
Берите пример с него. Вы как учились?
училище в Петербурге, знаете? -- продолжал он, слегка
подлаживаясь под тон Подтягина, как это часто бывает, когда
говоришь со стариком.-- Ну, вот. Помню тамошний двор. Мы в
футбол лупили. Под аркой были сложены дрова. Мяч, бывало,
собьет полено.
сказал Подтягин.-- Вот жизнь и прошла,-- добавил он неожиданно.
журналы, в которых были ваши стихи. И березовые рощи.
нему старик.-- Дура я, дура,-- я ведь из-за этих берез всю свою
жизнь проглядел, всю Россию. Теперь, слава Богу, стихов не
пишу. Баста. Совестно даже в бланки вписывать: "поэт". Я,
кстати, сегодня опять ни черта не понял. Чиновник даже
обиделся. Завтра снова поеду. Ганин посмотрел себе на ноги и не
спеша заговорил: -- В школе, в последних классах, мои товарищи
думали, что у меня есть любовница, да еще какая: светская дама.
Уважали меня за это. Я ничего не возражал, так как сам
распустил этот слух.
хитрое, Левушка... Это хорошо...
страдал от этой чистоты. Гордился ею, как особенной тайной, а
выходило, что я очень опытен. Правда, я вовсе не был стыдлив
или застенчив. Просто очень удобно жил в самом себе и ждал. А
товарищи мои, те, что сквернословили, задыхались при слове
"женщина", были все такие прыщеватые, грязные, с мокрыми
ладонями. Вот за эти прыщи я их презирал. И лгали они ужасно
отвратительно о своих любовных делах.
Подтягин,-- что я начал с горничной. А какая была прелесть,
тихая, сероглазая. Глашей звали. Вот какие дела.
шестнадцати лет, три, значит, года. Когда мне было тринадцать
лет, мы играли раз в прятки, и я оказался со сверстником вместе
в платяном шкалу. Он в темноте ч рассказал мне, что есть на
свете чудесные женщины, которые позволяют себя раздевать за
деньги. Я не расслышал правильно, как он их назвал, и у меня
вышло: принститутка. Смесь институтки и принцессы. Их образ мне
казался поэтому особенно очаровательным, таким таинственным.
Но, конечно, я вскоре понял, что ошибся, так как те женщины,
которые вразвалку ходили по Невскому и называли нас,
гимназистов, "карандашами" вовсе меня не прельщали. И вот,
после трех лет такой гордости и чистоты, я дождался. Это было
летом, у нас в деревне.
Только вот скучно немного. Шестнадцать лет, роща. любовь...
быть лучше, Антон Сергеевич?
поэзией охолостил жизнь, а теперь поздно начать жить сызнова.
Только думается мне, что в конце концов лучше быть сангвиником,
человеком дела, а если кутить, так, чтоб")! зеркала лопались.
-- И это было,-- усмехнулся Ганин. Подтягин на минуту
задумался. -- Вот вы о русской деревне говорили, Лев Глебович.
Или, если не здесь, то в Париже. Совсем я сегодня раскис
что-то. Простите,
безутешно и вольно паровоз. Ночь в незавешенном стекле холодно
синела, отражая абажур лампы и край освещенного стола. Подтягин
сидел сутуло, опустив седую голову и вертя в руках кожаный
футляр портсигара. Никто бы не мог сказать, о чем он размышлял.
Были ли то думы о бледно прошедшей жизни, или же старость,
болезнь, нищета, с темной ясностью ночного отраженья, являлись
перед ним,-- были ли это думы о паспорте, о Париже, или просто
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Сертаков Виталий