ним, посматривая в окно, Грэй подозвал Меннерса. Хин самодовольно уселся на
кончик стула, польщенный этим обращением и польщенный именно потому, что оно
выразилось простым киванием Грэева пальца.
Меня интересует имя молодой девушки в косынке, в платье с розовыми
цветочками, темнорусой и невысокой, в возрасте от семнадцати до двадцати
лет. Я встретил ее неподалеку отсюда. Как ее имя?
данного тона. Хин Меннерс внутренне завертелся и даже ухмыльнулся слегка, но
внешне подчинился характеру обращения. Впрочем, прежде чем ответить, он
помолчал - единственно из бесплодного желания догадаться, в чем дело.
"Корабельная Ассоль", больше быть некому. Она полоумная.
же это случилось?
семь назад девочка говорила на берегу моря с собирателем песен. Разумеется,
эта история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же трактире,
приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась
нетронутой. - С тех пор так ее и зовут, - сказал Меннерс, - зовут ее "Ассоль
Корабельная".
затем его глаза обратились к пыльной дороге, пролегающей у трактира, и он
ощутил как бы удар - одновременный удар в сердце и голову. По дороге, лицом
к нему, шла та самая Корабельная Ассоль, к которой Меннерс только что
отнесся клинически. Удивительные черты ее лица, напоминающие тайну
неизгладимо волнующих, хотя простых слов, предстали перед ним теперь в свете
ее взгляда. Матрос и Меннерс сидели к окну спиной, но, чтобы они случайно не
повернулись - Грэй имел мужество отвести взгляд на рыжие глаза Хина. Поле
того, как он увидел глаза Ассоль, рассеялась вся косность Меннерсова
рассказа. Между тем, ничего не подозревая, Хин продолжал: - Еще могу
сообщить вам, что ее отец сущий мерзавец. Он утопил моего папашу, как кошку
какую-нибудь, прости господи. Он...
угольщик, стряхнув хмельное оцепенение, вдруг рявкнул пением и так свирепо,
что все вздрогнули.
вон!
стакане.
Каждый раз такая история!
осиротел и еще дитей должен был самостоятельно поддерживать бренное
пропитание..
ненатурально, что я протрезвел. - Хин не успел раскрыть рот, как угольщик
обратился к Грэю: - Он врет. Его отец тоже врал; врала и мать. Такая порода.
Можете быть покойны, что она так же здорова, как мы с вами. Я с ней
разговаривал. Она сидела на моей повозке восемьдесят четыре раза, или
немного меньше. Когда девушка идет пешком из города, а я продал свой уголь,
я уж непременно посажу девушку. Пускай она сидит. Я говорю, что у нее
хорошая голова. Это сейчас видно. С тобой, Хин Меннерс, она, понятно, не
скажет двух слов. Но я, сударь, в свободном угольном деле презираю суды и
толки. Она говорит, как большая, но причудливый ее разговор. Прислушиваешься
- как будто все то же самое, что мы с вами сказали бы, а у нее то же, да не
совсем так. Вот, к примеру, раз завелось дело о ее ремесле. - "Я тебе что
скажу, - говорит она и держится за мое плечо, как муха за колокольню, - моя
работа не скучная, только все хочется придумать особенное. Я, - говорит, -
так хочу изловчиться, чтобы у меня на доске сама плавала лодка, а гребцы
гребли бы по-настоящему; потом они пристают к берегу, отдают причал и
честь-честью, точно живые, сядут на берегу закусывать". Я, это, захохотал,
мне, стало быть, смешно стало. Я говорю: - "Ну, Ассоль, это ведь такое твое
дело, и мысли поэтому у тебя такие, а вокруг посмотри: все в работе, как в
драке". - "Нет, - говорит она, - я знаю, что знаю. Когда рыбак ловит рыбу,
он думает, что поймает большую рыбу, какой никто не ловил". - "Ну, а я?" -
"А ты? - смеется она, - ты, верно, когда наваливаешь углем корзину, то
думаешь, что она зацветет". Вот какое слово она сказала! В ту же минуту
дернуло меня, сознаюсь, посмотреть на пустую корзину, и так мне вошло в
глаза, будто из прутьев поползли почки; лопнули эти почки, брызнуло по
корзине листом и пропало. Я малость протрезвел даже! А Хин Меннерс врет и
денег не берет; я его знаю!
угольщика взглядом и скрылся за стойку, откуда горько осведомился: -
Прикажете подать что-нибудь?
останешься здесь, вернешься к вечеру и будешь молчать. Узнав все, что
сможешь, передай мне. Ты понял?
вызванной ромом, - не понять этого может только глухой.
тебе представиться, нельзя ни говорить обо мне, ни упоминать даже мое имя.
Прощай!
открытий, подобно искре в пороховой ступке Бертольда, - одного из тех
душевных обвалов, из-под которых вырывается, сверкая, огонь. Дух
немедленного действия овладел им. Он опомнился и собрался с мыслями, только
когда сел в лодку. Смеясь, он подставил руку ладонью вверх - знойному
солнцу, - как сделал это однажды мальчиком в винном погребе; затем отплыл и
стал быстро грести по направлению к гавани.
песен, рассказал девочке на берегу моря сказку о корабле с Алыми Парусами,
Ассоль в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавки вернулась
домой расстроенная, с печальным лицом. Свои товары она принесла обратно. Она
была так огорчена, что сразу не могла говорить и только лишь после того, как
по встревоженному лицу Лонгрена увидела, что он ожидает чего-то значительно
худшего действительности, начала рассказывать, водя пальцем по стеклу окна,
у которого стала, рассеянно наблюдая море.
и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидев внушительное
трехзначное число. - "Вот сколько вы забрали с декабря, - сказал торговец, -
а вот посмотри, на сколько продано". И он уперся пальцем в другую цифру, уже
из двух знаков.
Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он стал
говорить: - "Мне, милая, это больше не выгодно. Теперь в моде заграничный
товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут". Так он сказал. Он
говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он
сжалился надо мной, так как посоветовал сходить в "Детский Базар" и
"Аладинову Лампу".
старика. Лонгрен сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, на которые
оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов
тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и,
продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая
отцу снизу в лицо, продолжала с деланным оживлением: - Ничего, это все
ничего, ты слушай, пожалуйста. Вот я пошла. Ну-с, прихожу в большой
страшеннейший магазин; там куча народа. Меня затолкали; однако я выбралась и
подошла к черному человеку в очках. Что я ему сказала, я ничего не помню;
под конец он усмехнулся, порылся в моей корзине, посмотрел кое-что, потом
снова завернул, как было, в платок и отдал обратно.
толпе у прилавка, зава ленного ценным товаром. Аккуратный человек в очках
снисходительно объяснил ей, что он должен разориться, ежели начнет торговать
нехитрыми изделиями Лонгрена. Небрежно и ловко ставил он перед ней на
прилавок складные модели зданий и железнодорожных мостов; миниатюрные
отчетливые автомобили, электрические наборы, аэропланы и двигатели. Все это
пахло краской и школой. По всем его словам выходило, что дети в играх только
подражают теперь тому, что делают взрослые.
добилась.
кофе, Лонгрен сказал: - Раз нам не везет, надо искать. Я, может быть, снова
поступлю служить - на "Фицроя" или "Палермо". Конечно, они правы, -
задумчиво продолжал он, думая об игрушках. - Теперь дети не играют, а
учатся. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить. Все это так, а
жаль, право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без меня время одного рейса?
Немыслимо оставить тебя одну.
Мацумото Сэйте
Сертаков Виталий
Суворов Виктор
Орлов Алекс
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия