ты фаталист.
другая игрушка.
охотник и забыл компас, стрелка которого всегда показывает на север.
она вечно зоват нас туда, где мы будем грустить. Но это нам только кажется,
Сережа; возвращаясь, мы понимаем, что и не грустили вовсе, потому что
работали, ждали и мечтали. Мы просто уходили в сказку и возвращались из нее.
Вот и Сириус на Востоке... Я ведь не случайно о нем... В ту ночь, когда мы
уставились ошалело на отметку восемьдесят восемь градусов, я, помнишь,
осгался на метеоплощадке, мне хотелось хотя бы минуточку побыть одному.
Сириус был чист, как вымытый, огромный и потрясающе прекрасный в прозрачном
небе. И меня пронзило откровение: человек, увидевший однажды такую звезду,
навсегда становшся ее пленником. Наши звезды нам светят здесь, Сережа, и
нигде более. Если хочешь, смейся и обзывай меня лунатиком.
тоже.
Андрейку. Хочешь, бери мой Сириус?
Удачная попытка
и вздохнуть спокойно только тогда, когда завершатся рейсы на Восток и
возвратится из похода санно-гусеничный поезд. Но в эту экспедицию нужды в
походе не было: все топливо на Восток поезд доставил еще в прошлом году, и
оно мерзло там в цистернах нетронутое. Так что до начала декабря
механики-водители будут ремонтировать, приводить в порядок "Харьковчанку" и
тягачи и лишь потом отправятся в свой изнурительный поход -- три тысячи
километров по куполу Антарктиды в оба конца. Ну, а раз сейчас похода нет, то
и нечего за него волноваться.
волнует армию, так и судьба восточников будет весь год волновать экспедицию.
Честь экспедиции, ее боль и гордостьстанция Восток. В полярную ночь не дойти
до нее, не долететь, случится что на ней и люди смогут помочь восточникам
разве что сочувственной морзянкой. С Востока будет начинать ежедневные
сводки на Большую землю Шумилин, и первые тосты в кают -- компаниях
береговых станций будут за восточников и за их удачу.
людские домыслы об Антарктиде. Солнце не уходило с безоблачного неба,
нестерпимый свет заливал белое покрывало припайного льда, у которого
пришвартовалась "Обь", каменные скалы островов и ограждавший берега ледяной
барьер. Искрился снег, полыхали вросшие в припай айсберги, ослеплял до
отказа пропитанный солнцем снег. Люди надевали темные очки, мазали губы
помадой (иначе потрескаются и покроются волдырями), а иные смельчаки
раздевались до пояса и загорали. Обе смены, старая и новая, круглые сутки
разгружали "Обь"
кожаной куртке было жарко гонять трактор по припаю -- Сочи!
дереву постучи.
смонтировать самолеты, прибывшие на "Оби" в разобранном виде. А только
собрали и прогнали моторы -- началась пурга. Не очень жестокая, для
Антарктиды и вовсе хилая -- так, метров двенадцать в секунду, но летчикам
крылья она подрубила: низкая, без всякого просвета облачность отсекла Мирный
от солнца.
через облачность было делом хотя и не безопасным, но возможным, а как
возвращаться? Б Мирном слепая посадка -- игра со смертью в очко: либо в
ледниковую трещину угодишь (их вокруг аэродрома как паутины в неухоженном
доме), либо с барьера на припай грохнешься...
техников: не могли хотя бы на сутки раньше подготовить ИЛы к полету.
Техники, и так забывшие, что такое нормальный сон, раз водили руками -- что
могли, то и сделали, не роботы.
туман, не нашли станцию. Раньше, когда она была обитаемой, радист давал
привод, тянул к себе самолет на эфирной ниточке. А теперь повертелись и
вернулись обратно. Тут снова на Мирный обрушился стоковый ветер с купола,
прождали еще четыре дня. Еще два раза пробивались к Востоку -- опять
вхолостую: район станции окутала поземка. И виноватых нет, природе строгача
не влепить.
одно удовольствие, круглые сутки светло и еще тепло, не ниже сорока
градусов.
что над Центральной Антарктидой видимость "миллион на миллион". И очередную
попытку Белов предпринял с верой в удачу.
когда заходила речь о его дружбе с Семеновым.
тогда вовсе не казались Белову забавными. Над Таймыром свирепствовала пурга,
ни одна станция самолет не принимала- облачность до земли, снизишься --
врежешься в горы, которые здесь то ли бог, то ли черт повсюду разбросал. Тут
и случилось, что отчаянные призывы Белова поймал молодой радист со станции
Скалистый Мыс, котоорый закончил передавать сводку и от нечего делать гулял
по эфиру. Выглянул радист в окно -- над станцией чистое небо, пурга пошла
стороной. И отбил садись на Скалистый! Когда самолет приземлился, мотор
чихнул раз другой и затих: бензин кончился.
летчик, о нем писали в газетах, печатали его портреты А человеком считался
нелегким. Проскальзывало в нем и свойственное многим знаменитостям
высокомерие, и сгрубить он мог просто так, ради красного словца, и небрежно
отозваться о мастерстве коллеги, если почему-то его недолюбливал, но в то же
время был Николай Белов удивительным летчиком, лихим и мудрым, готовым на
любой риск, если требовалось спасти человека. Кто знал Белова в деле, все
ему прощал. В небе он делал, что хотел, самолет слушался его, как собака.
Однажды он снял Семенова и Гаранина с осколка льдины, да так, что с экипажа
градом лил пот: все видели, что и садился и взлетал ЛИ-2 буквально в
сантиметрах над грядой торосов и впритык к разводью. Не летчик -- ювелир.
"Безопасно бывает только с невестой целоваться!" -- отшучивался он, когда
начальство уважительно ругало его за отчаянную посадку. Любишь не любишь --
все равно уважать будешь. Высокомерен, своенравен -- не спишешь с него
такого, но зато честен и справедлив с людьми, зависевшими от него. Интриг не
терпел. Если подчиненный приходил жаловаться на кого-то, Белов говорил:
"Зови его, сейчас разберемся... Не хочешь? Тогда и не жалуйся!"
Наверное, потому, что он считал их ровней -- в том смысле, что профессии
полярников и летчиков по большому счету одинаково опасны, а ничто так не
помогает выжить в высоких широтах, как взаимное доверие, выручка и дружба.
Его легко можно было уговорить на самый рискованный полет, если того
требовали обстоятельства -- не иначе: жизнь свою Белов ценил высоко, а
потому хитрить с собой не позволял и обманувшего доверие не прощал.
недели не доставит первую пятерку Семенова на Восток. Понимая, что угроза
нависла не только над бородой начальника (которой тот, впрочем, не очень-то
дорожил), но и над его профессиональной честью, летчики готовились к
очередной попытке особенно тщательно. На этот раз Белов и его второй пилот
Крутилин набрали в ИЛ-14 горючего сверх всякой меры: из последнего
январского полета, когда два часа блуждали в районе станции, вернулись домой
с чайной ложкой бензина в баке. И потому Белов попросил Семенова -- не
потребовал, на что имел право, а именно попросил как друга -- в первый рейс
взять самый минимум вещей. Счет шел на килограммы, и восточники семь раз
прикидывали, прежде чем утвердили перечень необходимого для
расконсервирования станции груза. В этом перечне были: два аккумулятора
весом тридцать пять килограммов каждый для стартерного запуска дизелей,
радиоприемник на батарейках, две паяльные лампы, мощная, размером с
двухведерный примус, авиационная подогревальная лампа АПЛ, свежие продукты
из расчета на неделю, теплая одежда и спальные мешки. Никаких личных вещей,
кроме зубных щеток и мыла, даже банку любимых маринованных огурцов Семенов
беспощадно вычеркнул -- лучше три лишних литра бензина. Итого получилось
килограммов двести, да еще пятеро людей в одежде тянули на полтонны -- и
весь груз. Штурман придирчиво все проверил, убедился, что восточники не
схитрили, и доложил командиру корабля о готовности.
Шилова Юлия
Мурич Виктор
Самойлова Елена
Гюго Виктор
Сапковский Анджей
Херберт Фрэнк