Чтение 8–й страницы книги ~Свидание с Петербургом~

осмотрелась -- не слышал ли кто-нибудь этих крамольных слов. Только через
десять фигур она смогла дать ему ответ:

-- Я не могу принять вас у себя. Мне запретили принимать кого бы то ни
было.

-- Предоставьте действовать мне и ничего не бойтесь,-- беспечно сказал
Сакромозо и спокойно отвел ее к креслам. Он вел себя как истинный рыцарь,
защитник обиженной и оскорбленной женщины.

Екатерина не видела, как продолжался бал. Во время ужина она не могла
есть и все время искала глазами Сакромозо, боясь, что он выкинет
какую-нибудь небезопасную каверзу -- он так смел и совер-шенно не
представляет ее жизни во дворце.

И когда она поняла, что роковое письмо не будет ей передано на этом
балу и успокоилась, перед ней вдруг опять возник Сакромозо. Это было как раз
в момент прощания с хозяевами, рядом стоял вели-кий князь, Чоглакова, еще
кто-то из русских.

Сакромозо вначале приложился губами к руке великого князя, потом
повернулся к Екатерине. На глазах у всех он вместе с платком вытащил из
кармана крохотную записку, туго свернутую в трубочку, низко склонился и,
прижавшись губами к руке великой княгини, вло-жил ей в пальцы записку. Никто
внимания не обратил ни на платок, ни на трубочку из бумаги. У Екатерины так
тряслись руки, что она чуть не уронила злополучную записку на пол, прежде
чем сунула ее в перчатку, которую держала в руке. Проще было бы положить
записку в карман, но она боялась, что Чоглакова заметит этот жест и вздумает
обыскивать ее.

Далее Сакромозо галантно повел Екатерину к выходу и, не скры-ваясь,
сказал, что умоляет ее величество подумать и дать ответ в следующий вторник,
на балу. И опять на это никто не обратил вни-мания. Мало ли какого ответа
ждал от нее Сакромозо -- может, он задал вопрос, касаемый русских обычаев,
или они поспорили относи-тельно строчки в сочинениях мадам Севинье.

Ночью в туалетной, запершись на крючок, Екатерина прочитала записку от
матери: вопросы, просьбы, тон тревожный и требователь-ный. Главное,
объяснить им ее теперешнее положение, как они бес-толковы там все, в
Берлине!

Но вот нелепица! Держать в руках путеводную нить для прямого общения с
матерью и зависеть от таких мелочей, как бумага и черни-ла. Чоглакова,
ссылаясь на Бестужева, запретила Екатерине держать в своих покоях письменные
принадлежности. В конце концов в каче-стве бумаги был использован вырванный
из книги передний чистый лист, а чернила тайком принес камердинер.

Дважды отдавала Екатерина Сакромозо письма для матери. Как уж он
переправлял их в Берлин, это его дело, но ответы от Иоганны она получила.

Отношения с Сакромозо сложились самые дружественные. Они встречались на
куртагах и в театре, премило беседовали, танцевали, иногда обменивались
книгами. Бдительная Чоглакова всегда находи-лась рядом, и каждый час
Екатерина ждала от нее нареканий, но по-чему-то не получала. Она относила
это на счет Лестока. Наверное, он заступился за великую княгиню перед
государыней.

С приятными мыслями о Сакромозо Екатерина заснула. Ей при-снился остров
Мальта, такой, как о нем рассказывал рыцарь: высо-кие дома из желтого
песчаника, скалы и очень мало земли в расще-линах, из которых пучками, как
зеленые стрелки лука, растут паль-мы. "Плодородную почву на Мальту привозят
в мешках,-- рассказал ей мальтиец.-- Был даже обычай привозить землю в
качестве пошли-ны". На Мальте было весело, никакой Чоглаковой, ни мужа, ни
пья-ной Крузе, только бабочки и удивительно синее море.

Ночью был кризис. Медики столпились у кровати Екатерины и шепотом
ругались по-латыни. Лесток горячился больше всех. По его настоянию явились
горничные, переодели Екатерину в сухое белье, а потом перенесли в другую,
более теплую комнату.

На утро у больной еще был жар, но значительно более слабый, чем прежде.
Гюйон оказался прав, это была не оспа, а корь -- же-сточайшая, но и она
отступила. Хотя тело Екатерины ото лба до пяток было покрыто не просто
сыпью, а пятнами, величина некоторых была с монету, за жизнь ее можно было
не опасаться.

Екатерина первый раз за эти дни поела и попросила переставить кровать к
окну. Настроение окружающих заметно улучшилось. Все знали, что коревая сыпь
не оставляет на лице рубцов и оспин.

Когда слухи о выздоровлении Екатерины достигли ушей Елизаве-ты, она
сама навестила больную, разговаривала очень милостиво и пробыла у постели
около получасу.

-- В субботу в зимнем дворце будет маскарад. Вам надлежит блистать на
нем.

Екатерина хотела возразить, что вряд ли она оправится настоль-ко, чтобы
облачиться в костюм и танцевать, но государыня упредила ее слова:

¶ Маскарад следовало бы дать в честь вашего дня рождения, но корь
помешала это сделать. Но теперь мы устроим праздник в честь вашего
выздоровления. Мы не будем объявлять об этом открыто, но и вы, и я будем
знать -- это бал в вашу честь!

¶-5-§

Герман Лесток, граф, действительный статский советник и глава
Медицинской коллегии, стоял в гардеробной перед зеркалом, приме-ряя новый
костюм. Рядом с ним, с зажатым в губах мелком, весь утыканный булавками -- и
на лацканах, и на рукавах -- суетился модный портной Аманте.

Платье сочиняли к летнему сезону. Штаны сидели отменно, кам-зол же,
пурпурный с серебряным позументом, жал под мышками, и Лесток недовольно
морщился, расправляя с показной натугой плечи.

-- Уж не хочешь ты ли сказать, что я располнел?!.-- Далее шло весьма
крепкое выражение.

-- Ни в коем случае, ваше сиятельство! -- истово вскричал порт-ной,
быстро подпарывая рукава.-- Моя вина! Не извольте беспокоить-ся. Мигом
поправим!

Про Аманте говорили, что он француз, только год как появивший-ся в
России. Это было откровенное вранье. Заказчикам, что попроще, он
замечательно дурил голову, коверкая русские слова и вставляя иностранные,
может быть, и похожие на французские. С Лестоком портной не осмеливался
вести подобную игру и говорил на чистей-шем русском языке, из которого не
мог, да и не старался убрать московский акцент.

В кабинет заглянул долговязый, носатый, постный Шавюзо, по родственным
отношениям -- племянник, по деловым -- секретарь Лестока.

-- Звали, ваше сиятельство?

-- Когда придет господин Сакромозо, проводи его в китайскую гостиную и
сразу предупреди меня.

Шавюзо понимающе кивнул. Лесток ждал мальтийского рыцаря с самого утра
для важного разговора. Сакромозо появился в северной столице месяца полтора
назад как частное лицо, но тем не менее был принят при дворе и обласкан
государыней. Впрочем, о нем быстро забыли, а рыцарь не набивался к
государыне за карточный стол, предпочитая быть незаметным.

-- Теперь не давит? -- услужливо спросил портной.

-- А что пола торчит? Вытачки перепутал?

-- Последняя французская модель,-- легким вздохом отозвался Аманте,
мол, разделяю ваше негодование, но так вся Европа но-сит.

-- Может, на мальчишках, у которых фигура, как древко у знаме-ни, это и
хорошо сидит, а при моем телосложении...

-- Убавить?

-- Оставь.

-- Кафтан изволите сегодня примерить?

Лесток вопросительно посмотрел на дверь в секретарскую, ожи-дая, что
вдруг она откроется и ему доложат о прибытии мальтийского рыцаря. Часы
отстукали пять, пропиликали дрезденскую мело-дийку.

-- Давай кафтан.

Кафтан был простой, суконный, дикого цвету, то есть серого с го-лубым
оттенком, пуговицы и петли украшал черный гарус. Заказан он был с единой
целью: если государыня вдруг изволит гневаться, что приближенные экономии не
знают, а такое случалось, кафтан будет очень кстати.

Когда вещь сидела не то чтоб плохо, а так себе, Аманте начинал суетливо
одергивать полы и рукава. Здесь же он с достоинством ото-шел от Лестока,
предоставив ему возможность без помех любоваться в зеркале своей
величественной фигурой.

-- Хорошо,--сказал Лесток и, снимая кафтан, добавил,--а от желчегонной
болезни одно средство хорошо -- кровопускание.

Это был запоздалый ответ на невинный, заданный час назад во-прос
портного. Лесток любил примерки. Вид драгоценных тканей, кружев, разговор о
форме обшлагов на рукавах и прорезных петлях на карманах повышал у него
настроение, и он даже разрешал порт-ному несколько фамильярное к себе
отношение, которое выражалось в том, что Аманте как бы между прочим задавал
вопросы касательно болезней и способов лечения оных. Беседа велась так,
словно всем этим болел сам портной, и трудно было понять, желает ли он
полу-чить бесплатную консультацию, или, наоборот, пытается подольстить-ся к
вельможному лекарю.

Когда за портным закрылась дверь, Лесток прошел в кабинет и сел за
стол, намереваясь написать пару писем, но потом вдруг пере-думал и велел
принести большую чашку кофе.

"Зачем этому болвану знать про желчегонную болезнь? -- думал он с
раздражением, помешивая кофе.-- В тридцать лет не болеют желчным пузырем. И
почему я сказал ему про кровопускание? По привычке..."

Что умел Лесток делать отменно, так это пускать кровь. Пиявок он не
признавал. Легкий удар ланцетом, гнилая кровь спускается в таз, и
облегченный организм сам легко перебарывает болезнь. Мно-гие годы он
пользовался привилегией пускать кровь только особам царской семьи.