был хорошо сложен, обладал очень подвижным лицом и весьма дружелюбными
манерами, а глаза у него были серые, живые и быстрые.
говорить, но готов выслушать хоть тысячу слов.
совершенно непреднамеренно был невежлив. Обратиться прямо к ней значило
бы снова поставить ее в неловкое положение, и поэтому я пользуюсь воз-
можностью принести свои нижайшие извинения человеку одного со мной пола,
ее другу и, может быть, - добавил я, поклонившись, - защитнику по крови.
зательство тому - ваша деликатность по отношению к незнакомой вам женщи-
не. И она вполне заслуживает самого высокого уважения. Я был представлен
ей на званом чае у моих друзей и, встретившись с ней сегодня утром, ра-
зумеется, предложил помочь ей нести ее палитру. Мой дорогой сэр, могу ли
я узнать ваше имя?
комке, и предпочел бы уйти, но не мог этого сделать, так как начал раз-
говор первым. Впрочем, этот молодой человек чем-то мне понравился.
учиться ваянию.
ным. - А меня зовут Джим Пинкертон. Очень рад с вами познакомиться.
за табуреток"?
тельно любой житель Латинского квартала мог бы гордиться столь почетным
прозвищем.
и сообщить кое-какие сведения, касающиеся истории нравов XIX столетия;
такое отступление может быть интересным и само по себе. В те времена в
некоторых студиях новичков "крестили" самыми варварскими и гнусными спо-
собами. Но два происшествия, последовавшие одно за другим, помогли раз-
витию цивилизации, и (как это часто бывает) именно благодаря тому, что в
ход тоже были пущены самые варварские средства. Первое случилось вскоре
после появления в студии новичка-армянина. На голове его была феска, а в
кармане (о чем никто не знал) - кинжал. "Крестить" его начали в самом
обычном стиле и даже - изза головного убора жертвы - куда более буйно,
чем других. Сначала он переносил все с подзадоривающим терпением, но,
когда кто-то из студентов позволил себе действительно непростительную
грубость, выхватил свой кинжал и без всякого предупреждения всадил его в
бок шутнику. Рад сообщить, что последнему пришлось пролежать несколько
месяцев в кровати, прежде чем он смог снова приступить к занятиям. Свое
прозвище Пинкертон приобрел в результате второго происшествия. Однажды в
набитой народом студии трепещущий новичок подвергался особенно жестоким
и подленьким шуточкам. Вдруг высокий бледный юноша вскочил со своего та-
бурета и завопил: "А ну, англичане и американцы, разгоним эту лавочку!"
Англосаксы жестоки, но не любят подлости, и призыв встретил горячую под-
держку. Англичане и американцы схватили свои табуреты, и через минуту
окровавленные французы уже в беспорядке отступали к дверям, бросив оне-
мевшую от изумления жертву. В этой битве и американцы и англичане покры-
ли себя равной славой, но я горжусь тем, что зачинщиком был американец и
притом горячий патриот, которого как-то впоследствии на представлении
"L'oncle Sam" [8] пришлось оттеснить в глубь ложи и не подпускать к
барьеру, потому что он то и дело выкрикивал: "О моя родина, моя родина!"
А еще один американец (мой новый знакомый Пинкертон) больше всех отли-
чился во время сражения. Одним ударом он раскрошил свой табурет, и самый
грозный из его противников, отлетев в сторону, пробил спиной то, что на
нашем жаргоне именовалось "добросовестно обнаженной натурой". Говорят,
что обратившийся в паническое бегство воин так и выскочил на улицу, об-
рамленный разорванным холстом.
ком квартале и как я был рад встрече с моим прославленным соотечествен-
ником. В то же утро мне было суждено самому познакомиться с донкихотской
стороной его натуры. Мы проходили мимо мастерской одного молодого фран-
цузского художника, чьи картины я давно уже обещал посмотреть, и теперь,
в полном согласии с обычаями Латинского квартала, я пригласил Пинкертона
пойти к нему вместе со мной. В те времена среди моих товарищей попада-
лись крайне неприятные личности. Настоящие художники Парижа почти всегда
вызывали мое горячее восхищение и уважение, но добрая половина студентов
оставляла желать много лучшего - настолько, что я часто недоумевал, от-
куда берутся хорошие художники и куда деваются буяны-студенты. Подобная
же тайна окутывает промежуточные ступени медицинского образования и, на-
верное, не раз ставила в тупик даже самых ненаблюдательных людей. Во
всяком случае, субъект, к которому я привел Пинкертона, был одним из са-
мых мерзких пьяниц квартала. Он предложил нам полюбоваться огромным по-
лотном, на котором был изображен святой Стефан: мученик лежал в луже
крови на дне пересохшего водоема, а толпа иудеев в синих, зеленых и жел-
тых одеждах побивала его - судя по изображению - сдобными булочками. По-
ка мы смотрели на это творение, хозяин развлекал нас рассказом о недав-
нем эпизоде из собственной биографии, в котором он, как ему представля-
лось, играл героическую роль. Я принадлежу к тем американцам-космополи-
там, которые принимают мир (и на родине и за границей) таким, каков он
есть, и предпочитают оставаться зрителями, однако даже я слушал эту ис-
торию с плохо скрываемым отвращением, как вдруг почувствовал, что меня
отчаянно тянут за рукав.
лев, как святой Стефан.
стал швырять в нее камнями. Возможно, именно это и подсказало ему сюжет
его картины. Он только что привел убедительнейший довод - она была так
стара, что годилась ему в матери.
по-французски, хотя кое-что понимаю... Так скажите ему, что я сейчас
вздую его.
- И я попытался увести его.
что о нем думает честный американец.
[10], - ответил я и ретировался вслед за Пинкертоном.
толкнув моего спутника за дверь, после моего собственного не слишком
достойного ухода мне оставалось только предложить ему пообедать со мной.
Я забыл название ресторанчика, в который мы пошли, во всяком случае, он
находился где-то за Люксембургским дворцом, а позади него был сад, и мы
через несколько минут уже сидели там за столиком друг против друга и,
как водится в юности, обменивались сообщениями о своей жизни и вкусах.
и родился, хотя у него была привычка об этом забывать. То ли он сам убе-
жал из дому, то ли его выгнал отец, не знаю, но, во всяком случае, когда
ему было двенадцать лет, он уже начал вести самостоятельную жизнь. Бро-
дячий фотограф подобрал его, словно яблоко-паданец, на обочине дороги в
Нью-Джерси. Маленький оборвыш понравился ему, он взял его себе в подруч-
ные, научил всему, что знал сам, то есть изготовлять фотографии и сомне-
ваться в священном писании, а затем умер в придорожной канаве где-то в
Огайо.
его, мистер Додд! Он был благообразен, как библейский патриарх!
кие принадлежности и продолжал дело.
всех живописных уголках замечательного континента, наследниками которого
мы с вами родились. Видели бы вы мою коллекцию фотографий! Эх, жаль, что
у меня нет ее с собой! Я делал эти снимки для себя на память, и на них
запечатлены и самые величественные и самые чарующие явления природы.
читал все книги, которые попадались ему под руку, - хорошие, плохие и
средние, увлекательные и скучные, начиная от романов Сильвена Кобба и
кончая "Началами" Эвклида, причем, к моему величайшему изумлению, выяс-
нилось, что и того и другого автора он умудрился прочесть от корки до
корки. Наделенный большой наблюдательностью и отличной памятью, подрос-
ток собирал сведения о людях, промышленности, природе и накапливал у се-
бя в голове массу отвлеченных знаний и благородных представлений, кото-
рые в простоте душевной считал естественными и обязательными для всякого
истинного американца. Быть честным, быть патриотом, обеими руками с оди-
наковым жаром загребать культуру и деньги - вот каковы были его принци-
пы. Позже (разумеется, не при первой нашей встрече) я иногда спрашивал
его, зачем это ему нужно. "Чтобы создать национальный тип! - заявлял он
с горячностью. - Это наша общая обязанность, мы все должны стремиться к
осуществлению американского типа! Лауден, это единственная надежда чело-
вечества. Если мы потерпим неудачу, как все эти старые феодальные монар-
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Смоленский Вадим