это архаическое мифологическое время в его целости, но восстановить,
конечно, не в буквальном смысле (времена буквальной мифологии давно уже
прошли и для них не сохранилось никакой социально-исторической основы). Это
восстановление мифологического времени происходило в классический период
греческой истории и даже не только в самом его конце, но и в период самого
зрелого развития греческой истории, потому что уже в этот период ощущалась
полная недостаточность использования только отдельных элементов
мифологического времени в отрыве от всех его других элементов и требовалось
восстановление его в целом, конечно не буквальное, а рефлективное и
философское, что и выпало в IV в. до н.э. на долю Платона и Аристотеля.
56 - 59], а весьма немногочисленные исключения из этого мифологического
всемогущества были очень непродолжительными, малоубедительными и всегда
имели тенденцию сливаться с другими концепциями истории. В этом мы убедимся
тотчас же, когда приступим к анализу античного историзма уже в самые ранние
периоды известной нам античной литературы [10].
замечательных советских исследования, которые ставят заново вопрос о
художественном времени и весьма глубоко решают его в разных многочисленных
аспектах. У нас нет никакой возможности подвергнуть эти книги подробному
критическому анализу, а ведь только этот последний и смог бы показать всю
новизну, оригинальность и глубину обоих исследований. Это книги Д.С.Лихачева
[11] и А.Я.Гуревича [8]. У Д.С.Лихачева мы находим весьма меткие и весьма
поучительные рассуждения о художественном времени в целом, включая такие
области, как фольклор, народная лирика, сказка, былина, причитания,
летописное время, вплоть до писателей XIX в. [11, с. 232 - 383]. Все это
делается Лихачевым на основе тех новейших достижений в области теории
литературы, которые он связывает с проблемами обобщения и системного анализа
[там же, с. 35 - 174]. К ужасу всех позитивистов он рассуждает даже о
"преодолении времени в художественной литературе" [там же, с. 382 - 383].
Однако напрасно кто-нибудь стал бы видеть в этом труде уход исследователя от
реальной истории литературы. Наоборот, здесь привлекается решительно вся
история литературы со всеми тончайшими оттенками понимания в ней времени в
те или иные эпохи литературного развития. Что касается нашей настоящей
работы, то она часто ведется по совершенно иным общим и частным путям, чем
это мы видим у Д.С.Лихачева. Поэтому здесь возможны были бы разного рода
споры, а вернее сказать размежевания исследовательских методов. В целом же
для тех, кто хотел бы разобраться в античном историзме, книга Д.С. Лихачева
принесла бы огромную пользу.
но и зато весьма обстоятельную попытку охарактеризовать специфику
средневекового времени и пространства (а также и других средневековых
категорий, которые сейчас не входят в круг нашего исследования). А.Я.Гуревич
весьма четко отделяет средневековое время от античного астрономизма,
связывает проблему времени с проблемами личности, труда, искусства, религии
и всей истории и снабжает свое изложение весьма многочисленными и
поучительными ссылками на зарубежную литературу, без которой нельзя решать
вопрос ни об историзме вообще, ни об античном историзме в частности. Это -
высокоценное исследование, которое можно только всячески рекомендовать для
подробного изучения и использования всем историкам культуры, которых
интересует историзм как таковой [8, с. 26 - 37; 84 - 138].
связи с определенным периодом общинно-родовой формации, а именно с
патриархатом, который выдвинул на первый план героическую личность в виде
мужского индивидуума.
исследователей, был лишь завершением всей общинно-родовой формации.
Последняя существовала труднообозримые десятки тысячелетий, получая в
различные моменты своего развития самые разнообразные
социально-экономические оттенки, о которых, конечно, у нас нет никакой нужды
распространяться. Однако, может быть, только в последние одно или два
тысячелетия существования первобытного строя обнаружилась
социально-экономическая необходимость до некоторой степени освободить
отдельного индивидуума и предоставить ему некоторого рода
социально-экономическую инициативу. Нечего и говорить, что на необозримом
фоне всей общинно-родовой формации это было только заключительным аккордом,
поскольку освобождающийся индивидуум уже начинал понимать сладость своего
изолированного существования, становясь на путь тоже бесконечно
разнообразного развития внутренних и внешних функций индивидуального
самодовления.
индивидуума от породившей его родовой общины. Это было, собственно говоря,
пока еще только отличение себя от родовой общины, но покамест такое
отличение, которое не только не мешало существованию общинно-родовых
авторитетов, а, наоборот, всецело их поддерживало и развивало, правда уже в
условиях индивидуально-человеческих усилий.
индивидуального героизма. Героическая личность в этот период истории еще
чувствует свое тождество с общинно-родовой формацией, но все же отличает
себя от нее. Это тождество с родовой общиной и отличие от нее как таковой и
приводит к принципу героизма. Отдельный человеческий индивидуум, который
теперь вступил на путь различения себя со своей родовой общиной, все же не
мыслит себя существующим от нее отдельно. Он продолжает быть носителем ее
мощи и всеподавляющего авторитета. Поэтому такой индивидуум, наделенный
мощью своей родовой общины, чтобы быть в силах ее сознательно организовывать
и защищать, и является героем. Но героизм этот пока еще только эпический,
поскольку герой ценит не свое внутреннее "я", но преисполнен только общими
интересами всей своей родовой общины или всего своего племени.
основой является, все та же родовая община, но эта личность, отличая себя от
родовой общины, начинает отличать себя также и от движущих сил в космосе, а
именно от судьбы и богов и от того пространства и времени, где происходят
героические деяния.
оказывает сопротивление герою, а отсюда также и потребность производить
временные разделения в сфере самого космоса, конечно, пока еще вполне
вещественны. Так, у Гомера счет космического времени ведется по дням.
выступивший на первый план героический индивидуум устраивает жизнь
по-своему, но для этого из мифологического времени (которое, как мы видели,
неотличимо от вечности) заимствуется принцип постоянства, самодовления,
обоснованности всех явлений, их скульптурная отделка и все так называемые
эпические общие места. Во-вторых, вместе с этим, осознав себя, героический
индивидуум еще не в силах представлять себе время в его чистой и
самостоятельной текучести, которая дается здесь как бы составленной из
отдельных рельефных сторон действительности, но изображаемых как бы на
плоскости. Отсюда - известный закон хронологической несовместимости
одновременного изображения разных сторон одного и того же события,
происходящего в одно и то же время.
особенностей эпоса
деталей, весьма подробно изображаемых, вопреки гладкой текучести событий,
разбивающих ее на массу отдельных самодовлеющих элементов; ведь в вечности
все равно откуда начинать изображение и чем его кончать.
связана с целым, так что фиксация внимания на ней вовсе не отрывает нас от
целого. Но это множество отдельных элементов целого и даже их большое
нагромождение отнюдь еще не есть история изображаемой здесь целости, а
является некоторого рода идеальным и условным прошлым, от которого пока еще
нет путей к истории изолированных событий и участвующих в них личностей.
родовой общины, но еще не способный от нее отделиться, пока бессилен творить
реальную человеческую историю и маслится в роли какой-то устойчивой и, с
точки зрения наблюдателя, даже неподвижной картины идеального прошлого.
Разбитая на отдельные события вечность-время все еще слишком связана с этой
мифологической вечностью и с этим временем и весьма далека от какого-нибудь
самодовлеющего и прагматического развития.
времени, которые при ином подходе объясняются либо формалистически, т.е. вне
всякого эпического мировоззрения, либо никак не объясняются. Так, в эпосе мы
обычно находим нагромождение разных событий, плохо связанных между собою или
никак не связанных. Это нагромождение доходит иной раз до ничем не
объяснимой противоречивости и даже до полной утраты связи отдельных эпизодов
с целым. В повествовании постоянно возникают случайные замедления,
сосредоточение внимания на каких-нибудь третьестепенных предметах,
невнимание к последовательности рассказа, постоянные повторения одного и
того же, многократные возвращения назад, так что возникает и постоянное
этическое колебание между прошлым, настоящим и будущим. Можно даже сказать,
что в эпосе, как правило, отсутствуют ясно очерченные начала, середины и
концы, что иной раз приводит к сумбурной пестроте рассказа.
согласно которому все равно, откуда начинать действие и где его кончать, и
все равно, давать ли закругленное целое или давать его в виде бессвязных
кусков. Мифологическое время не знает индивидуального героя и поэтому там
Шилова Юлия
Акунин Борис
Каменистый Артем
Контровский Владимир
Флинт Эрик
Шилова Юлия