его по делу на квартиру в тихом и зеленом районе, поговорили о футболе и
погоде, а тут - стук в дверь, входит женщина, так входит, будто не дверь
приоткрылась, а все окна распахнул порыв свежего ветра; не движения, не
жесты, не взгляды создавали это ощущение легкого приятного сквознячка, не
испарения умно подобранной парфюмерии, а просто запах, аромат тела, кожи, -
это он уже потом понял, как и то, какой она, Анна, была: есть женщины, при
виде которых почтительно умолкают ведущие беседу знаменитости мирового
ранга, а юные джентльмены приходят в суетливое нетерпение и совершают
глупости. Она не пыталась вести себя по-королевски, но она давала безмолвным
намеком - взглядом или сменою позы - понять, что мужчина, доказывая нужность
свою, обязан быть послушным и сильным. Тогда, при первой встрече, он испытал
приятное напряжение чувств, мышц, мыслей, он начинал понимать, как много
даст ему эта женщина, а дала ему то, что он как был Васей Бузгалиным, так и
остался им во всех превращениях. И утвердился в этом позднее, в Париже, и не
только укрепился в желании вечно быть пацаненком, хворостиной гоняющим
гусей, но и возвел желание в некий непроизнесенный, а оттого и более жесткий
жизненный принцип. Они несколько месяцев жили во Франции с Анной почти
впроголодь, а потом разбогатели и решили шикнуть, стали выбирать отель
познаменитее и с хорошей кухней, Бузгалину представлялось: величественные
своды ресторанного зала, предупредительность лакеев высокого класса,
священнодействие, в какое французы облекают обычный ритуал готовки и подачи
пищи... Стали гадать: "Риц"? "Георг Пятый"? "Бристоль"? "Крийон"? (Тогда еще
не было позвездного деления отелей, сами названия тянули на хилтоновскую
пятерку.) Решили - "Крийон" на Плас де-ла-Конкорд. Вошли. Одеты более чем
прилично. Анна замешкалась в дамской комнате, а он предпринял разведку боем,
первым заглянул в зал и - встретился взглядом с ресторанным мажордомом,
человеком, умевшим по походке клиентов определять толщину их бумажников,
владыкой, мимо которого к столикам проходили сильные мира сего, люди, для
которых этот фешенебельный ресторан - что обычная забегаловка для
простолюдинов. Облаченный в смокинг, плотный, коренастый, неопределенного
возраста - такого, что его можно считать ровесником отеля в любой год и
любое столетие после 1909 года, когда возведен был "Крийон", - с отчетливым
пробором и дымчатыми глазами, лишь на долю секунды глянувшими на вошедшего,
а затем погаснувшими. Но и то, что уловил в этих глазах Бузгалин, повергло
его в раздражение, тревогу, обиду и злость, потому что мажордом
(назывался-то он по-другому, и как именно - Бузгалин знал, но так неприятны
были потом воспоминания о "Крийоне", что он запихнул поглубже слово это в
пыльную щель памяти), - да, мажордом этот мгновенно унюхал и дешевенькие
супцы последнего месяца, и присущую всякому бедняку неприязнь к богатеям,
услышал и частое хлопанье дверей сортира против комнатенки, которую они
снимали, и - что тоже возможно - увидел потного связного в Булонском лесу,
разъяренного неудачной скамейкой и опозданием.
какому столику вести глупого провинциала, как тут за спиной Бузгалина
появилась Анна - и на влитого в смокинг местоблюстителя пиршеств дохнуло
оранжереей, бризом, величием дамы, снизошедшей до жалкого вертепа, в обслуге
которого и состоял не приниженный, а возвеличенный королевой вассал. И
спутник ее достоин был знаков уважения, немедленно оказанных, но без тени
раболепия, поскольку нравы царствующих особ сего не позволяют... Вот
тогда-то и решено было Бузгалиным: никоим образом не отступать от себя, не
предавать себя, потому что за Анной не угнаться, а она сама ничегошеньки не
играет, она сама по себе королева, Анна Австрийская, и ему надлежит
оставаться ярославским пареньком со всеми русскими причудами, которые как
нельзя лучше подходят к образу не слишком удачливого американского
бизнесмена - суетливого, настырного, то хитроватого, то глуповатенького...
("Крийон" аукнулся много лет спустя. В Марселе он присмотрелся к официанту в
закусочной - к юноше, которого снедало честолюбие без алчности, неуемная
тяга к незримому господству над людьми, желание скроить себя по особой
мерке. Завербованный, выведенный в люди мальчик этот стал через десяток лет
контролировать всю атомную промышленность Франции...)
"жилплощади" в Покровско-Стрешневе; посмеялись втроем, а потом и вчетвером,
начальник отдела приехал. Брак наметился, хоть о нем и ни слова, он
назревал, он не мог не состояться, и не только легенда обязывала: тренаж
отъезжающей за кордон супружеской пары - занятие весьма трудоемкое, здесь
надо плести узоры невиданной сложности, и Анна прекрасно вписывалась в это
не очень благополучное - из-за дурного нрава муженька - легендированное
супружество, ценное тем, что знакомство будущей миссис Эдвардс и самого
мистера Эдвардса подтверждалось официальным источником, протоколом, которому
предшествовал замысловатый эпизод в полицейском участке лондонского
Ист-Энда, где некий случайно задержанный джентльмен был - в нарушение всех
законов - обыскан без собственного на то разрешения, что повлекло визит
адвоката; судебного разбирательства полиция избежала, принеся извинения;
джентльмен, кстати, потребовал свидетеля вменяемого ему правонарушения, им и
оказалась некая юная дама, туристка из Австрии, студентка на вакациях, перед
которой джентльмен расшаркался. Случай попал в анналы городской полиции, в
могилу ушли многие персонажи скромной драмы, не избежал сей участи и сам
оскорбленный в лучших чувствах джентльмен, в личину которого уже влезал
Бузгалин. Документально, да еще самой полицией подтвержденная легенда - этим
пренебрегать не стоило, да и весь набор имеемых и хранимых коллизий позволял
свинчивать, как в детском конструкторе, не просто заведомо устоявшуюся и
отлично легитимизированную биографию, но и создавать судьбы: временами
Бузгалин силился вспомнить сообщенный ему на ухо телефон юной дамы; его, в
ту пору жившего на краю Москвы, не понарошку тянуло в квартиру, снимаемую
мистером Эдвардсом на Корнуэлл-стрит; он даже удивлялся по утрам, какой черт
занес его вчера вечером в эту коммуналку: не иначе опять перепил (за
мистером Эдвардсом замечался такой простительный грех, из-за чего он,
человек достаточно состоятельный, колесил по белу свету в поисках
экзотических питейных заведений). Единственным темным пятном в уже
сбывающейся судьбе были семь месяцев, не заполненные ни одним
свидетельством. Ист-эндская леди козырной картой могла - неудачными якобы
родами на юге Франции - покрыть этот период. Уже опаленный многими страхами,
Бузгалин разработал план: через Алжир они попадают во Францию и здесь - в
каком-либо городишке под Марселем - задерживаются надолго, с признаками
скорых родов. И будущее их обеспечено: по святым человеческим вывертам и
заскокам сознания, ведущим происхождение от пещер каменного века, где, не
покидая их, рождались и умирали, все предшествовавшие родам месяцы
беременности будут отнесены тоже к Франции... Начальство план одобрило,
Анна, разумеется, тоже, шли они как-то после занятий к метро "Павелецкая",
чтоб разъехаться по домам, попили газировки, он повертел стакан в руке:
"Послушайте, дорогой товарищ и соратница... Туда мы должны прибыть со
сложившимися стереотипами поведения, и первую брачную ночь не там надо
проводить, не там! Договоримся: здесь, сегодня, у меня!" Она так и
застыла... Потом расхохоталась: "Идет! Тогда уж лучше у меня - зеркала
есть!" (О, этот смех ее, внезапный, не предваряемый улыбкой или настроением
глаз! Она издевалась - и над ним, и над собой, надо всеми!..) А через много
лет спохватились, надобность в ребенке возникла не велением шифровки, а
потребностью быта, и когда беременность была санкционирована, то
ничегошеньки не получилось: выкидыш. И еще один выкидыш. Тогда-то Анна в
каком-то пустячном споре наедине бросила ему в лицо, внезапно побледнев до
синевы: "Это ты накаркал - теми родами под Марселем!"
к явному неудовольствию куратора, все старания молодоженов шли прахом, да и,
как писал руководству тот же куратор, моральный климат в семье оставлял
желать лучшего. Молодая семья стала разваливаться, кто прав, кто виноват -
не разберешься, Иван бросал смутные намеки о неверности супруги, гораздо
больше основания имела для жалоб Жозефина, обладавшая отдельным каналом
связи и нытьем досаждавшая своим московским товарищам по борьбе. А они уже
поговаривали о том, что не пора ли на парткоме обсудить нездоровую
обстановку в семье сослуживца. Навели справки и горестно повздыхали: правда
выглядела убогой мелодрамой, Ивана застукали на интрижке с обыкновеннейшей
потаскушкой. Супруги стали жить раздельно, временами, правда, сходясь. От
Жозефины узнали много интересного, сопоставили ее донесения с тем, что муж
ее писал о себе, поскольку никогда не доверяли его отчетам, и не потому, что
на двадцать пять австралийских месяцев он выпал из наблюдения и контроля.
Всякий профессионал прибегает в отчетах к уничижающему или возвышающему
стилю в описании своей работы, простейшая операция по выемке порою выглядит
на бумаге романтической историей с песенным финалом, а бывает, не
удостаивается даже строчки. (Профессионалы к тому же знают: чем полнее и
честнее донесение разведчика, тем с большим подозрением относятся к нему.)
По уверениям Жозефины, Кустова мучили головные боли, но о них он помалкивал,
за что его мягко пожурили, в ответ получив едкий вопрос: "Откуда эти
сведения?.." Постеснялись поэтому спросить и о том, что злило Жозефину: та
намекала на некоторую недостаточность Ивана в мужской сфере. Однако же
забавляться с девицами дефект этот супругу не мешал, он, видимо, сказывался
лишь на общениях с женой, и винить Жозефина могла только себя: с таким
пылким темпераментом да не расшевелить мужика!
Мексике жестокие убытки, безрассудно закупив громадную партию пылесосов
новой модели - в количестве, превышающем даже безумный спрос на них. Это
настораживало: не мог столь опытный, как Кустов, делец так грубо ошибаться,
не мог! Нищим, бродягою очутился в Австралии - а сколотил приличный капитал,
показал невероятную коммерческую изворотливость. А тут - опростоволосился,
имея прекрасное прикрытие - и финансовое, и правовое! Здесь что-то не то,
что-то не так - и в который раз приступили к проверке австралийской легенды
Кустова в его собственной интерпретации, попристальнее всмотрелись в
перечисленные Кустовым места для тайников и нашли крохотную ошибку, которой
раньше не придали значения: указанное им местечко будто бы для объемных
предметов годилось разве что под записочку. Затем стали допытываться, кто
помог ему стать богатым, и австралийская резидентура обещала найти доброхота