ничего загадочного. Нужно, чтобы вот этот человек проник в самое сердце, в
самую таинственную глубь ночи, в ее толщу, не имея даже своей шахтерской
лампочки, которая освещает только руки или крыло, -- и чтобы он своими
широкими плечами отодвинул прочь Неведомое".
братство. Они были людьми одной закалки, ими владела та же жажда победы Но
Ривьер помнил и о других битвах, которые приходилось ему вести за покорение
ночи.
на неизведанные лесные дебри. Заставить экипаж устремиться со скоростью
двухсот километров в час навстречу бурям, туманам и всем тем угрозам, что
таит в себе ночь, казалось рискованной авантюрой, допустимой лишь в военной
авиации: вылетаешь с аэродрома в безоблачную ночь, проводишь бомбежку -- и
той же ночью возвращаешься на тот же аэродром. Но регулярные ночные рейсы
обречены на неудачу.
-- Каждую ночь мы теряем полученный за день выигрыш во времени -- теряем
наше преимущество перед железной дорогой и пароходом".
дела, безопасность, общественное мнение... "Общественным мнением нужно
управлять", -- возражал он. Он думал: "Сколько времени пропадает напрасно! И
все же есть в жизни нечто такое, что всегда побеждает! Живое должно жить, и
для того чтобы жить, оно сметает с пути все помехи. Для того чтобы жить, оно
создает свои собственные законы. Оно неодолимо". Ривьер не знал, когда
гражданская авиация овладеет ночными полетами, не знал, какими путями она
это совершит, но он знал, что это неизбежно и что готовиться к этому нужно
уже сейчас.
кулаком подбородок и слушая со странным сознанием собственной силы
бесконечные возражения. Эти возражения казались ему бесцельными, осужденными
на гибель самой жизнью. И он чувствовал, как растет, наливаясь тяжестью, его
сила. "Мои доводы неопровержимы; победа останется за мной, -- думал Ривьер.
-- К этому ведет естественный ход событий".
устраняющих всякий риск, он отвечал:
предшествует опыту.
своей убежденности", -- говорили одни. "Благодаря своему упорству, медвежьей
силе, которая крушит все на пути", -- заявляли другие. "Просто потому, что я
избрал верное направление", -- думал сам Ривьер.
вылетали с аэродрома лишь за час до рассвета и приземлялись не позже чем
через час после захода солнца. И, только накопив некоторый опыт, Ривьер
решился послать почтовые самолеты в ночные глубины.
теперь в одиночестве.
самолетов.
XII
отказался от мысли обойти ее стороной. Он понял, что гроза охватила слишком
большое пространство: линия молний уходила далеко вглубь, озаряя бастионы
туч. И он решил: "Попытаюсь пройти под грозой, нырнуть под нее, ну, а уж
если не удастся -- лягу на обратный курс".
чтобы начать снижение. Мотор сразу стал сильно трясти, самолет задрожал.
Фабьен на глаз выправил угол планирования, потом проверил по карте высоту
холмов: пятьсот метров. Чтобы сохранить разрыв между собой и холмами, он
решил идти на высоте семисот.
Фабьен почувствовал, что ему угрожает невидимый обвал. Ему представилось --
машина поворачивает назад и возвращается в мир ста тысяч звезд... Но Фабьен
не меняет курса ни на один градус.
Трилью -- ближайший аэропорт -- сообщил, что небо закрыто на три четверти.
Значит, в этой черной, плотной, как бетон, массе ему предстоит прожить всего
каких-нибудь двадцать минут. И все же пилот в тревоге. Наклонившись влево,
навстречу упругому ветру, он пытается найти те смутные проблески, которые
обычно пробивают даже самую непроглядную ночную темь. Но сейчас нет даже
проблесков -- лишь едва заметно меняется плотность мрака. Быть может; его
просто обманывает утомленное зрение.
Идем по компасу сквозь грозу".
на моторе, как огненный букет; пламя так бледно, что появись луна, оно
тотчас растворилось бы в лунном свете; но в этом мраке небытия оно вбирает в
себя весь зримый мир. Пилот видит, как ветер туго сплетает языки огня,
похожие на пылающие факелы.
гироскоп и компас. Он не рискует больше включать красные лампочки: они
надолго ослепляют его; но от приборов со светящимися циферблатами льется
бледное звездное сияние. Здесь, среди стрелок и цифр, пилот испытывает
обманчивое чувство безопасности; подобное ощущение бывает у человека в каюте
корабля, когда волны перекатываются через палубу. С такой же ужасающей
неумолимостью на самолет катится ночь и с нею все, что несет она в своем
мраке: скалы, обломки, холмы...
уже не знает, сколько времени, сколько усилий понадобится ему, чтобы
сбросить эти мрачные узы. Быть может, он вообще никогда не освободится от
них; он поставил свою жизнь на карту -- на эту грязную и скомканную бумажку,
которую он разворачивает и читает в тысячный раз, стремясь почерпнуть в ней
надежду. "Три-лью: небо закрыто на три четверти, ветер западный, слабый."
Если Трилью закрыт на три четверти, то в разрывах туч можно будет разглядеть
его огни. Если только...
оставляют его; он кое-как царапает записку: "Не знаю, смогу ли пробиться.
Спросите, по-прежнему ли ясно позади нас".
Кордильерами, переменила фронт и двинулась к морю. Прежде чем Фабьен сможет
добраться до городов, на них обрушится циклон.
Небо закрыто полностью. В Сан-Антонио плохая слышимость: помехи. Я тоже
слышу плохо. Думаю, скоро придется убрать антенну -- мешают разряды. Не
собираетесь ли повернуть? Каковы ваши планы?"
обрушится на Вайя-Бланку сильная гроза."
секунду. Шквалы дождя."
развертывается на тысячу километров; полная потеря видимости. Что нам
делать?"
казались недоступными), ни к рассвету -- через час сорок минут должен был
кончиться бензин. Рано или поздно, так ничего и не видя, они рухнут в
бездну.
которому их могло прибить после испытаний страшной ночи. Под крылом
попавшего в беду самолета возникли бы спасительные берега равнин. Мирная
земля несла бы свои спящие фермы, стада, холмы. Все те неведомые предметы,
что перекатываются сейчас во мраке, вмиг приобрели бы безобидный вид. О,
если б только было можно -- как устремился бы он навстречу дню!..
еще до рассвета, в плотной массе тьмы.
самолетом и солнцем пролегли бездонные глубины ночи; из них -- не выбраться.
XIII
ожидается серьезное опоздание почтового патагонского; видимо, ему приходится
нелегко.
Доставалов Александр
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Сертаков Виталий
Трубников Александр