Чтение 8–й страницы книги ~Mury Jerycha~

Кристины так неосторожен. И все эти аллегории. И страх. Перед чем? Что
погибнем?

- Хотел бы спросить, - старик чем-то притягивал его, - что это может
быть за поворот? Повторение Станислава Августа?

- Да! - прошептал князь.

Ельский, который сам подал эту мысль, удивился ее подтверждению. Не
поверил.

- Повторение, - проговорил он.

- Не в истории! - возразил князь. - В вас! Ошибки, вины, недостатки,
которые вы у него находите и осуждаете, - только бы вам никогда не
убедиться, что они вовсе не чужды власть имущим. Не видеть, как недалеко
человеку до слабости, - это слишком большая гордыня, чтобы ею не
заинтересовался бог!

На слова эти тотчас же откликнулся ксендз:

- Да не воссядешь на трон, нечаянно низвергающий, говорится в псалме.

- Это уже следствие, - мягко отказался Медекша от помощи приходского
священника. - Я только призываю не смеяться над чужим падением.

Черскому шутка понравилась.

- Преувеличение, - воскликнул он, - преувеличение! Сильный смеяться
может.

Ельский подытожил:

- И назвать труса трусом, посредственность посредственностью, короля,
который погубил свой народ, изменником.

Князь опустил голову. Он разбирался в истории, не в реальной жизни.
Коли они так уверены, подумал он, может, чей-то голос

Польский народный обряд поминовения умерших

говорит их устами! В конце концов, кому судьба вручает власть, тому она
дает и свет. Черский, который больше молчал, не скрывал своего торжества.

- Ну, убедили мы вас, - посчитал он спор законченным, - руки у вас
опустились. Видите, не удастся Понятовского подложить в Вавель.

Князь еще пробовал защищаться.

- Не королям нужна наша рука, - сказал он. - Им туда дорога, там они у
себя. Если бы речь шла о помощи, я бы и сам отказал в ней. Но не мешал бы.
Пусть берет, что ему положено по праву. Большая, однако, смелость-осуждать
кого-то за то, что он заблудился, в то время как мы опять едва-едва
отыскиваем дорогу.

Ельский выпрямился, настала пора взглянуть на вещи шире, указать, как
это все секретно и что горизонт определяется с того места, куда поставила
жизнь.

- А вот есть люди, которые видят достаточно далеко. Чем пристальнее они
всматриваются, тем фигура Понятовского представляется им чернее. Для
Пилсудского это была очень черная фигура. Может, это он, зная, что скоро
умрет, что его ждет Вавель, не хотел, чтобы рядом был Станислав Август.
Мог, по-вашему, Пилсудский принять такое решение?

Князь только что не перекрестился.

- Так он его оттолкнул, - закричал Медекша, а затем горячо зашептал: -
Смилуйся, господи, над его душой! - словно бы вспомнив, что покойники
могут пугать.

Пес запрыгал, затем принялся лаять, понесся куда-то, не слушая окриков.
Староста заключил:

- Приехали.

Ксендз поспешил навстречу.

- Ах, это вы! Господа из города еще не все собрались, - объяснил он.

Какой-то человек, по всей вероятности здешний, очень высокий, в
отороченной барашком куртке, шел сюда, защищаясь от лап переставшего лаять
пса. Теперь и староста узнал его.

- Ну что еще опять! Отправляйтесь восвояси, - закричал он, - я вас не
звал. - А потом жалобным тоном ксендзу: - Вы же хорошо знаете, что я
никому тут не разрешил быть, а вы сюда солтыса привели!

Солтыс, пока причитал староста, стоял не двигаясь, а когда тот кончил,
помедлил секунду и зашагал вперед. Подошел к господам.

- Сач, так это вы! - удивленно воскликнул князь.

И только тогда солтыс стянул с головы шапку, поклонился, пожал руку
Медекше.

- Приходский священник сказал мне, что я увижу здесь князя, -
удовлетворенно объявил он. - И вот я его вижу в добром здравии, - заключил
он. Голос у него был резковатый, бесцветный, выговор выдавал уроженца
восточных окраин Польши.

- Что ты можешь видеть, - рассмеялся Медекша. - Темно! - И разом
перешел на серьезный тон. - Вы, Сач, уже давно не у графини? - спросил он.

Но солтыс вступился за свой комплимент.

- Вижу, значит, что во вздравии, вы ведь, господин князь, прямо
держитесь. - А потом уж о себе, тоном, который слегка укорял Медекшу за
забывчивость, поправил его: - Я у госпожи графини не служу после нашей
войны с русскими. Теперь своими сетями живу!

Но князь помнил его довольно хорошо. Не раз толковал с ним у своей
кузины, где Сач надзирал за прудами-с малых лет он знал толк в рыбной
ловле, сам из семьи потомственных рыбаков.

Медекша пояснил Ельскому:

- У них тут деревня вот уже сто семьдесят лет на королевской привилегии.

Пока Сач беседовал с Медекшей, староста ждал, теперь же,
воспользовавшись тем, что Сач в разговоре был отодвинут на второй план,
снова накинулся на него.

- Солтысу тут делать нечего, - скомандовал он. - Идите-ка домой спать!

Мужик отыскал глазами приходского священника.

- Простите, господин староста, - вежливо проговорил он, но уходить не
торопился. - Я здесь не как солтыс...

- Мне все равно, - оборвал его староста. - Здесь имеют право находиться
господа из Варшавы, а кроме них, я и ксендз. Из деревни - никто!

- ...но тоже по службе, - вернулся к своему Сач.

Старосту это глупое упорство вывело из себя.

- Я вам ясно сказал, что мне тут солтыс не нужен. Ведь, кажется,
по-польски говорю, а?

Сач весь съежился, словно во время грозы, но не ушел.

- Я тоже здесь по делу, - попытался он объяснить свое иными словами, -
от костельного комитета.

Ксендз до сих пор не вмешивался, уверенный, что все тут же разъяснится.
Теперь он прекратил спор:

- Господин Сач-председатель комитета. В его обязанности входит надзор
за всеми работами в костеле.

Затем коротко напомнил, какие права у комитета, но староста главным
образом вслушивался в то, что внушал ему зазвучавший в его памяти голос
воеводы. Распоряжение было такое: никаких посторонних лиц, а вместе с
тем-никаких скандалов! Черт бы его побрал!

- Пусть остается, - решил он, пожимая плечами, вот ведь никак не могут
двух слов связать, когда разговаривают с представителем власти, и с
нескрываемым презрением добавил: - Так сразу бы и говорили. Откуда мне
знать, кто там у вас в каком комитете!

- Сто семьдесят лет. Ну и ну! - удивляясь на все лады, отозвался, как
только умолк староста, Ельский. Оценят ли такт, спросил он сам себя, с
которым он предлагает позабыть о вспыхнувшей стычке, молниеносно возвращая
разговор к прежней теме? А вслух спросил Медекшу: - Правда, что они
пользуются столь древней привилегией?

Князь рассмеялся. Вот эпоха, для которой все, что старше ста лет, уже
древность.

- Она распространяется даже на лов допотопных видов! - трудно было
Медекше удержаться от этой шутки. Потом он подавил в себе желание весело с
ьязвить и подтвердил серьезно: - Пользуются! Пользуются! С тех пор они
постоянно извлекают из нее выгоды, а она поддерживает в них жизнь, словно
акведук, приносящий воду из дальних мест.

Ельский закутал шею. Ветер пригнал откуда-то слабенький дождичек,
покапало немного. Этого еще не хватало!

- Дождь! - возмутились одновременно Черский и староста.

Но дождь этим и ограничился. Тем не менее никому больше

уже не хотелось оставаться под открытым небом. Все подумали о

душном доме приходского священника.

- Ждем? - спросил ксендз старосту.

- Я бы отбарабанил без них, - заявил Черский. - Приедутподпишут, а
нет-так нет! Там явно чю-то стряслось.

Вмешался Сач:

- Эти господа из Бреста едут на телеге. Такси у них испортилось. Ведь
присылали же к ксендзу с почты мальчонку?

Черский продолжил свою мысль:

- Мы тут до костей промерзнем, пока до чего-нибудь достоимся.

- Может, ко мне, чайку попьем, - пригласил ксендз. - Лето, а ночь прямо
осенняя!

Пес тявкнул раз-другой, потом помчался к костелу и залился лаем.

- Все еще какие-то люди там крутятся! - раздраженным тоном сделал
староста открытие.

- Сторож костельный и еще каменщики, - объяснил ксендз, - но они в
склепе.

- Давайте замуровывать, и точка! - потерял терпение Черский.

Он не замерз, но устал стоять. Устал и от места, которое бьшо ему не по
вкусу. Между кладбищем и костелом! Хорошо оно для какой-нибудь
романтической истории, да и на войне тоже неплохо. Если в караул или в
разведку. Черский нахмурился. Да! Была одна такая, даже очень похожая на
эту ночь. За Кольцами, в самом начале войны. Такая же вот с~гна у костела,
как здесь.

Сигарета за сигаретой, разговоры. О будущем, о Пилсудском. И о разного
рода венско-польских политиках, которых Ольгерд так ненавидел. Ольгерд,