его спрашиваю зачем, он говорит для гибкости, я говорю, попробуй наг-
нись-ка, он нагнулся, еле до носочков своих дотянулся, а я встала, да
ног не сгибая всю ладонь на пол положила, и говорю ему, ты бы вместо за-
рядки полы мыл бы почаще, гибкий стал бы, как я.
Мефодиевичу позвонить. Он говорил, обращайся, коли в чем нужда будет, а?
у матери сумку.
меня. Как же им тяжело пришлось со мной, как это нелегко вырастить чело-
века, поставить его на ноги и быть счастливым его счастьем и быть нес-
частным его бедой.
Глава девятая
Глава девятая
Обход главного врача.
ходит высшая власть, пасующая только перед смертью. Зато решаются судьбы
людей и многие накопившиеся хозяйственные вопросы. Если в обычный день
стационарное отделение живет раз заведенной жизнью, с размеренностью ма-
ятника отсчитывая завтрак, обед, тихий час, ужин, и в этих пределах
кто-то встает пораньше и успевает прогуляться или сделать зарядку, что
разрешено выздоравливающим, а кто-то вылезает из теплой постели за пять
минут до завтрака, то к обходу главного врача младший, да и остальной
медицинский персонал готовился, как к смотру-параду.
устроили мокрую приборку, не жалея хлорамина. Медсестры безжалостно вы-
таскивали из межоконья сетки, авоськи, пакеты, банки с едой. Палаты при-
няли совсем стерильный вид. На завтрак дали сверх нормы по полстакана
сметаны, яблоки и какао. Из столовой сразу же погнали по палатам с при-
казом раздеться и лежать. В столовой каждый день разыгрывается одна и та
же сценка. Я сажусь на свое место и начинаю, не отрываясь, смотреть на
круглолицую девушку в кудряшках за женским столиком. Она тоже смотрит на
меня, потом не выдерживает, прыскает в кулак и что-то говорит своей со-
седке. Та молча кивает черной головой , но глаз не поднимает. Круглоли-
цую зовут Надя, черную - Нина. Об этом мне сказал Егор Болотников, мой
сопалатник и застольник, заметив наши переглядки. Он, кажется, знает
всех больных, медсестер и врачей.
нул, кто читал, кто беседовал вполголоса. Мой сосед, который вырвался из
сумасшедшего дома, лежал на дальней от меня половине кровати, вжавшись
всем телом в батарею центрального отопления. С другой стороны, шевеля
губами во сне, храпел Леха Шатаев. Егор Болотников лениво подмигнул мне
синим глазом. Я уже каждого знаю и знаю кто как заболел. Наша палата на-
поминает мне многоместное купе - ее обитатели, как спутники в дальней
дороге, откровенно делятся своими житейскими проблемами, понимая, что
завтра судьба их разведет и вряд ли можно рассчитывать на новую встречу.
И естественно задумываешься - куда едет наш поезд-диспансер и почему его
пассажиры получили по плацкартному билету?
халатов: сам главный врач, заведующий отделением, лечащий врач, сест-
ра-хозяйка, дежурная медсестричка, пара практикантов.
монотонно докладывал лечащий врач. - Назначены препараты первоо ряда. К
нам поступил в связи с обострением процесса через три месяца после само-
вольной выписки из санатория. Болотников весело и прямо глядит в потолок
своими синими глазищами. Борода упрямо торчит вверх. Болезнь ходит тенью
за художниками, дожидаясь своего часа, когда холодные мастерские, беза-
лаберное питание и изнурительный труд сделают свое дело.
рые ему подсовывал лечащий, а Егора.
полного выздоровления - и все насмарку. Что же государство так и будет
впустую тратить деньги на ваше самоуправство?
С желудями...
лядно и празднично.
часа до ужина управлюсь. - Хорошо.
легкого.
обрастать ежиком черных волос голова и печальные карие глаза.
держал. И отпустил. А может бросил. И поехал я вниз. Дом старый, восемь
этажей, по нынешним меркам все двенадцать. Как на краю задержался, сам
не знаю. Ногами-то в сток уперся, а руками за ребра кровельные вцепился.
Напарник-то испугался, убег. Хорошо еще бабка из соседнего дома напротив
увидела, что сидит человек и сидит. Пожарных вызвала. Минут сорок прош-
ло. Они приехали, лестницу подставили. Слезай, говорят. А я не могу, ру-
ки свело. Пока они меня отдирали, руки по пальцу разжимали, вот легкое и
лопнуло.
сает обыденность тона, которым Коля рассказывает о, может быть самых
страшных минутах за всю свою двадцатилетнюю жизнь. Я представляю себе,
какой фильм можно было бы снять, увидев его глазами Хусаинова...
старость, страховочная веревка. Падение, мгновенное скольжение по крыше,
ноги,
попытка подтянутся, треск водостока... замер... навеки... нет, насколько
хватит сил... воспоминания - какие там воспоминания! - все внимание при-
ковано только к ногам и рукам, даже невозможно заметить старуху, которая
подслеповато уставилась в окне соседнего дома, разглядывая застывшего,
как изваяние на краю крыши человека... Бесконечное, застывшее время...
Сирена пожарной машины, суета серых брезентовых пожарных и вот выдвига-
ется, медленно вырастая, лестница, она у ног, но именно в этот момент,
скорее всего, всего сорваться. Над водостоком, над упершимися ногами по-
является голова в каске и вязаном подшлемнике. Пожарник добродушно и ве-
село спрашивает: "Ты что, парень?.." Заглядывает в глаза Хусаинова, то
есть в камеру, то есть прямо в глаза зрителя и замолкает. Он с трудом,
по пальцу, разжимает сведенные добела
рагивающими руками, потому что даже высоты человеческого роста было дос-
таточно, чтобы закружилась голова от восьмиэтажного страха памяти... И
дышать было нечем - плевра одного легкого сморщилась, как лопнувший воз-
душный шарик.
разок по рогам, потом выпили мы с ним, помирились, правда, вместе больше
не работаем.
больше. Аппетит есть?
подберете?
жать в инфекционном отделении.