портовых попойках да мордобоях, в Огненных рейсах причину ищите, а нс в
ваших глупых аппендицитах! Никогда не выставлял напоказ своих заслуг, а
тут, ежели доведут, придет, звякнет всеми орденами: это вам что? Участник
Огненных рейсов, а вы его раньше времени - за борт?
тогда караваном транспортов в водах Севера с боевым грузом, полученным в
Штатах по лендлизу. Ох, тяжкий был переход! Хоть и сопровождали их корабли
конвоя, хоть окрашены были транспорты под цвет айсбергов, все-таки
фашистская авиация обнаружила эти подозрительные "айсберги", и вот там-то
он, Ягнич, с совсем близкого расстояния заглянул в глаза своей, казалось,
неминучей смерти. При той сложившейся ситуации команда имела право
покинуть судно, покинуть для того, чтобы свои же корабли конвоя смогли бы
сразу же расстрелять каждый "айсберг" вместе с боевым грузом, каким были
забиты и трюмы и палубы. Но ведь фронты ждали этого груза, и команда
последним своим правом не воспользовалась, не оставила своих постов. Не
оставила и тогда, когда вражеские бомбы уже сыпались с низко воющих
самолетов. Одна из бомб попала в отсек, где находились дымовые шашки,
судно сразу окуталось дымом, на палубе вспыхнул пожар, начали взрываться
бочки, наполненные какой-то там тяжелой жидкостью, ртутью, что ли...
Ядовитая масса разлилась по палубе, Ягнич понимал, чем это угрожает
команде и ему самому, помнил и о том, что трюмы до отказа нагружены
огнеопасным материалом и могут взлететь на воздух в любую минуту,-
сознавая это, он все же не поддался панике. Стойко держались все, ну а он
что - хуже других? Подменив раненого товарища, встал к зенитному пулемету
и вол огонь по фашистам, пока их не удалось-таки отогнать. Спасал потом
судно от пожара, а еще, зажав в руках шланг, метался по щиколотку в той
разлитой из бочек по всей палубе отраве, старательно сбивал и смывал ее за
борт... Многие его товарищи через некоторое время на берегу в больнице
умерли, отравившись этой проклятой ртутью или чем там еще, а вот Ягнич,
хотя тоже хватанул тогда свою дозу, считавшуюся смертельной, только
временно оглох, ослеп, но отлежался в госпитале в Игарке, выкашлял свои
дозы - и снова в жизнь, на свои трудные вахты. Умел себя не щадить, куда
нужно, шел безотказно, шел хоть на погибель! - это же все-таки стоит
кому-нибудь помнить!..
потерял, в один день, в один какой-то миг, потерял самое дорогое: жену и
детей малых. Накрыло неприятельскими бомбами пароход, который с семьями
моряков пробивался к берегам Кавказа. Потом, потом уж, спустя много лет,
рассказал ему знакомый капитан, как все это случилось. Бомбежка была
учинена среди бела дня, стервятники пустили на дно уже первой бомбой
сухогрузное судно с зерном, а затем набросились на транспорт
эвакуированных и раненых, даром что шел он под ясно видимым знаком
Красного Креста. Рассказывавший все это капитан командовал тогда соседним
судном и собственными глазами видел трагедию беззащитных людей и, хотя
пытался им помочь, ничего сделать не мог - сам был в это время под огнем.
И жена Ягнича и его малыши погибли в тот день. Представить, как дети
маленькие тонут,- ничего ужаснее, страшнее этого нет! И даже дельфинов не
оказалось поблизости, чтобы спасти: у них ведь есть вроде бы такая
потребность - спасать утопающих людей... Жена до сих пор перед глазами как
живая, каждое слово ее он слышит, а вот их, своих ребятишек, Ягнич помнит
совсем туманно. Иногда лишь до боли резко мелькнут крохотные личики,
которые в ужасе, в немом крике вопиют к небу, увидит, будто наяву, как,
сцепившись ручонками, вместе погружаются они в глубину, и порой ночью в
полусне сам вдруг порывается к ним, чтобы подцепить их и спасти. Но руки
почему-то захватывают, обнимают лишь воду, вечно ускользающую, лишь ее
одну.
уже вечор, но вечер, как день:
гитары. Увидав Ягнича, молодежь оживилась:
народ воспитанный - тоже не стали приставать, досаждать шутками. По душе
Ягничу, когда моро вот такое ясное, прозрачное. Не то что темной ночью,
когда оно и само чернее ночи, когда каждым нервом чувствуешь, что идешь
над безднами... сейчас и глубина не пугает. Сидит старик, успокоенный,
лобастый, лысиной окружающим светит. Поднял голову, придирчивый взгляд
задержался вверху, между снастями, между звездами.
проходя поблизости, остановился перед Ягничем, пораженный:
человека - он уже и на коне!..
с вами еще походим по морям, так ведь?
улыбнулся помполит и снова стал серьезным.- Скорость судов увеличивается,
а планета, Гурьевич, явно уменьшается... Маленькой уже стала, как та
Эллада.
Крошечной, видимо, чувствовала себя среди неоткрытых земель и океанов.
Неисследованные материки были бесконечны, населены фантастическими
чудовищами, амазонками и кентаврами, гюлузверями-полулюдьми - такими их
видела эллинская фантазия со своего пятачка... И пожалуй, вот такой же
маленькой, как Эллада, предстает теперь наша планета, если брать ее
сравнении со вселенной, с ее космическими просторачи - Взгляд помполита
уже был обращен вверх, выше мачт.- Знать бы, есть ли, кроме нас, там
другие живые, хоть в чем-то подобные нам... А вдруг нет? А вдруг,
Гурьевич, мы одни? Одни-одинешеньки? Вот что должно было бы заставить нас
стать подружнее, меньше распри разводить да больше беречь все что тут ни
есть - каждую росинку, каждую былинку беречь па миллионы лот вперед...
дескать, с вами по голубым дорогам планеты...
тут перестарок среди вас, молодых...
звону парусов вверху, то ли к себе, то ли к звукам, доносящимся откуда-то
снизу. Кого-то ищут, кого-то потеряли...
ссылке!..
Капитану доложу!
па меня кричать.
упорствовать. Забрали Ягпича, увели вниз, уложили.
где-то внизу, приковали цепями.
потрудившись в мастерской, он и за миской борща нс ленился: съест полную
порцию - иногда просит еще и добавки. А тут ему, как малому дитяти, кашки
манной. Как-то заказал принести борща и стручок красного перца - врача от
этого аж передернуло:
порции. И чтоб с абрикосами да с черными грушами. Почему-то Ягнич был
уверен, что, как и перец, абрикосы, а еще больше сморщенные черные груши -
дули - дают человеку силу и долголетие.
спасителя. Думает, коль с дипломом, так уж и бога за бороду схватил! А сам
то и дело за щеку хватается: "Ох, крутит!" - зубы у него болят. Тоже мне
врач, собственный зуб угомонить не может. В отношении этого Ягнич имел
полнейшее преимущество: ни разу в жизни от зуба не скулил. И передние и