эффект. И вот они решили, что Соня-сан именно тот человек, который им
окажет содействие... Заболотный, который обо всем этом оживленно
рассказывал мне в самолете, не без гордости отметил, что действительно
Соня тогда превзошла себя! Даже и для него было неожиданностью, какие
запасы упорства жена таила в себе, какую силу воли, настойчивости вдруг
проявила кроткая его Соня, когда во время отпуска взялась доставать
труднодоступное лекарство. Одной ей известно, сколько порогов она
пообивала, со сколькими влиятельными лицами были у нее эмоциональные,
иногда и слезами орошенные встречи, до тех пор пока вакцину все-таки
выбила, хоть и весь отпуск ухнула на это. А как привезли вакцину, да
оказалось, что лекарство и вправду помогло там кому-то из детой, то
понятно, кем стала Заболотная для тех японских женщин, при каждом случае
теперь выказывали они ей свою материнскую благодарность... Даже
телевидение об этом случае рассказало, и жена дипломата, нисколько того не
ожидая, стала вдруг популярной, так что ее уже на улицах узнавали: вот это
она пошла, Соня-сан! Заболотная смущалась: ну что особенного? Пусть там
помогла чьему-то горю, поблагодарили, так чего же еще? Тем более что
упомянутая вакцина вскоре и здесь перестала быть проблемой... Соня поэтому
совершенно искренне считала, что все это преувеличено, а мне думалось:
какое же преувеличение, если японские женщины в как будто рядовом
поступке, а увидели нечто не рядовое, почувствовали, может, что дело даже
не так в той вакцине, как в запасах доброты, которые, порою малозаметно,
безэффектно таятся в залежах чьей-нибудь души... Они, японки, были
уверены, что и наш Заболотный в этом смысле вполне достоин Сони-сан,
считалось, кстати, что он кровная родня тому знаменитому микробиологу
Заболотному, который в свое время в Индии спасал людей от чумы и холеры и
в интересах науки на себе испытал действие возбудителей этих болезней,
сделал себе в Бомбее прививку чумы, о чем тогда много писали мировая и, в
частности, японская пресса.
простодушным японочкам Заболотныи,- я ничем подобным сослужить службу
науке не мог, на особенные заслуги перед человечеством не претендую, хотя
в противочумных акциях определенное участие принимать и правда пришлось,
что могла бы засвидетельствовать покойная Люфтваффе...
следует за дежурной, к выходу на посадку. "Аригато, аригато. Соня-сан!" -
звучит со всех сторон из гурьбы японок, и я вижу, как у нее самой, у пашей
Соны-сан, слезы волнения все дрожат на ресницах, влажным светом сияют в ее
ежевично-синих, хоть она и ступает, низко наклоняясь, чтобы не выказывать
перед присутствующими свою взволнованность и смущение.
нет, ждет нас теперь огромное поле, где всюду ракетным блеском сверкают
фюзеляжи, торчат хвосты, огромные крылья едва не задевают друг друга...
застывших скоростей. Белый металл мощных акулообразных туловищ, стекло
иллюминаторов, могучие шасси на глыбах бетона, чащобы громадных крыльев -
даже тесно такому скоплению гигантов на клочке аэродромного грунта,
искусственно намытого, с большими усилиями отвоеванного у вод Токийского
залива,- правда, вод полумертвых, вконец загрязненных промышленными
отходами... Сколько лишь один этот Ханеда пожирает горючего! Сюда и туда
снуют бензовозы, которые рядом с воздушными исполинами кажутся маленькими,
просто игрушечными... И здесь и там четко, сноровисто работают люди в
комбинезонах, проворные, трудолюбивые, нс теряя ни минуты, перебегают от
самолета к самолету, прилаживают к бакам толстенные хоботы шлангов, долго
и терпеливо поят еще одного крылатого обжору, который, готовясь к рейсу,
поглощает горючего целые цистерны.
фантастические суммы. Один гигант заправляется, а соседний, распахнув
чрево, целыми вагонами заглатывает багаж, неисчислимое количество
чемоданов, тюков, рундуков, окованных медью, неизвестно чем набитых. Но
вот грянул гром: это ближайший из гигантов, наглухо задраенный, отбросив
трап, стосильно рыкнул на месте, ударил во все стороны грозным, звенящим
грохотом. Такому уже ничего не нужно, ому дай теперь только взлетную
полосу! Друг за другом отруливают пока еще неповоротливые лайнеры
различных авиакомпании, неуклюжие, излишне тяжелые, так что кажется - не
смогут оторваться от земли, преодолеть силу тяготения. А вместо с тем
чья-то рука их все же поднимает! Еще один стресс, еще одно напряжение - и
уже сплошной сатанинский рев международного аэропорта остается внизу, под
нами быстро уменьшается полоска взлетного бетона на клочке намытого
грунта, самый узор аэродрома тает внизу, как иероглиф земной тесноты,
которая в этом месте планеты, на цветущих задымленных островах, возможно,
ощутимее, чем где бы то ни было.
запомнить. Как вот и этот взлет... Сначала был разбег, нарастающий свист
вдоль полосы бетона, потом неуловимый миг отделения, плавного, почти
незаметного отделения от планеты,- да, именно от планеты! - иначе не
назовешь того странного ощущения.
поблескивание, купол марева-смога над необозримым городом, и внезапно -
сумрак в самолете! Не сразу можно было и сообразить, откуда неожиданный
этот сумрак... А это мы как раз пробивались сквозь облако, сквозь хаос
облаков. У самых иллюминаторов кипит сумятица, обтекают нас темно-седые
клубы, есть что-то жутковатое в этом хаосе бурлящей полумглы, которой,
кажется, и конца не будет, кажется, сколько ни рвись с натужным ровом
вверх, никогда не пробиться сквозь слепой, влажный, словно первобытный
хаос... Но вот сразу взблеск сияния! Сияния безмерного, необъятного,
которое любого поразит своим неземным величием. Сияние пробирает вам душу,
радостно заливает все и очищает, понуждая к невольной мысли о вечности,
безмерности сущего...
одно мгновение упустить из всех этих чар небесных, ей несколько даже
досадно, что присутствующие на борту не все разделяют ее настроение, что
вот эта, скажем, шумная туристская молодежь у нее за спиной не ощущает
никакого восторга, комментирует увиденное в иллюминаторах весьма
иронически, доносится оттуда что-то о рекламной голубизне японского неба.
обращается к нам Заболотная.- А помоему, вот на таких высотах, над
облаками, небо как раз наинебеснейшее...
уже далеко внизу, такое ощущение, что она где-то там затерялась, связи с
нею больше не существует, и единственная реальность сейчас - эти
раздирающие пространство мощные двигатели, этот воздушный, словно в
безвестность плывущий, корабль и на его борту... маленькое человечество!
мы сами тоже сейчас другие.
замечает Заболотный, несколько тысяч километров...
километров сияния - подходит?
похожее на цвет зари или, скорее, на ее далекий отсвет: может, это отсветы
красной обивки кресол или следы еще не угасшего возбуждения, только что
пережитого в аэропорту во время прощания.
иллюминатора.- И еще одна Фудзи!..
однако формами, округлыми силуэтами некоторые из них действительно
напоминали священную гору Японии. Неужели одна лишь игра света творит
такой разительный эффект? Природа, она и проста, и сложна безмерно. Каких
только нет в пей соединений, удивительных, химерических. Повсюду среди
бескрайних ослепительных равнин, среди иллюзорных снегов, одиноко
возносясь, высятся фантастические эти творения света и воздуха, сияют
вершинами, так удивительно похожие на Фудзияму, словно се небесные
сестры... Только отплыли миражные фудзи - и уже сверкнули столь же
кисейные эльбрусы, потянулись иллюзорные хребты, ущелья, наполненные, как
это бывает в горах, голубыми тенями...
солнца, которое здесь, кажется, светит беззакатно, вечно.
развлекают французские парни своих юных попутчиц, речь о каких-то их
токийских приключениях, слышится разговор о пачипко, - так называются
распространенные в Японии игральные автоматы, на которых и эти юные
путешественники, видимо, испытывали свое счастье.
повсюду распространенные игральные автоматы проклятием этих островов. Куда
ни пойди, везде они, за каждым углом встретятся вам металлические
однорукие бандиты! Особенно страдают от них простые люди, отчаявшаяся
молодежь, ищущая любого, пусть и такого уродливого способа выйти из
затруднений.
постукивают бесчисленные автоматы-пачинко, как вы уже обалдеваете, вы
оказались в миро, где речи человеческой нот, где слова живого не услышите,
здесь властвует лишь язык роботов, которые своей сухой стукотней словно
отмеривают размеренно и бездушно чью-то судьбу. Как раз, может, судьбу тех
Шломо Вульф
Земляной Андрей
Свержин Владимир
Белов Вольф
Белогорский Евгений
Флинт Эрик