четверо пожилых мужчин: скрипка, ударные и контрабас, старший, слепой,
играл на баяне, склонив голову, - словно прислушивался к тонущим в
гаме звукам; контрабас был большой балалайкой народного оркестра.
Несмотря на жалкий вид ансамбля, Комаров приятно удивился: ему
казалось, что мальчики с гитарами давно заполонили все кабаки
необъятной нашей Родины, - и с удовольствием слушал старые мелодии,
популярные в пору юности музыкантов: какие-то древние танго, песни
времен войны.
слепой баянист бернесовским голосом. Вот и теперь надо мною она
кру-жит-ся, а Комаров одиноко сидел за угловым столиком, пил
маленькими рюмками теплую водку из графинчика, ел салат столичный,
слушал музыку и лениво наблюдал за залом. Ну и дегенератов нарожает
эта пьянь! мерцали либеральные мысли. У нас воистину светлое будущее.
У самого Комарова, о чем он пока не знал, будущего не было почти
никакого: бифштекс с яйцом, гарнир сложный, сто пятьдесят пшеничной,
стакан того, что называлось у них кофе. И часть душной ночи в пустом
пыльном номере.
чаще прочей публики. Обеим по тридцать, может, чуточку за. У одной
крупная коричневая родинка над правой бровью и больше вроде бы ничего;
у другой грустные глаза, и от этого все лицо выглядит усталым и даже
красивым. А возможно, оно и на самом деле красивое.
ее показалось Комарову еще привлекательнее, ему захотелось
познакомиться с нею, узнать поближе, - нет, не узнать - убедиться, что
она как раз такая, какую он нафантазировал себе, захотелось говорить с
нею и даже танцевать (а этого-то он уж вовсе не любил, потому что был
ленив, неловок, неповоротлив, танцевал скверно), и он совсем собрался
пригласить ее, как мелодия кончилась и музыканты ушли на перерыв.
мол, за вас; она заметила, улыбнулась, но тут же и отвернулась,
заговорила с подругою. Пока музыканты не возвратились, Комаров смотрел
на женщину, сочиняя сентиментально-романтическую историю о ее прошлом
и уже их (!) будущем. Когда история удивительным образом сложилась не
меньше не больше, как в Даму с собачкой, Комаров поймал себя на
мыслях, что ключ от номера лежит в кармане, что можно сделать так,
чтобы дежурная ничего не заметила, - только вот подселили ли соседа?
И, если подселили, одна ли живет женщина без родинки, и чуть не
рассмеялся: как мирно, ладно, оказывается, способны сосуществовать
романтика и прагматизм.
успела сказать только, что звать ее Светланой, ему казалось, что он
знает и всю ее жизнь, и какими словами она эту жизнь перескажет, и что
он ей ответит, и чем все кончится, знал даже, что на ней надето, и ее
манеру раздеваться, знал, что она непременно попросит погасить
электричество, то есть он уже понимал, что не осталось никакой надежды
на. Даму с собачкой, но что все равно: романтическая история пойдет
своим чередом, оставив по себе только привкус пыли во рту.
разозлился на себя, что плывет по течению, что неспособен искренне
увлечься хорошенькой женщиной хоть на полночи, хоть на час, что при
этой неспособности все равно строит дурацкие планы, и, кажется, еще за
что-то, уже самому малопонятное. Он оставил на столе восемь рублей -
трешку и пятерку - жест, вообще говоря, немного слишком широкий
накануне покупки автомобиля - и, стараясь не смотреть на Свету,
почему-то чувствуя себя виноватым перед нею, предавшим ее, что ли,
быстро пошел к выходу.
нелегко, а до смерти - четыре шага.
ничего серьезного! В тридцать три года ни с того ни с сего концы не
отдают, - и действительно: боль отпустила, и так бесповоротно, что
Комаров даже позволил себе порисоваться, поиграть в эдакие кошки-мышки
с судьбою, со смертью: а что б, мол, случилось, если б ему
действительно через несколько минут пришлось умирать? Стало б, мол,
ему страшно или снизошло бы на душу то спокойное приятие конца, о
котором рассуждают писатели, сами умирать до того не пробовавшие, и
рассказывают очевидцы, правда, только о глубоких стариках, вроде той
горничной на стуле, вросшем в асфальт? Имело бы, мол, тогда значение,
что Комаров ничего не сделал, ничего по себе не оставил, или было бы
ему наплевать, как сейчас наплевать на работу, на соседку из
ресторана, да, вообще говоря, и на жизнь в целом? О чем бы, мол,
Комаров думал? О чем жалел? С кем бы прощался?
требующей особых затрат души, и которые умерли для него много раньше:
года через три после того, как он женился и стал жить отдельно от
них, - чем на самом деле?
неосторожности и поводом для первых серьезных ссор с женою, и которого
иногда даже прямо ненавидел за неудобства, приносимые его
существованием, и за то, что выказать эту ненависть открыто -
невозможно; за то, наконец, что никак не мог понять его - поколение ли
другое (хотя какое, к черту, поколение - в семь-то лет!), редко ли
видел: по субботам и воскресеньям, когда забирал из садика-интерната,
просто ли и не хотел?
слишком долго встречались, а когда ей надо было ехать на село по
распределению - проявил какое-то дурацкое благородство, и которая, по
сути, всерьез никогда Комарова не занимала: он не верил, что в ее
жизни, в ее душе может заключаться хоть что-нибудь заслуживающее
внимания, да жена на внимание к себе последнее время и не
претендовала?
любовницами-то язык не поворачивается назвать: так, объекты мимолетных
знакомств, героини скучнейших приключений.
понятно-непонятной жизнью, а нечастые встречи с ними неизменно и
неизбежно превращались в поиски тем для разговоров, достаточно
светских, чтобы не задевать ничьих самолюбий и проблем: все равно
человеку со стороны не разобраться, да и разбираться-то не к чему:
хватает и своего?
сбылось или вот-вот должно сбыться: и Плехановский институт, и работа
в министерстве на вполне перспективной должности, и, пусть не очень
любимая, - а у кого очень?! - но вполне престижного вида жена, и -
недавно - отдельная трехкомнатная, бесплатная, не кооператив, и -
скоро - оранжевые, да, непременно оранжевые! они заметнее, с ними
меньше всего происходит аварий - Lжигулиv ноль-третьей модели: деньги
почти собраны и открытка придет вот-вот.
которой он сам в свое время и отказался: писал в институте стихи,
показывал их кой-кому, но отзывы слышал не слишком восторженные.
Комарову говорили, что стихи ничего, недурные, но писать сейчас умеют
все, такого умения самого по себе недостаточно, чтобы называться
поэтом. Комаров поверил отзывам без борьбы и даже с каким-то
облегчением, а при случае повторял из Вознесенского, что, дескать,
пол-России свистать выучили, а Соловья-разбойника все равно нет как
нет. Право же, по зрелом размышлении об этом жалеть тоже стоило вряд
ли.
доигрался, умирает всерьез, - неторопливые эти, внешние мысли уже не
успели прийти в голову. Явился дикий, животный страх смерти, сквозь
который вдруг проглянули глаза - глаза Светы из ресторана, - и Комаров
сильно и тоскливо пожалел, что ее нету сейчас с ним.
выходу, ташкентец, вежливый и безобидный, но донельзя прилипчивый,
увязался за ними, и идти было хоть и не страшно, однако противно
вполне. На улице стемнело. Мемориал эффектно осветили зеленые лучи
прожекторов, и Витька снова потянул Лену туда, а она, усталая и до
предела раздраженная дурацким вечером, тем не менее согласилась: в
надежде отделаться от неожиданного поклонника. Надежда, разумеется, не
сбылась, и они, на сей раз втроем, снова походили вокруг и внутри
бетонного кольца. Узбек заигрывал с Витькою, чтобы хоть так
подольститься к матери, но ревнивый сын заигрываний не принимал, и
Лена почувствовала к нему благодарность за это.
вниз. Там, где дорожки от мемориала и ресторана сливались,
повстречался давешний мотоциклист. Он был один и спросил, как пройти
на Кривошты. Лена мгновенно забыла о своей на него обиде,
обрадовалась, что знает улицу, сказала, что живет неподалеку,
покажет, - пусть, мол, идет с ними, а где же ваш мотоцикл?
был очень легок в беседе, - а когда дошагали до этого самого
непроизносимого Кривошты и парень, поблагодарив, скрылся во тьме, не