Чтение 8–й страницы книги ~Неспешность~

дость - вот как можно было бы определить натуру чешского ученого.

То, что он поддался меланхолии, увидев неправильно расставленные
значки над своей фамилией, - это понятно всякому. Но откуда взялась
его гордость?

Вот основной факт его биографии: вскоре после русского вторжения
1968 года он был выставлен из энтомологического института и ему приш-
лось стать строительным рабочим; такое положение продолжалось до конца
оккупации в 1989 году, то есть почти двадцать лет.

Но разве в Америке, во Франции, в Испании, да мало ли где еще сотни
и тысячи людей постоянно не теряют своих постов? Им это, разумеется,
не в радость, но никакой гордости от этого они не испытывают. Почему
же чешский ученый превратил свою отставку в источник гордости?

Потому что его выгнали с работы не по экономическим, а по полити-
ческим мотивам.

Ладно, пусть будет так. Но в этом случае требуется объяснить, поче-
му же беда, вызванная экономическими причинами, считается менее серь-
езной и менее трагичной? Дипломированный специалист, не угодивший сво-
ему начальству, должен испытывать стыд, а тот, кто потерял пост по
причине своих политических взглядов, имеет право этим гордиться. Поче-
му?

Потому что при увольнении по экономическим причинам уволенный игра-
ет пассивную роль, в его позиции нет элемента бунтарства, которым мож-
но было бы восхищаться.

Это кажется очевидным, но таковым не является. Ибо чешский ученый,
выгнанный с работы после событий 1968 года, когда русская армия уста-
новила в стране ненавистный режим, тоже не совершил ничего храброго и
мужественного. Будучи руководителем одного из отделов энтомологическо-
го института, наш герой не интересовался ничем, кроме своих мушек. И
вот в один прекрасный день совершенно неожиданно в его кабинет врыва-
ется десяток влиятельных противников режима, которые просят предоста-
вить одну из аудиторий для своих полуподпольных собраний. Они действу-
ют согласно правилу морального дзюдо: застать человека врасплох, выс-
тупив в роли небольшой кучки наблюдателей. Неожиданное противостояние
повергает ученого в полное замешательство. Сказать "да" - значит пойти
на большой риск: он может тут же потерять свой пост, трое его детей не
смогут поступить в университет. Но сказать "нет" этой кучке наблюдате-
лей, заранее насмехающихся над его трусостью, он тоже не смог: не хва-
тило мужества. В конце концов он согласился и запрезирал себя за свою
робость, слабость, неспособность противиться чужой воле. Стало быть,
если выражаться как можно более точно, именно благодаря своей трусости
он был выгнан с работы, а его дети - из школы.

Так чем же, черт побери, здесь гордиться?

Дело в том, что чем больше проходило времени, тем больше он забывал
свое первоначальное отвращение к оппозиционерам, тем больше привыкал
видеть в своем "да" сознательный и добровольный акт, выражение его
личного протеста против ненавистного режима. Таким образом, он причис-
лил себя к тем, кому было суждено взойти на великие подмостки Истории,
и в этой уверенности черпал свою гордость.

Но разве не правда, что из века в век бесчисленное множество людей
вмешиваются в бесчисленные политические конфликты и, стало быть, могут
гордиться своим присутствием на сцене Истории?

Мне следовало бы уточнить мое положение: гордость чешского ученого
обусловлена тем фактором, что он вышел на сцену Истории не когда-ни-
будь, а именно в тот момент, когда она была ярко освещена. Ярко осве-
щенная историческая сцена называется Всемирно-Исторической Актуаль-
ностью. Прага 1968 года, озаренная прожекторами и простреливаемая ки-
нокамерами, была наитипичнейшей Всемирно-Исторической Актуальностью, и
чешский ученый был горд тем, что до сих пор ощущает ее поцелуй на сво-
ем челе.

Но вдумаемся в тот факт, что важные торговые переговоры или встречи
на высшем уровне сильных мира сего тоже освещены, засняты на киноплен-
ку, откомментированы; отчего же они не пробуждают у действующих лиц
того же волнующего чувства гордости?

Спешу внести последнее уточнение: чешский ученый помимо своей воли
оказался причастным не к какой-нибудь Всемирно-Исторической Актуаль-
ности, а к той, которую именуют Наивысшей. Актуальность становится На-
ивысшей, когда человек, находящийся на авансцене, страдает, слыша за
кулисами треск перестрелки и видя, как над подмостками витает Архангел
смерти.

Итак, вот вам окончательная формулировка: чешский ученый горд тем,
что по милости Господней стал причастным к Наивысшей Всемирно-Истори-
ческой Актуальности. И он прекрасно понимает, что именно эта милость
отличает его от всех норвежцев и датчан, французов и англичан, при-
сутствующих в зале.

За столом президиума есть место, на котором сменяют друг друга выс-
тупающие, но он не слушает их. Он ждет своей очереди, время от времени
ощупывая карман с пятью листками небольшого доклада, который, как он
понимает, не представляет собой ничего особенного: будучи отстранен от
научной работы на целых двадцать лет, он мог лишь резюмировать тот ма-
териал, который был опубликован в ту пору, когда он, молодой исследо-
ватель, открыл и описал неизвестный вид мух, названный им musca pra-
gensis. И вот наконец, услышав, как председательствующий произносит
нечто похожее на его имя, он встает и направляется к месту, предназна-
ченному для выступающих.

В течение двадцати секунд, необходимых для его перемещения, с ним
происходит нечто неожиданное: он чуть не падает в обморок от волнения.
Боже мой, после стольких лет, проведенных впустую, он снова находится
среди людей, которых он уважает и которые уважают его, среди ученых,
из чьей дружеской среды вырвала его судьба; добравшись до предназна-
чавшегося ему свободного кресла, он не садится в него; на этот раз он
решает подчиняться только собственным чувствам, действовать раскованно
и поведать своим незнакомым коллегам о том, что он переживает.

- Прошу прощения, уважаемые дамы и господа, но я хотел бы поделить-
ся с вами моим волнением, которого я не ожидал и которое застало меня
врасплох. После почти двадцатилетнего отсутствия я снова имею возмож-
ность обратиться к собранию людей, которые заняты теми же проблемами,
воодушевлены той же страстью, что и я. Я прибыл из страны, где человек
мог быть лишен смысла всей своей жизни только за то, что открыто гово-
рил, о чем он думает, ведь весь смысл жизни ученого заключается в его
науке. Как вам известно, десятки тысяч людей, все достойнейшие предс-
тавители интеллигенции моей страны, были сняты со своих постов после
трагического лета 1968 года. Еще полгода назад я был простым строи-
тельным рабочим. Ничего унизительного в этом нет; за это время я узнал
много нового, удостоился дружбы простых и замечательных людей, а еще я
понял, что мы, люди науки, - существа привилегированные, ибо занимать-
ся работой, которая в то же время является нашей страстью, это и есть,
друзья мои, привилегия, которой никогда не удостаивались мои колле-
ги-строители, потому что нельзя со страстью таскать кирпичи и балки.
Теперь я обладаю этой привилегией, которой был лишен в течение двадца-
ти лет, и она кружит мне голову почище любого хмеля. Этим и объясняет-
ся, дорогие друзья, что я переживаю сегодняшний день как подлинный
праздник, хотя он и остается для меня чуть-чуть грустноватым.

Произнося последние слова, он почувствовал, что к его глазам подс-
тупают слезы. Это несколько смутило его, он вспомнил своего отца, ко-
торый в старости волновался и плакал по любому пустяку, но тут же по-
думал, почему бы и ему разок не расчувствоваться: все эти люди должны
быть тронуты его волнением; это нечто вроде небольшого подарка, приве-
зенного им из Праги.

Он не ошибся. Аудитория тоже была взволнована. Не успел он произ-
нести последнее слово, как Берк вскочил и принялся аплодировать. Тут
же невесть откуда появилась кинокамера, наведенная на чешского учено-
го. Весь зал медленно или поспешно поднялся, мелькали улыбающиеся или
серьезные лица, все аплодировали, и это настолько увлекло людей, что
они никак не могли остановиться; чешский ученый стоял среди них -
крупный, очень высокий, нескладно высоченный, и чем большей неуклю-
жестью веяло от его фигуры, тем более трогательным он казался другим и
все более растроганным ощущал себя сам, так что слезы уже не копились
у него на глазах, а торжественно текли вдоль носа, ко рту, к подбород-
ку, на виду у всех собратьев, которые принялись рукоплескать еще силь-
нее. Наконец овации мало-помалу утихли, присутствующие расселись по
местам, и чешский ученый произнес дрожащим голосом:

- Благодарю вас, друзья мои, благодарю от всего сердца. - Он покло-
нился и направился к своему креслу.

- Он сознавал, что переживает один из величайших моментов своей
жизни, миг славы, да-да, славы, почему бы не воспользоваться этим сло-
вом; он чувствовал себя великим и прекрасным, он чувствовал себя зна-
менитым и от всей души желал одного: чтобы его путь к креслу был как
можно более долгим, чтобы ему не было конца.

Когда он шел к своему месту, в зале царила тишина. Быть может, было
бы вернее сказать, что то была не единая тишина, а множество ее разно-
видностей. Ученый различал только одну из них: тишину волнения. Он не
отдавал себе отчета в том, что мало-помалу, подобно тончайшим модуля-
циям в сонате, переводящим ее из одного тона в другой, взволнованная
тишина превратилась в тишину неловкую. Все понимали, что этот господин
с непроизносимым именем до того переволновался, что забыл прочесть
свой доклад насчет открытия нового вида мушек. И сознавали, что было
бы бестактным напомнить ему об этом. После долгих колебаний председа-