Чтение 8–й страницы книги ~Шутуны~

Даже в набитом поезде на них обратили внимание.

- Папаня с дочкой в церкву едут... Венчаться, - хихикнула слабоумная, но
наблюдательная девочка, примостившаяся на полу вагона.

Федор с ошалело-недовольным ликом смотрел в окно, словно его могли
заинтересовать мелькающие домишки, заводы, пруды и церкви.

Анна чуть улыбалась своим мыслям.

Сошли минут через двадцать. И сразу же начался лес, вернее парк,
безлюдный, но не мрачный, похотливо-веселый, солнечный.

Анна провела Федора по тропинке и скоро они очутились около поляны; в
центре ее было несколько человек мужского пола...

- Садитесь, Федор Иванович, здесь на пенек и смотрите, - улыбнулась ему
Анна. - Увидите представление.

И оставив его, она направилась к этим людям. Их было всего четверо, но
Анна стала разговаривать с одним из них - астеничным, среднего рода, чуть
женственным молодым человеком в белой рубашке лет двадцати восьми. Очевидно
она что-то рассказывала ему о Соннове, и он смеялся, даже не глядя в сторону
недалеко расположившегося Федора.

Человек в белой рубашке вдруг сам присел на пенек; у ног своих развернул
сверток с холодной закуской и бутылью сухого вина. Анна прилегла рядом.
Молодой человек повязал себе на шею салфетку и разлил вино по стаканам.
Вдруг он хлопнул в ладоши - и остальные три человека: один - приземистый, но
крупный, с бычьей шеей и непонятно-дегенеративным лицом, второй - высокий,
тоненький, извивный, а третий - изящный, белокурый, как маленький Моцарт, с
воем бросились в сторону, к дереву, где лежали какие-то сумки и сетки.

Набросившись, они стали что-то вынимать из сеток. К немалому удивлению
Федора это оказались: два щенка, котята, птички в клетке и еще какая-то
живность...

Тот, кто был с непонятно-дегенеративным лицом, схватил щенка и,
вцепившись, перекусил ему зубами горло... Тоненький, присев, сделал какие-то
нелепые, похожие на ритуальные движения и вынув иглу, стал выкалывать
котятам глаза.

Белокурый же, спрятав личико на нежной груди, покраснев от усилия,
пинцетом расчленил птенчика. Молодой же человек в белой рубашке сидел на
пеньке и, отпивая сухое вино, плакал.

По всей поляне несся визг животных и урчание людей.

Тоненький так двигал задом, как будто он онанировал.

Приземистый, оторвав одному щенку голову, принялся за другого: он
продалбливал ему череп сапожным инструментом.

Белокурый же, озабоченный, так ретиво уничтожал птиц, что кругом - по
ветру - носились перья. Всем им это занятие видно приносило огромное
наслаждение. Через несколько минут все сумки были опустошены...

Анна зааплодировала.

Двое молодых людей возвращались обратно: позади них была лужа крови и
расчлененные конечности. Третий же - белокурый, таинственный, как Моцарт - с
радостным визгом носился по поляне, воздевая руки к небу...

Приземистого, когда тот подходил, Федор успел получше разглядеть. Он
действительно имел свирепый вид: это было низенькое, крепкое существо лет
двадцати пяти, с широкой грудью и длинными, волосатыми руками; кроме
выделяющегося непонятно-дегенеративного лица поражал также его отвислый зад.

Тоненький же - его одногодка - наоборот был очень нежного сложения, и к
тому же робок и застенчив; он все время краснел и глаза прятал внутрь себя,
под лоб, словно они были неземного цвета...

Друг Ани, перестав плакать, неожиданно перешел на разгульно-истерический
хохот и ударил палкой приземистого. Тот поджался, как собака.

Аня продолжала о чем-то весело болтать со своим приятелем; подошел Федор.

- А вот и наш коллега. Из самых глубин народа. Этим и интересен, -
представила Анна Федора. Анин друг рассмеялся и похлопал Соннова по животу.
- А я Падов Анатолий, - представился он. Никогда еще с Федором так не
обращались; но его тянуло к этим людям и он молчал, поводя мутным взглядом
по затихшей лужайке.

Анна представила и "шутов".

- Пырь, - назвал себя приземистый.

- Иоганн, - назвался тоненький.

В это время подскочил изящный. Сквозь его бледное, красивое лицо виделось
его второе личико, изъеденное серой смертью; оно чуть дрожало от
наслаждения.

- А этот у нас меньшенький, Игоречек. Ему двадцать один годик, - ласково
вымолвила Анна и потрепала меньшего по волосам.

Ее друг, Анатолий Падов, - движения у него были быстрые и веселье полное,
но нервно-истерическое, - отозвал ее в сторону. Потом, махнув рукой, пошел в
лес.

Анна подошла к Федору.

- Толя отдохнул и хочет быть один, - ласково сказала она. -Так что, Федор
Иванович, пока я вас познакомлю, так сказать с галеркой... И вам ведь,
наверное, надо развлечься. Эти как раз пригодятся... Простые ребята. Кстати,
нельзя ли взять эту компанию к вам в дом... На день-два...

- Берите всех... Клавуша дозволит, - прорычал Федор.

И компания двинулась к станции.

Впереди шли Соннов и Аннушка. Садисты трусили чуть позади.

- Неплохо и пообедать, - неторопливо проурчал Пырь.

- А ведь действительно, - обрадовалась Аннушка. - Господа, здесь кажется
недалеко есть обвалившийся ресторанчик.

(Федору понравилось, что она называла всех "господами". Видимо это было в
обычае.) Ресторанчик походил на столовую для разведения мух.

- Ничего, зато в тепле и не в обиде. У Бога под крылышком. Так-то, -
ворковала Аннушка.

Все расселись за липким, безжизненным столом. На Барскую напал стих и она
непрерывно болтала. "Девка... Треплива... А ум есть", - отхлебывая суп,
вспоминал Федор некоторые Анины высказывания.

- Вы знаете, Федор, - попивая винцо, болтала Анна, - я ведь все-таки
женщина и поэтому не всегда думаю о смерти... Сейчас, например, я хочу быть
ребенком...

Просто ребенком... Шаловливым ребенком на краю вулкана... Вот я вам
объясню про Пыря, - и она указала на приземистого. - Он - свой человек... Не
смотрите, что у него такие свирепые черты лица, это от размышления... Пырь,
покажи петлю.

И Пырь, приоткрыв рваную полу пиджака, робко показал мощную веревочную
петлю.

- Видите, как он смущается, - продолжала Анна. - Пырь применяет эту петлю
только против людей. Он ненавидит их лютой ненавистью. Однажды в Москве он
пришел с этой петлей на утренний киносеанс. Народу почти никого не было и он
сел позади жирной, обожравшейся домохозяйки, которые урывают время между
очередями в магазинах, чтоб посмотреть картину. Когда погас свет и началось
представление, Пырь накинул на ее жирную шею петлю и затянул... Ха-ха...
Животное захрипело и стало топать ногами. Пырь почему-то бросил все и
незаметно вышел из залы, а животное, хоть и не задохнулось, но совсем
одурело от ужаса и непонимания, и, когда Пырь оказался на улице, уже
подъезжала скорая помощь...

Так за легкой, веселой беседой прошел обед.

Когда шли к станции по широкой, пыльной улице, с низенькими, образующими
свой потный мир домиками, Анна сказала, указав на тоненького.

- Иоганн у нас скрипач. Любитель романтической музыки. Тоненький
застеснялся.

- Ну а Игорек, - добавила она, обласкав меньшего, - совсем особая статья.

Федор поворачивал свою грузную голову то к одному, то к другому...

На подходе к Клавиному дому, Аня улыбалась: "сегодня я неплохо
отдохнула", - подумала она.

К вечеру, после основательной передышки, все высыпали во двор. Со своей
половины даже выползли обременные несуществованием Лидиньки - дед Коля и
девочка Мила. С ничего не выражающим лицом Мила присела в траве у забора и
забормотала. Вокруг нее чирикали птички. Дворик, огражденный высоким забором
и домом, был как заброшенный, распадочно-уютный мирок.

Кругом росла полуживая, нагло-чахлая травка; три изрезанных деревца
смотрелись как галлюцинации ангелов; по углам торчали скамейки, нелепые
бревна с корягами.

В центре - замалеванный, искалеченный человеческими прикосновениями стол,
опять же со скамейками.

Кто-нибудь посторонний мог бы ожидать, что сейчас начнется взаимное
сближение.

Все-таки в ресторане все были вместе.

Но вдруг все действия приобрели отсутствующе-разорванный характер.
Правда, вся подвернувшаяся живность была мгновенно уничтожена: Иоганн
зарезал двух старых, полубродячих кошек, Пырь оторвал голову безобразной,
тощей курице. Только Игорек, на долю которого ничего не осталось, носился в
одних трусиках и майке за невесть как сюда попавшей бабочкой.

Клава дремала за столом; ей виделись башни с голыми задницами на шпилях;
Федор сидел против нее и, осиротев от самого себя, понемножечку пил водку.

Дед Коля, приютившийся на бревне, почему-то занялся шитьем; девочка Мила
так и уснула в том углу, где бормотала. Петеньки же как всегда не было
видно.

Анна созерцала эту картину из окна своей комнаты и внутренне хохотала.
Наконец, она не выдержала и вдруг от охватившего ее внезапного,
беспредметного страха, бросилась на кровать и заснула.

Между тем во дворе обособленность все сгущалась. Белокурый Игорек, не
поймав бабочку, так ушел в себя, присев у забора, что по инерции стал щипать
свои красивые, нежные ноги. Когда же он очнулся от дремы и увидел, что