Виолетты!" - Гусев почему-то выписал из брошюры слова, которые современники
Чехова сказали о "Даме с собачкой". Это были глупые слова, давно уже
возмущавшие Гусева. Накануне самоубийства он, видимо, пребывал в привычном
настроении - когда хотелось доказывать вечное несоответствие того, что
является подлинным, тому, что является современным.
давно и за который отец её тогда похвалил: почему это я умнее умных людей?
Похвалив, Гусев наказал ей формулировать впредь подобный вопрос скромнее:
почему это умные люди глупее меня?
написать, что "Дама с собачкой" - лёгкий водевиль, "который ялтинские
любовники и Чехов принимают за драму"?! Или - что писатель "не завершил
психологическую тему о странностях любви и о позорной жизни людишек"?! И -
что "интересная мысль не получила развития, а конец наступил там, где
следовало ждать работы"?!
умные? Или потому - что начитанные?
посмела так подумать?
16. Такая в мире ситуация: сиреневая тишина
даже когда спала с ним. Они встречались на строившейся даче. Теперь, однако,
тот оказался в гусевской кровати, и, получив разрешение открыть глаза, стал
шарить ими по тумбе. Но не только потому, что Анна, выбираясь из постели,
велела отвернуться. Цфасману нравилось озираться по сторонам.
союзе с деньгами ум открывает доступ в любую. Тем более такой ум, о каком
тоскуют идиоты.
умение сомневаться в себе. По-прежнему надеясь, что не так пока стар, как
будет, он, с другой стороны, постепенно утрачивал уверенность в бессмертии.
Взамен обретал другую - в том, что женщинам спать с ним не хочется. Не
удивился даже когда с уходом на телевидение Анна стала им брезговать.
можно при должных затратах одолеть. А он её вычислил. Вычислил, что из-за
глупости или несмотря на неё, та же Анна, пусть теперь снова довольная
жизнью, продолжает ждать от неё самого важного, не понимая к чему оно
сводится и догадываясь лишь, что - не к деньгам. Но об этом догадываются не
только те, у кого их мало. Иначе бы Цфасман не горевал, что Анна им
брезгует. И смирился бы с тем, что главнее денег у него силы нету.
важного, то для Анны, красавицы, у которой жизнь впереди, самое важное, хотя
тоже к одному не сводится, тоже повязано на одном. На её главной же силе -
мужчинах.
назвав его путёвкой в счастье, она с восторгом согласилась выложить эа
путёвку свою долю. Большую, чем раньше, поскольку с установкой
канализационных узлов на даче к Цфасману переехала из Германии жена - и Анне
пришлось впустить его в гусевскую кровать. Плюс - не возражать, что куст на
его носу будет лишь подстрижен, не выкорчеван.
по-своему любил Анну. Особенно после приезда жены. Правда, он и получил
больше, чем раньше, ибо впервые увидел её голую. На фотобумаге.
него того же. А потом - когда одевалась - отворачиваться.
счастье, считался гипер-модернистом, работал в забытой манере, без
эпилептических вспышек и подсветок, и взимал за это лишние деньги. Но замред
"Плейбоя" заявил Цфасману по телефону, что "читатель не избалован
гипер-модернизмом и не потерпит на обложке старомодного кадра". После
дебатов Вайзель согласился подсветить Анну, но только для обложки.
Потребовав дополнительную мзду за отступление от своего творческого кредо.
тональности. Вечер, море и - спиной к камере - нагая девушка с подогнутыми
коленами. Немножко подсветки на гравий и совсем немножко же фокуса. Но всё -
только и очень сиреневое.
кредо, переживал молча. Молча же гасил в себе шальные волны желания
прикоснуться к голой модели. Причём - кончиком телевика, хотя
гипер-модернисты работают и без объектива.
Вайзелю, а лёгкая волна подкралась к ней сзади и мягко всколыхнула её холмы
- он не выдержал и, щёлкнув, выкрикнул короткую фразу. Опять же безобидную:
я, мол, тоже богоборец.
сиреневую обложку он запросил двойную сумму наличными, которые сразу же
прибыл в Сочи принять. Мало и того, что, растерявшись при виде Анны, он и от
неё - вместо скидки за обаяние - наоборот, потребовал доплаты натурой, хотя
сам, мокрый и скользкий, выглядел, с её слов, как "хуйстрица".
характеристику, замред, сам еврей, обозвал Анну "жидовской подстилкой", - он
вдобавок потребовал у Цфасмана денежную компенсацию за оскорбление.
что уже нажившиеся люди менее омерзительны и более взыскательны, чем только
мечтающие нажиться.
горячность, которая легко могла разбить вдребезги уже окаймлённое блюдечко
её грядущего счастья.
иногда слаще, чем любая иная вкуснятина на блюдечке счастья. А главное - как
было смолчать, если урод оскверняет самое чистое! Наготу, гипер-модернизм и
будущее.
17. Законы истории слабее законов телесного совершенства
обиделась на Анну. Номер с сиреневой обложкой застал её врасплох точно так
же, как и остальных сочинцев. Впрочем, и сама Виолетта не договаривала,
например, Анне про свои отношения с Дроздовым. Только подтрунивала над его
женой, утверждая, будто та и заставила дурака стать демократом, хотя тошнило
от него, наверно, и до этого.
поняла, что Анна не посвятила её в идею с "Плейбоем" не только по настоянию
Цфасмана: другому человеку невозможно объяснить хоть что-нибудь из того, что
связано со счастьем. И невозможно опять же не просто потому, что многие
представляют себе счастье смутно. Главное в том, что кажется, будто каждый
другой уже имеет о нём иное, собственное и чёткое, представление.
бабы - и не только студийные - оскорблены фотографиями до душевных судорог.
Никто из них не представлял себе, будто это возможно: с одной стороны,
обладать таким ослепительно роскошным телом, а, с другой, жить в Сочи, как
ни в чём не бывало. Разве что вещать известные истины о здоровом питании.
Виолетты не только обиду на его дочь, но и сомнения: к лицу ли ей,
заместительнице и коммунистке, возглавить кампанию по защите Хмельницкой.
выхода журнала начали обтачивать зубы для вставления недостававших, метался
от позиции к позиции. Мнения звучали разные. Начиная от "Как можно?!" - и
вплоть до "А почему нельзя?!" От "Гнать её в жопу!" - до "Здоровой еде -
час-пик!"
боковое пломбирование зуба мудрости склонили Дроздова к точке зрения
Виолетты, то есть местных коммунистов, к каковым он прежде и принадлежал.
телом, которое история предписывает прикрывать мануфактурой. Но, как
выяснилось, история способна ошибаться, а её законы слабее законов телесного
совершенства. Поскольку, однако, директор настоял на том, чтобы обойтись без
удручающего анализа конкретных ошибок истории, дебаты сразу же свелись к
эстетической сфере.
застыли только груди, художник выразил отношение к Анне как к вакууму с