вам должны были сообщить, можно сказать, поставить в известность, так вот я
по этому делу прибыл, буду разбираться..." Спросонья прапорщик показался
Хабарову светлым, отмытым, как бы эдаким чином, и капитан стоял завороженный
его вялым жалующимся голосом, но вдруг вскрикнул, сообразив: "Так вы от
товарища генерала!" Захлопывая дверь, подхватывая сапоги, он бросился к
своим штанам с кителем, похожим на воблу. "А каков, сдержал слово, ну
чудеса!" - кружился капитан, потрясая в радостном возбуждении всем собранным
обмундированием. И когда заглянул в оконце, то попятился, точно его
ослепило: "Что такое... Грузовик прислали?! Он обещал мне, обещал, говорит,
все пришлю, разворачивайся!" Поначалу совершенно убитый услышанным,
Скрипицын двинулся - он занял стул и проговорил: "Ну и что, как он, вот этот
генерал?" - "Такой человек, такой человек! И расспросил, и вник... Сам
далеко, а все знает, как рядом стоит! Чудно... Другой и с потрохами съест, а
этот верит на слово, хвалит..." Хабаров покрикивал, бегая по канцелярии,
отчего она сделалась тесней. Однако Скрипицын сросся со стулом и
задеревенел. "Значит, хвалил?" - вырвалось из него. Капитан замялся,
поправляя кителек. "А разве картошка - это камень, что похвалить нельзя,
если вырастил?" - "А я в первый раз слышу, что вы здесь болтаете, - отчаялся
Скрипицын. - Я сам старшим прапорщиком служу и никогда не видал генералов,
чтобы они разгуливали в полку. Скрипицын моя фамилия, я из особого отдела,
хоть вам известно, все вы знаете, товарищ Хабаров".
прямо против Скрипицына, который глядел на него, кисло морщась. "Если особый
отдел... А разве вас не генерал прислал?" - "Ну хватит, Хабаров, тактика,
которую вы избрали, мне многое доказывает. Это значит, что имею дело с
нечистой совестью". - "Я в этом ничего не разбираю, какие в особом отделе
веселости. Вы если приехали, то зачем?" - "Думал в известность поставить,
чтобы вы с мыслями собрались, так сказать, осознали. Думал, быстро все
порешим. Но вижу, по-другому воспользовались. Тогда сначала начнем.
Ознакомляйтесь, раз так, гражданин".
затем руку чуть не по локоть, разворошил глухую утробу и вытащил наружу
картонную папку - из тех, в которых заводятся "дела". Однако эта папка
оказалась тощей, бедной от безделья. Под картонкой ее коптились штуки четыре
бумаг, похожих на обношенное исподнее белье. Отцепив их и строго протянув
капитану, Скрипицын оставил папку и вовсе голой. "Это для чего?" -
"Почитайте, тогда и узнаете". - "Да вы скажите, я и так пойму..." - "Это что
же - и читать разучились?" - усмехнулся тот. "Все смеетесь", - проговорил
капитан и взял с огорчением все бумаги без разбору.
трудно, будто ищешь впотьмах. Он поэтому и при Скрипицыне взялся читать
вслух, запросто, чем неожиданно того ранил, а под конец и растерзал,
заставляя вдруг узнавать, как звучат доносы. Скрипицын изводился, ему
казалось, что и читка устроена капитаном, чтобы поиздеваться. Однако читал
капитан хмуро, для себя, позабыв о дознавателе. Местами он спотыкался и
перечитывал все снова, тогда и высказывался с удивлением: "Вот бляди!"
Скрипицын дожидался навроде посыльного и бледнел, когда раздавалось
ругательство. Ему приходилось бездвижно слушать раздольную речь капитана,
эдакую ясную, громкую речь, и видеть с оторопью, как этот капитан вовсе не
пугается написанных слов, а приканчивает их - каждое не спеша, с
расстановкой. Когда бумаги были прочитаны, Хабаров разложил их молча на
столе, но все же обсказал, увидев, что дознаватель ничего не понимает: "Это
Синебрюхов писал, начальник лагерный. Эту писали которые у меня в роте
служат. А эту я и не знаю... От меня много солдат в Долинку побегло. Одни
летом бегут, другие, может, весной с голодухи".
спокойно и внятно, будто с отнятой душой: "А, вспомнил, был у меня
начальничек ваш особый, Смершевич, тоже бумажки совал, мужик нахрапистый".
Хабаров не знал, о чем с дознавателем говорить, но стеснялся его с ходу
выпроваживать, если уж тот приехал. "Никак память возвращается? - произнес
Скрипицын, желая, чтобы и капитан думал так же. - А Смершевича больше нет,
извиняюсь, сгорел". - "Выходит, не удержался, списали..." - проговорил
нехотя Хабаров. "Да нет, он прямо и сгорел, в огне! Прошлой зимой - не
отмечали? - имелся в полку пожар. Жизнь у вас как другая... Если печь
заведете, то лучше поставить ее на железо. Получается, что искрит. А может,
вы не узнали, кто я такой? Если вам про меня сообщали, то в особом отделе я
главный, это после Смершевича". - "Прапорщик..." - разглядел Хабаров.
"Старший прапорщик, - уточнил Скрипицын и взялся с холодцом за папку. - Ну,
раз вспомнили, начнем вести протокол, хватит, извиняюсь, воспоминаний".
понять, чего от него требуется: "Откуда же протокол?! Синебрюхов вранье
написал. А солдат у меня в Долинский лагерь много побегло. Рахматова этого
не помню, но правда, если сбежал. В Долинке и служба полегче, и кормежка
жирней, потому ко мне самых отпетых и посылали как в наказанье. А дай время
- обратно побегут, потому стало у меня слаще. Сделают из Долинки штрафбат -
и что, в Долинку помчишь, будешь ихнему совать протоколы?" Скрипицын
откликнулся с вкрадчивостью, какую возможно было принять за доверие. Он
задвинул и папку с ударением, заметным капитану. "Хорошо, с протоколом
повременим, может, и без протокола обойдемся... Я ведь вас понимаю, товарищ
Хабаров, можно сказать, разделяю... ну как вы полагаете, в чем вам видятся
причины такого плачевного положения?" - "Я говорю: не виноватый!" - отрезал
не задумываясь Хабаров. "Кто же возражает? - обходил капитана Скрипицын,
будто заволакивал. - Мое дело виноватого найти. Может, и командир полка
виноват, мое дело отыскать. В полку, знаете, все на беззащитных
отыгрываются. Вот и следствие это начать он приказал, командир полка,
Победов... Полк уж стонет от его приказов". Капитан раскрылся: "Я и в глаза
скажу, что все у нас прогнило". Скрипицын насторожился: "Ну, если у нас...
Если прогнило... Понятно". - "А я уж и не знаю, запутался... Все равно, я не
виноватый. Люди сыты, картошка в целости, поди проверь, как у Христа в
запазухе..." - "Я-то верю, а вот Победов? Пишите сами на имя прокурора, что
в полку происходит. Я бумагу отошлю в округ. Может, разберутся, где правда.
А доложу Победову, что дела нету, прикрою вас, но и вы меня не подводите.
Сидите себе тихо". - "Заявлю, а засудят невиноватого, - усомнился Хабаров. -
Темнишь, старшой, другому подсказывай... Поезжай ты, нечего пыль из земли
вытрясать. А в полку хороши! Месяцами ждешь подвозов, а особисты даром на
грузовиках гоняют".
этого подневольного человека. Однако тягостно Хабарову стало находиться в
своей, в ротной, канцелярии, сделавшейся комнатой для допросов. Тяготили его
голые масляные стены и койка, похожая на скамью. И стол, за которым уселся
дознаватель. Пронял капитана и холодок, эдакий карцерный, злой, хоть тем же
холодом годами закаливался. Скрипицын побледнел, заволновался: "Я хотел,
чтобы всем было лучше, если так, тогда продолжим протокол". И он схватился,
чуть не прижал к себе папку. "Охолонись, старшой, что за порода! Лазите
повсюду, вынюхиваете, тошно с вас. Картошку собрали, дожили, так и без
протоколов доживем". - "Большого о себе мнения, если думаете, что я
вынюхиваю вокруг вас. Если хотите знать, всегда найдется, с кого спросить,
потому и лучше будет, если поладим. Заявление это и вам нужно. Я всю вашу
картошку обязан изъять, так как в ней все факты, следствие-то запущено, не
остановишь. Отвезу в полк, сдам на хранение, а картошка сгниет, пока будут
выяснять, откуда она тут взялась. Спишут на свинарню. Понимаете, куда ваш
труд пойдет, это если соблюдать все правила? Так что вдумайтесь, что
написать-то лучше будет, если по-плохому вам со мной".
сильно, капитан резво прыгнул к столу и, размахнувшись, будто хотел влепить
горячую, со всего-то размаху смел со стола застелившие его доносы. Если бы
Скрипицын не вцепился в протокол, то и картонная папка полетела бы на пол.
"Ну кто ты есть в моей канцелярии?! - взревел Хабаров. - Ты подлец, а я тут
живу годами! Я жил ради этого дня, мне и сдохнуть с этим днем легче, не
страшно. И неужто ты думаешь, что отнимешь мне радость одной бумажкой? Что я
всей жизнью вымучил, ты думаешь отнять в один день, чтобы сожрали свиньи?!"
Скрипицын даже испугался капитана, хоть взорвавшийся служака обнаруживал
слабость свою, а не силу. Однако особист вовсе не понимал этого человека.
Скрипицына заворожило, как просто капитан смел бумаги, будто ему известно
нечто тайное и сильнее этих бумаг. Присев, он принялся их торопливо
собирать. "Гляди, старина, не сгори!" - накрикивал в злом ознобе капитан.
проговорил тошным голосом: "Значит, от дачи показаний отказываетесь?" - "Сам
на себя показывай, а я не виноват. Меня не прожуешь, подавишься. Это ж надо,
сколько сразу ртов, подавай всем картошку! И ты любишь, вижу, любишь,
старшой... Небось чтоб на сале жаренная? На сале, я тебя спрашиваю?!"
Хабаров напирал на сало, завидев с радостью, как особист попятился от него к
двери, схватив в охапку и портфель свой, и шинель, будто их у него отнимали.
Так он и выскочил, будто обобранный. И капитан, утихая, с досадой вздохнул:
"Охота, честное слово, пыль выколачивать..."
нем сожаление. Ему все же не хотелось ударять человека так больно, чтобы тот
выскочил не распрощавшись. "А кто виноват?" - огорчился капитан. Услышав со
двора шум, он поспешил заглянуть в оконце, чтобы хоть повидать, как особист
уезжает.
приметив, что капитан все наблюдает, взмахнул руками навроде утопающего. Не
помня себя, Хабаров выбежал во двор. Особист отвернулся. Санька Калодин
громадой стоял подле него и хмурился. Когда выбежал капитан, солдатня вокруг
полковых распоясалась, оголтела: "Товарищ капитан, он картошку грузить
приказывает!", "Пускай проваливают, сами хотим жрать!", "Нам Хабаров
командир!"
толпа затихла. Хабаров выбежал на глаза особисту, будто вырос перед ним
из-под земли: "Ты чего удумал это? Слышь, уезжай по-хорошему". - "У меня
Русанов Владислав
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Никитин Юрий