посмеяться над предприимчивостью людей? По-моему, надо
что-нибудь выпить. Пойдемте.
сказал Клерфэ. -- Однажды, чтобы совершить побег, мне пришлось
облачиться в одежду только что убитого человека. Это было
совершенно необходимо, иначе я бы не ушел, а если бы я не ушел,
меня убили бы. По сей день помню, как это отвратительно. И
самое отвратительное заключалось в том, что одежда была еще
теплая. Я ожидал, что она будет холодной, но покойник не успел
остыть. Мне пришлось надеть все, даже его нижнее белье. Мертвец
дал мне взаймы свое тепло, и это чуть было не кончилось тем,
что я потерял способность двигаться. К счастью, я случайно
порезал палец ножиком мертвеца, это привело меня в ярость, и я
взял себя в руки. Пошли.
здесь...
общего ни с вами, ни со мной; они не имеют уже ничего общего и
о мертвой. Завтра я пришлю вам другие. Забудем про них! Вот
перчатка.
возницы, увидел его глаза, которые спокойно, но с интересом
смотрели на орхидеи, и Клерфэ понял, что, доставив Лилиан и его
к алас-отелю, этот человек сразу же отправится обратно и
подберет цветы. Одному богу известно, где они появятся снова.
он, в то время как санки съезжали по извилистой дороге.
спрятавшись, у реки в ожидании ночи, -- сказал он. -- Я
по-прежнему чувствовал страшное отвращение; но вдруг понял, что
одежда, которую я носил, будучи солдатом, вероятно, тоже
принадлежала мертвым... после трех лет войны было не так уж
много новой форменной одежды... а потом я начал размышлять над
тем, что почти все, чем мы владеем, нам дали мертвые... наш
язык и наши знания, способность чувствовать себя счастливым и
способность приходить в отчаяние. И вот, надев платье мертвеца,
чтобы вернуться снова к жизни, я понял, что все, в чем мы
считаем себя выше животных -- наше счастье, более личное и
более многогранное, наши более глубокие знания и более жестокая
душа, наша способность к состраданию и даже наше представление
о боге, -- все это куплено одной ценой: мы познали то, что, по
разумению людей, недоступно животным, познали неизбежность
смерти. Это была странная ночь. Я не хотел думать о бегстве,
чтобы не пасть духом, я думал о смерти, и это принесло мне
утешение.
положено несколько досок. Лилиан вышла. Спортсмены в тяжелых
лыжных ботинках и в свитерах топали взад и вперед; когда
Лилиан, тоненькая, чуть наклонившись вперед, проходила между
ними в своих вечерних туфельках, придерживая на груди пальто,
она казалась почт экзотическим существом.
Разве Хольман не предупреждал меня, что у них все это -- табу?
Но эта молодая женщина почти все время говорит о смерти. Может
быть, ее ничего больше не интересует. Такие разговоры,
оказывается, заразительны. И все же это было чем-то иным, чем
телефонный раз! говор с Лидией Морелли, вызвавшей его из Рима
час назад, с Лидией Морелли, которая знала все женские уловки и
не забывала ни об одной из них.
сказал он Лилиан.
нем одеяло. Лицо у него было изнуренное, но глаза, глубоко
запавшие, не потеряли еще своей яркой синевы. Под кожей,
напоминавшей смятую папиросную бумагу, набухли кровеносные
сосуды. Старик лежал на узкой кровати в узкой комнате. Рядом с
кроватью на ночной тумбочке стояла шахматная доска.
них он провел в санатории. Рихтер был пациентом, которым
гордился весь персонал. Когда главному врачу попадались
малодушные больные, он всегда указывал им на Рихтера. Тот был
для него настоящим кладом -- он был при смерти и все же не
умирал.
доску. -- Он играет как сапожник. Не понимаю, что стало с
Ренье?
партнеры в онтане либо разъехались, либо поумирали. Несколько
месяцев Рихтеру не с кем было играть; он стал ко всему
безразличен и начал худеть. Тогда главный врач договорился, что
Рихтер будет играть с членами цюрихского шахматного клуба.
телефону; но это было слишком дорого, пришлось довольствоваться
почтой. Так как письма шли довольно долго, то Рихтер
практически мог делать ход не чаще, чем раз в два дня.
Рихтер почувствовал себя счастливым: наконец-то он опять имел
достойного противника. Однако Ренье, который был освобожден из
немецкого лагеря для военнопленных, узнав, что Рихтер немец,
счел, что ему, французу, не подобает играть с ним.
Ренье продолжал упорствовать. Выход из положения нашел негр с
Ямайки, принявший христианство. Он тоже был лежачий больной.
Негр написал Рихтеру и Ренье, каждому в отдельности; он
пригласил их играть с ним, не вставая с постели, по внутреннему
телефону.
заключалась в том, что негр не имел ни малейшего понятия об
игре в шахматы. Но он просто гениально вышел из положения.
Против Рихтера он играл белыми, а против Ренье черными. У него
самого не было даже шахматной доски, ибо его функции
заключались лишь в том, чтобы передавать Ренье и Рихтеру ходы
друг друга, выдавая их за свои собственные.
пришлось поселиться в комнатах без телефона, потому что оба они
обеднели; теперь один из них жил на третьем этаже, а другой на
втором.
палатные сестры. Оба партнера все еще думали, что играют с
негром; им сказали, что из-за острого процесса в гортани он не
может говорить. Все шло хорошо, пока Ренье не разрешили снова
встать. Свой первый визит он решил нанести негру. Так все
обнаружилось.
Услышав, что родственники Рихтера погибли в Германии при
воздушном налете, он заключил с ним мир, и с этого дня оба
партнера стали спокойно играть друг с другом.
больным пришлось исполнять роль посыльных, в том числе и
Лилиан.
слаб, с минуты на минуту он мог умереть; поэтому никто не
решился сказать ему о смерти партнера.
игру; за последнее время она кое-как научилась играть, но,
разумеется, не могла стать серьезным противником для Рихтера, а
тот все еще думал, что играет с Ренье, и не мог надивиться
перемене, происшедшей с этим сильным игроком, который вдруг
превратился в форменного идиота.
Лилиан. -- Хотите я вас научу? Вы быстро все поймете.
страх. Старик боялся, что Ренье умрет и что он опять останется
без партнера.
мыслям совсем другое направление. Они так далеки от всего
человеческого... от сомнений и тоски... это настолько
абстрактная игра, что она успокаивает. Шахматы -- мир в себе,
не знающий ни суеты, ни... смерти. Они помогают. А ведь
большего мы и не хотим, правда? Нам надо одно: продержаться до
следующего утра...