утро на фронт, мы держались довольно молодцевато. Какой-то старик с раз-
вевающейся окладистой бородой был так тронут нашим видом, что назвал нас
юными героями.
ракам подъезжают грузовые автомобили. Мы влезаем в кузов. Вечер теплый,
и сумерки кажутся нам огромным полотнищем, под защитой которого мы
чувствуем себя спокойнее. Сумерки сближают нас; даже скуповатый Тьяден
протягивает мне сигарету и дает прикурить.
Да мы и не привыкли сидеть. Мюллер впервые с давних пор в хорошем наст-
роении: он в новых ботинках.
каждом шагу - ухаб, и мы все время ныряем вниз, так что чуть не вылетаем
из кузова. Это нас нисколько не тревожит. В самом деле, что может с нами
случиться? Сломанная рука лучше, чем простреленный живот, и многие
только обрадовались бы такому удобному случаю попасть домой.
все время обгоняют нас. Мы окликаем сопровождающих, перебрасываемся с
ними шутками.
го поодаль от дороги. Вдруг я начинаю прислушиваться. Не ошибся ли я?
Нет, я снова явственно слышу гоготание гусей. Я гляжу на Катчинского, он
глядит на меня, мы сразу же поняли друг друга.
ножку в радиусе двадцати километров.
орудийные окопы обсажены кустами, образующими сплошные зеленые беседки,
словно артиллеристы собрались встречать праздник кущей. Эти беседки име-
ли бы совсем мирный вид, если бы под их веселыми сводами не скрывались
пушки.
чувствуется горький привкус порохового дыма. Выстрелы грохочут так, что
наш грузовик ходит ходуном, вслед за ним с ревом катится эхо, все вокруг
дрожит. Наши лица незаметно изменяют свое выражение. Правда, мы едем не
на передовую, а только на саперные работы, но на каждом лице сейчас на-
писано: это полоса фронта, мы вступили в ее пределы.
толстокожим. Только молоденькие новобранцы взволнованы. Кат учит их:
дет разрыв.
ле фронта. Кат прислушивается к нему:
справа от нашего участка. Они начали обстрел на час раньше. При нас они
всегда начинали ровно в десять.
вперед.
ти ноют.
стволы ревут и гудят. Мы поеживаемся от холода и радуемся, что завтра
утром снова будем в бараках.
напряжения или безразличия, но все же они сейчас не такие, как всегда.
Мы чувствуем, что у нас в крови включен какой-то контакт. Это не пустые
слова; это действительно так. Фронт, сознание, что ты на фронте, - вот
что заставляет срабатывать этот контакт. В то мгновение, когда раздается
свист первых снарядов, когда выстрелы начинают рвать воздух, - в наших
жилах, в наших руках, в наших глазах вдруг появляется ощущение сосредо-
точенного ожидания, настороженности, обостренной чуткости, удивительной
восприимчивости всех органов чувств. Все тело разом приходит в состояние
полной готовности.
рующий воздух фронта внезапно возбуждает нас своей тихой дрожью; а может
быть, это сам фронт - от него исходит нечто вроде электрического тока,
который мобилизует какие-то неведомые нервные окончания.
солдаты, порой угрюмые, порой веселые, но как только мы видим первые
орудийные окопы, все, что мы говорим друг другу, звучит уже поиному...
бараков, то это было бы просто его мнение, и только; но когда он произ-
носит эти слова здесь, в них слышится нечто обнаженно-резкое, как холод-
ный блеск штыка в лунную ночь; они врезаются в наши мысли, как нож в
масло, становятся весомее и взывают к тому бессознательному инстинкту,
который пробуждается у нас здесь, - слова эти с их темным, грозным смыс-
лом: "Нам дадут прикурить". Быть может, это наша жизнь содрогается в
своих самых сокровенных тайниках и поднимается из глубин, чтобы постоять
за себя.
центра, в спокойных водах уже начинаешь ощущать ту силу, с которой он
всасывает тебя в свою воронку, медленно, неотвратимо, почти полностью
парализуя всякое сопротивление.
бы защищаться, - особенно из земли. Ни для кого на свете земля не озна-
чает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней,
долго и крепко сжимая ее в своих объятиях, когда под огнем страх смерти
заставляет его глубоко зарываться в нее лицом и всем своим телом, она -
его единственный друг, его брат, его мать. Ей, безмолвной надежной зас-
тупнице, стоном и криком поверяет он свой страх и свою боль, и она при-
нимает их и снова отпускает его на десять секунд, - десять секунд пере-
бежки, еще десять секунд жизни, - и опять подхватывает его, чтобы ук-
рыть, порой навсегда.
залечь с разбега и можно забиться как крот! Земля! Когда мы корчились в
предсмертной тоске, под всплесками несущего уничтожение огня, под леде-
нящий душу вой взрывов, ты вновь дарила нам жизнь, вливала ее в нас мо-
гучей встречной струей! Смятение обезумевших живых существ, которых чуть
было не разорвало на клочки, передавалось тебе, и мы чувствовали в наших
руках твои ответные токи и вцеплялись еще крепче в тебя пальцами, и,
безмолвно, боязливо радуясь еще одной пережитой минуте, впивались в тебя
губами!
шего бытия на тысячи лет назад. В нас просыпается инстинкт зверя, - это
он руководит нашими действиями и охраняет нас. В нем нет осознанности,
он действует гораздо быстрее, гораздо увереннее, гораздо безошибочнее,
чем сознание. Этого нельзя объяснить. Ты идешь и ни о чем не думаешь,
как вдруг ты уже лежишь в ямке, и где-то позади тебя дождем рассыпаются
осколки, а между тем ты не помнишь, чтобы слышал звук приближающегося
снаряда или хотя бы подумал о том, что тебе надо залечь. Если бы ты по-
лагался только на свой слух, от тебя давно бы ничего не оста - лось,
кроме разбросанных во все стороны кусков мяса. Нет, это было другое, -
то, похожее на ясновидение, чутье, которое есть у всех нас; это оно
вдруг заставляет солдата падать ничком и спасает его от смерти, хотя он
и не знает, как это происходит. Если бы не это чутье, от Фландрии до во-
гезов давно бы уже не было ни одного живого человека.
но как только мы добираемся до полосы, где начинается фронт, мы стано-
вимся полулюдьми-полуживотными.
ных кухонь. За лесом мы слезаем. Грузовики идут обратно. Они должны зае-
хать за нами завтра до рассвета.
Светит луна. По дороге проходят какие-то части. На касках играют тусклые
отблески лунного света. Из белого тумана выглядывают только головы и
винтовки, кивающие головы, колыхающиеся стволы.
веческие фигуры; солдатские куртки, брюки и сапоги выплывают из тумана,
как из молочного озера. Они образуют походную колонну. Колонна движется,
все прямо и прямо, фигуры сливаются в сплошной клин, отдельных людей уже
нельзя различить, лишь темный клин с причудливыми отростками из плывущих
в туманном озере голов и винтовок медленно продвигается вперед. Это ко-
лонна, а не люди.
повозки с боеприпасами. Конские спины лоснятся в лунном свете, движения
лошадей красивы, они закидывают головы, видно, как блестят их глаза.
Орудия и повозки скользят мимо нас на расплывающемся фоне лунного ланд-
шафта, всадники с их касками кажутся рыцарями давно ушедших времен, в
Бажанов Олег
Контровский Владимир
Якубенко Николай
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман