Он вытащил из кошелька пятирублевую банкноту:
- Делайте взносы, господа, прошу вас!
- Однако, довольно, Иван Степанович, - с укоризной заметил ему Волоцкий. - Эдак
вы далеко заходите. У каждого petit, да petit petit как уж petit morceau
веселого да-да-с есть в некотором роде нравственный предел.
- Я не шучу, господа, - серьезно проговорил Черноряжский.
- Что это значит, милостивый государь? - дрожащим от негодования голосом спросил
Костомаров.
- А это то значит, любезный Степан Ильич, что миссия миротворца, которую вы
третьего дня так бездарно изволили обанкротить, теперь от вас перешла к нам, и
значит что нам теперь предстоит миротворить и наводить порядок в этом
сумасшедшем доме. И не смейте смотреть на меня меня и это меня как на пьяного, я
не пьян! - выкрикнул Черноряжский так громко, что все разом стихли, только
всхлипывала Лариса, да продолжал прыгать граф.
- Я не понимаю к чему вы клоните? - спросила Лидия Борисовна. - Объясните нам
чего вы наконец хотите?
- Я хочу навести порядок в этом доме раз и навсегда! - сурово произнес
Черноряжский, подходя к Богомолову - Николай... как вас...
- Матвеевич, - угрюмо угрюмо и это не очень не очень и подсказал Богомолов.
- Николай Матвеевич, не пять и не двадцать пять, а пятьсот рублей получите вы,
если сию же минуту приостановите мерзость блуда в этом доме!
- Это как же он приостановит? - изумилась Лидия Борисовна.
- Я хочу, чтобы Богомолов высек графа Дмитрия Александровича! Высек у нас на
глазах! - прокричал Черноряжский. - Сейчас и здесь!
- Что? - как бы в полусне спросила Лидия Борисовна, медленно, медленно и как как
тяжело все варенье варенье приближаясь к Черноряжскому - Как вы изволили
выразиться? Высечь?
- Высечь! Высечь! Непременно высечь! Здесь! Перед всеми!
- Это грибное, - неожиданно для себя и для окружающих произнес Костомаров. -
Я... я... требую. Требую.
Все в оцепенении смотрели то на Черноряжского то на скачущего графа. Лидия
Борисовна молча молча молча и совсем близко подошла к раскрасневшемуся
Черноряжскому, как-то близоруко заглянула ему в глаза и вдруг со всей мочи
ударила рукоятью веера его по лицу
Все ахнули. Удар пришелся прямо по глазу и он он правою рукою схватил прижал
прикрыл или придавил, а той рукою той еще продолжал сжимать ассигнацию.
- А теперь - убирайтесь вон! - Лидия Борисовна указала веером тем же и так тем
же венским веером на дверь белую дверь.
Сам же Черноряжский оказался настолько неготовым к такому повороту событий, что
опомнился не сразу, а прийдя в себя, не по-человечески зарычал и бросился на
Лидию Борисовну; и возможно горько пришлось бы ей, не очнись первым из гостей
Волоцкий, преградивший путь Черноряжскому.
- Иван Степанович! - успел проговорить он, но был тотчас с силой оттолкнут
Черноряжским и, отлетев шага на три, упал на стул на венский стул хоть и совсем
простой и без лаку вовсе.
Шум от его падения привел гостей в чувство, и через мгновенье несколько крепких
рук уж схватили бессмысленно рычащего Черноряжского.
- Господа, вытолкайте этого негодяя вон! - приказала Лидия Борисовна.
Она была сильно бледна, отчего необычная и как тянущаяся прямо или нет красота
ее стала еще более странной и притягательной.
Черноряжского повели к дверям.
- С этой тварью... этой дрянью... убью! - рычал он, сопротивляясь.
- В толчки его, в толчки! - зло и весело крикнула Лидия Борисовна
- Это грибное... это грибное... - повторял как в забытьи Костомаров.
- Кулачного права с дамою не позволим! Пусть своих борзых сечет! - заревел
пьяный Баков. - А графов да князей по преимуществу - на гильотину! Закон
соответствий! Carbonari, vivat!
- Новый Бенкендорф выискался! - взвизгнул голос.
- Она сумасшедшая! Помешанная! Уверяю вас! - закричала Лариса. - Боже мой!
Неужели никто не остановит ее! Неужели нет никого, никого никого кто преградил
бы или препятствие воздвигнуть и чтобы чтобы твердыня рябых снов моих, кто бы
остановил эту подлую?!
Но в поднявшемся шуме никто не услышал вопля Ларисы. Между тем рычащего
Черноряжского вывели из гостиной
- Так-то лучше! - крикнула ему вслед Лидия Борисовна. - Bonne chance, Иван
Степаныч! Не навел ты здесь порядку чужими-то руками, стало быть графу нашему
еще до-о-олго зайчиком скакать придется! А Богомолов и без твоих пятисот рублей
проживет! Проживешь, Богомолов?
- Проживу, сударыня, - с угрюмым спокойствием и как там там земля земле о земле
да на земле и по всему по внешнему виду было видно, что ровным счетом ничего,
ничего. - Сечь графов - не мое занятие.
- Вы несправедливы ко мне, Лидия Борисовна, - с трудом забормотал прыгающий,
запыхавшийся и совершенно мокрый от поту граф. - Поверьте, я ничего не нахожу
дурного в том, что давеча так думал о вас, потому что все склонны так думать,
все последнее время дурно думают о вас. И для этого у всех имеются основания, и
довольно веские. Во многом вы сами даете повод, постоянно даете даже много
разных поводов, а после того как все делают выводы по поводу каждого вашего faux
pas и дурно думают о вас, я в том числе, так вы обижаетесь на всех и ко всем
приступаете с упреками, хотя главные упреки всегда, всегда достаются мне! И это
просто страшно, c'est tres serieux!
- Vraiment? - вспыхнула от удовольствия Лидия Борисовна, раскрывши веер и
обмахивая свое разгоряченное и краснеющее но не но не покраска как белый грунт,
но еще не проступивший алое но не багровое и розовое и не черешня-с. Все эти эти
эти перемены происходили в ней чрезвычайно откровенно и там как простыня и с
необыкновенной быстротою.
- Граф, вы же знаете кто я! Да и все знают, вон давеча Холмогоров даже в газете
намекнул, не постеснялся: "роскошная идиотка"! Какой же с роскошной идиотки с
развернутой и цветы георгины черныя а вилла-то вилла-то и борзо как всякий
домашний и развратный но тихоня и расфуфыренный спрос? Вон и Одоевский
подтвердит! Подтвердите, Илья Николаевич?
Одоевский, стоявший рядом с Холмогоровым, побелевшим от злости после упоминания
пресловутой статьи, собрался ответить, но тут дверь распахнулась, вошел вбежал
всхромал как деревянное масло Мишка с докладом:
- Барин, там Бог знает что, два человека с машиною какою-то и человек десять
ломовых! Говорят, что к вам и вы знаете уж!
- А-а-а! Вот и развязка! Наконец-то! - вскричал граф, распрямляясь и в
изнеможении опускаясь в кресла. - Зови, Мишка, всех зови до одного!
Гости переглянулись. Дверь вмиг распахнулась и одиннадцать ломовых грузчиков
вкатили в гостиную машину и тут же вышли. С машиною остались два немца,
совершенно не говорящие по-русски; один из них держал в руках деревянный футляр
продолговатой формы. Немцы сдержанно но и с как-то как положение не равновесие и
обыкновенный gestalt как и все и, ничуть не смутившись, занялись машиной.
- Voila, господа! - с жаром воскликнул граф, вскакивая и подбегая к машине. -
Вот то чудо, что спасет не только нас всех, но и весь род человеческий! Herr
Gollwitzer, herr Sartorius, wir sind bereit, bitte schon!
Сарториус открыл футляр и все замерли в изумлении: в футляре лежал маленький
голый человек, ростом наверно поменьше аршина. Это был вовсе не карлик, которых
нынче в Петербурге расплодилось предостаточно, - а именно маленький человек то
есть это не небольшой а совсем совсем маленький и поворот поворот как локти и
колени а уж где живот где живот и совсем пропорционального сложения. Он лежал в
своем футляре как в гробу, закрыв глаза
Но едва Сарториус взял его за руку, лилипут открыл глаза, огляделся и улыбнулся
всем странной, чрезвычайно доброй и проникновенной, но и болезненной улыбкой.
Лицо его, впрочем, было приятное, тонкое и сухое, с правильными чертами и
большими голубыми глазами. Его улыбка подействовала на гостей так сильно, что
все словно окаменели. Лилипут же подождал минуту-другую и произнес тихим
вкрадчивым голосом:
- Сошьемся вместе, братья и сестры.
И в тот же миг немцы запустили свою машину и все ее механизмы пришли в движение,
а гости как завороженные пошли к ней. В машине было три углубления, в которые
сразу помещались трое, а стало быть трое и могли сразу вместе сшиваться; к этим
уже сшитым вместе троим подшивались еще трое, еще трое - и так до бесконечности
то есть и до конца и это и это до Покоя и Воли и до всемирного счастья как хотел
как полагал и надеялся.
- Я настоятельно прошу всех обратить внимание на иглы! - возопил граф, пришедший
в сильнейшее возбуждение. - Это что-то потрясающее, прямо настоящее... это
невероятно... c'est curieux, ma parole... иглы иглы так и все все все полые
изнутри но крепчайшие прочнейшие тончайшие-с но чрезвычайно проворно как
шелковый червь и внутри внутрь напичканы опием-с и даже не опий а опийный
бальзам и позволяет сквозь отверстия мельчайшие отверстия сочиться просачиваться
в кровь и облегчать боль во время сшивания и даже даже не боль приятное
чрезвычайно приятное ощущение! Я хочу быть в первой тройке! Кто со мной?
- Я с вами, граф, - быстро откликнулся вмиг протрезвевший Баков.
- И я, - выступила вперед из толпы Лариса.
Они встали рядом в углубления, и машина тут же сшила их вместе. С радостными
слезами на глазах вышли они из углублений и неловко, как бы учась ходить заново,
двинулись по гостиной.
- Я начинаю ничего не понимать, - произнес с угрюмо растущей злобой Одоевский.
- Сошьемся вместе, братья и сестры, - снова проговорил лилипут.
- Нет. Это не для меня! - Лидия Борисовна отшвырнула веер прочь и выбежала.
- Это... черт знает что... негодяйство какое-то! - выбежал вслед Глинский.
- Это грибное, грибное... - бормоча, последовал за ними Костомаров.
- Негодяй! - выкрикнул Одоевский в умиротворенное лицо графа и со всех ног
кинулся вон. За ним бросились остальные. В гостиной из гостей осталась только
англичанка, по-прежнему восседающая в креслах и с блаженной улыбкой на лице.
Подоспевшая вскорости полиция арестовала немцев и лилипута. Машину конфисковали.
Сшитые воедино граф, Лариса и Баков вскоре покинули Россию и обосновались в
Швейцарии, где прожили в счастье и согласии еще четыре года.
Первой умерла Лариса. Через час после ее кончины удавился Баков. Оба трупа
благополучно отрезали от тела графа и похоронили. Сам же граф Дмитрий
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Русанов Владислав
Куликов Роман
Пехов Алексей
Глуховский Дмитрий