Чтение 8–й страницы книги ~Санго из Чегема книга1~

он загонял корову за большой развесистый куст ежевики, словно нарочно для
этой цели выращенный в саду.

Корова, по-видимому, так к этому привыкла, что как только дядя Сандро
вставал, а то и не вставая, бывало, подергивал веревкой, она сама брела за
куст и, выглядывая оттуда, ждала, пока пройдет подозрительный человек.
Кстати, я ни разу не слышал, чтобы эта корова замычала.

Я этим не хочу сказать, что дядя Сандро приучил ее к молчанию или она
сама понимала незаконность своего пребывания в пригороде. Все же было
довольно странно видеть столь уж бессловесное животное.

В тот первый раз, когда я его посетил в саду, произошел забавный
эпизод. Внизу на дороге появился милиционер, судя по буханке хлеба, которую
он держал под мышкой, местный человек. Дядя Сандро, продолжая сидеть на
своем потнике, слегка приосанился.

Милиционер, поравнявшись с нами, остановился у забора, почему-то бросил
тоскливый взгляд на одну из яблонь, потом на дядю Сандро и сказал:

-- Пасешь?

-- Пасу, -- твердо ответил дядя Сандро.

-- Хорошую ты мне яблоню отвел, -- вздохнул милиционер и снова оглядел
яблоню, на которой, как я теперь заметил, и в самом деле почти не было
плодов. Это была яблоня местного сорта.

-- Сам выбирал, -- ответил дядя Сандро загадочно.

-- Хорошо ты мне удружил, по-соседски, -- сказал милиционер и, укрепив
под мышкой буханку, двинулся дальше, все еще продолжая ворчать.

-- Что такое? -- спросил я.

-- Из-за коровы отвел ему яблоню, -- сказал дядя Сандро, -- а она в
этом году, как видишь, не дала урожая. Вот он и сердится.

-- И давно это вы так? -- спросил я.

-- Шестой год, -- сказал дядя Сандро, -- раньше я коз держал. Выбрать
дерево я ему даю весной. В этом году ему не повезло. Я ему дал в придачу
сливу-скороспелку, но он все равно недоволен.

Я спросил у него, чего он все следит за дорогой, если уж с милиционером
у него налажены деловые отношения.

-- А райсовет? -- сказал дядя Сандро.

-- Отведи и им какое-нибудь дерево, -- предложил я.

-- На всех не напасешься, -- ответил он, как мне показалось, несколько
раздраженный неуместной шутливостью моего тона.

Приходя сюда, я обычно усаживался рядом с ним, и мы беседовали, причем
дядя Сандро предупреждал меня, чтобы я не сидел на голой земле, ибо от
этого, по его мнению, происходит большинство болезней. Сидеть, уверял он,
надо на камне, на бревне, на шкуре животного или, в крайнем случае, если
ничего нет, на собственной шапке. По его словам, за всю свою долгую жизнь он
ни разу не сидел на земле.

-- И, как ты видишь, я неплохо сохранился, -- говорил он, поглаживая
ладонью свое лицо. На это возразить было нечего.

Почти по любому поводу он вспоминал случаи из своей бурной жизни или
меня просил рассказать о том, что делается на свете. Слушал внимательно, но
не слишком удивляясь, словно все, что происходит теперь, это --
разновидность того, что он давно знал или сам пережил.

Когда я ему рассказал об убийстве президента Кеннеди и о том, что
убийцу нашли, он спокойно меня выслушал и, обращаясь ко мне, как бы давая
мне дружеский совет, сказал:

-- Если ты собираешься убить человека, ты должен это сделать так, чтобы
тебя не нашли... А так убить каждый дурак может...

Подвиги в космосе как будто оставили его равнодушным. Главное, что меня
слегка раздражало, он сначала обо всем очень подробно расспрашивал, а потом,
выслушав, махал рукой, мол, все это неправда.

-- Один человек из нашей деревни, -- сказал он как-то после очередного
моего космического рассказа, -- вбил кол у себя в огороде, а потом всем
говорил, что это -- середина земли. Попробуй проверь!

Меня это задело, и я, несколько горячась, стал доказывать, что тут не
может быть никакого обмана.

-- Послушай сюда, -- сказал он и сановито дотронулся до своих
серебристых усов, -- один пастух, когда кончился март -- самый дождливый и
неприятный для пастухов месяц, оказывается, сказал: "Слава богу, кончился
этот вонючий март, теперь и вздохнуть можно".

Услышал это март и обиделся на пастуха. Ну, говорит, покажу я этому
негодяю. Просит март у апреля:

"Одолжи мне пару дней, отомщу я этому голодранцу за оскорбление". --
"Хорошо, -- говорит апрель, -- пару дней я тебе дам по-соседски, но больше
не проси, потому что самому времени не хватает".

Взял март у апреля два дня и нагнал такую погоду, что по нужде не
выйдешь из-под крыши, а не то чтобы стадо вывести. Что делать? Голодные козы
кричат, козлята беспокоятся, без молока вот-вот перемрут. И все-таки пастух
вывернулся. Посадил он кошку в козий мешок и повесил за балку в сарае, где
держал коз. Кошка кричит из мешка и раскачивает его над головами коз. А
козы, как ты знаешь, любопытные, вроде женщин. Вот они и прозыркали два дня,
стараясь понять, почему этот мешок качается и кричит кошачьим голосом, а про
голод забыли. Вот так наш пастух перехитрил март.

-- Ну, это вы перехватили, дядя Сандро, -- смеюсь я.

-- Меня не проведешь, -- улыбается он довольный. -- Сандро из Чегема
кое-что видел на свете... С принцем Ольденбургским встречался, при Лакоба
состоял как близкий родственник, со Сталиным два раза сидел вот так, как мы
с тобой сейчас сидим... Чем ты меня еще удивишь?

-- Расскажите, -- прошу я.

-- В свое время, в своем месте, -- отвечает он, задумавшись, и глядит
вдаль.

Под нами живописный косогор с домами, проглядывающими из зелени садов и
виноградников. Дома самые разные: обычные, деревенские на высоких сваях, а
рядом наскоро сколоченные хибарки только набирающих силы хозяев, а там и
двухэтажные безвкусные домины процветающих пригородников.

Дядя Сандро, окидывая взглядом поселок, бросает замечания по поводу
возвышения или падения отдельных хозяйств. Тут я впервые услышал о Тенгизе,
которого он обычно уменьшительно называл "мой Тенго".

-- Далеко пойдет этот парень, -- сказал он, показывая на его дом, со
стороны веранды уютно озелененный стеной винограда, а с другой -- еще в
строительных лесах.

-- А что он? -- спросил я.

-- Он присматривает за всеми машинами, идущими по приморской дороге, --
сказал дядя Сандро.

-- Автоинспектор, что ли? -- спросил я. Возможно, в моем вопросе ему
почудился недостаток уважения к его любимчику, потому что глаза его внезапно
вспыхнули, и выражение свирепости престарелого льва на лице его показалось
мне теперь не столь уж риторическим.

-- Ты его можешь назвать мусорщиком, но он присматривает за идущими
машинами и имеет государственный пистолет...

-- Я и не спорю, -- вставил я.

-- Какой может быть спор, -- успокаиваясь, заметил он, -- раз ему
доверили пистолет, значит, ему доверили стрелять в нужное время, а тебе (тут
он неожиданно ткнул пальцем по колпачку авторучки, торчавшей из кармана
моего пиджака) доверили этот пугач, стреляющий чернилами, и то ты боишься
пугануть инженерчика из горсовета.

С тех пор я старался быть осторожней, когда речь заходила о Тенгизе, и
по мере сил изображал на лице восхищение его любимчиком.

Иногда я встречал дядю Сандро на берегу моря, где он сидел на скамейке,
перебирая четки и любуясь мельтешением чаек. Порой он важно прохаживался
вдоль берега, изредка поглядывая из-под руки на горизонт, словно переодетый
адмирал, ждущий тайного транспорта. Или я его заставал сидящим на берегу с
газетой в руках, и тут он неожиданно бывал похож на дореволюционного
профессора, удачно вросшего в социализм и потому хорошо сохранившегося,
если, конечно, не обращать внимания на его экзотический наряд или то, что он
в отличие от профессора все же читал по складам.

Он сиживал и в кофейнях в окружении шумной компании, между прочим,
нередко молодых людей. Видимо, он им рассказывал что-то веселое, потому что
оттуда время от времени доносились взрывы смеха. Иногда я его перехватывал,
едва он только заходил в кофейню, и усаживался с ним за отдельный столик.

-- Встречаю на базаре братьев Ламба, -- начал он однажды в кофейне без
всякого вступления, -- давно я с ними хотел поговорить, да все случая не
было.

-- Идемте, -- говорю, -- в кофейню, у меня к вам разговор есть.

-- Пойдемте, -- говорят, -- дядя Сандро. Заходим, садимся. Я за свой
счет заказываю кофе, коньяк, боржом. Официантка подает. Я молчу. Думаю,
пусть она отойдет. Она отходит. Я смотрю на них, сидят напротив два здоровых
лба и смотрят.

-- Догадываетесь, -- говорю, -- зачем я вас позвал?

-- Нет, -- говорят лбы, переглянувшись.

-- А отчего, -- говорю, -- вы такие недогадливые?

-- Не знаем, -- говорят лбы и снова переглядываются.

-- Может, -- говорю, -- родители виноваты?

-- Нет, -- говорят, -- мы сами такие.

-- Значит, родители не виноваты?

-- Нет, -- говорят.

-- В том числе и отец?

-- В том числе и отец.

-- Так слушайте меня внимательно, -- говорю. -- Я знал хорошо вашего
отца. Сорок лет назад его убил холуй князя Чачба. С князем кое-как
справилась Советская власть, а холуй до сих пор ходит по нашей земле и
смеется над вами про себя, а иногда и открыто. За сорок лет Советской власти
самые дремучие пастухи, -- говорю, -- из самых дремучих урочищ свет увидели,
а некоторые даже депутатами стали. Неужели вы до сих пор такие темные, что
не знаете -- за отца сыновья должны отомстить?!