бесцеремонно обнюхала меня, тыкаясь мне в ноги мокрым сопящим носом. Через
мгновенье на тропу вышел человек с легким топориком на плече. Он отогнал
собаку. Теперь я понял, почему она так спешила обнюхать меня: боялась, не
успеет. Собака отскочила, покружилась, повизгивая от желания угодить
хозяину, потом замерла у кустов, внюхиваясь в какой-то след.
вглядываясь и удивляясь, что не узнает меня.
узнал. Я сказал, что ищу дом дяди Мексута, мужа маминой сестры.
упускать ее из виду, он качал головой, прицокивал языком и поглядывал на
меня, как бы жалея, что мне приходится заниматься такими недетскими делами.
сторону тропы, куда я собирался идти.
раз удивиться, порадоваться, до чего он, этот Мексут, близко живет и до чего
просто к нему пройти. Благодарный за встречу и за то, что Мексут так близко
живет, я не стал ни о чем переспрашивать. Человек позвал собаку. Я услышал в
тишине ее приближающееся дыхание. Мощное тело выметнулось из-за кустов. Она
подбежала к хозяину, присела, шлепая хвостом по траве, мимоходом вспомнив
обо мне, еще раз быстренько обнюхала: так проверяют документ, когда уверены,
что он в порядке.
бы думая вслух и радуясь, что мне так здорово повезло.
кусты смыкались над тропой, я отодвигал нх палкой и быстро проходил под
ними. Все же мокрые ветки иногда нахлестывали сзади, и я вздрагивал от
возбуждающего холода росы. Так я шел некоторое время, потом кусты
раздвинулись, стало гораздо светлее. Я вышел на открытое место и увидел
белое кладбище, озаренное белой луной.
тогда это было днем и оно не произвело на меня никакого впечатления.
Вспомнил, что сбил тогда с яблони несколько яблок. Я нашел глазами дерево,
и, хотя оно сейчас казалось совсем другим, я старался вернуть себе то
состояние беззаботности, когда сбивал с него яблоки. Но это не помогло.
Дерево неподвижно стояло в свете луны с темно-синей листвой и
бледно-голубыми яблоками. Я тихо прошел под ним.
холмиками могил, игрушечными дворцами, скамеечками, деревянными и железными
крышами. Казалось, люди, после смерти сильно уменьшившись и поэтому став
злее и опаснее, продолжают жить тихой, недоброй жизнью.
даже горела свеча, прикрытая стеклянной банкой с выбитым днищем. Я знал, что
это такой обычай -- приносить на могилу еду и питье, но все равно сделалось
еще страшнее.
черные тени казались еще черней и лежали на земле, как тяжелые, неподвижные
глыбы.
страшно стучала о землю. Я ее взял под мышку, стало совсем тихо и еще
страшней. Вдруг я заметил крышку гроба, прислоненную к могильной ограде
рядом с еще не огороженной свежей могилой.
ледяного холода, как эта струйка подошла к голове и, больно сжав на затылке
кожу, приподняла волосы. Я продолжал идти, все время глядя на эту крышку,
красновато поблескивающую в лунном свете. Я тогда еще не знал, что по
мусульманскому обычаю покойника хоронят без крышки, видимо, чтобы облегчить
ему воскресение. Гроб накрывают досками наподобие крыши.
гроба к ограде и теперь ходит где-нибудь поблизости или, может быть,
притаился за крышкой и ждет, чтобы я отвернулся или побежал.
-- не сводить глаз с крышки гроба. Под ногами зашумела трава, я понял, что
сошел с тропы, но продолжал идти, не выпуская из виду крышку. Вдруг я
ощутил, что проваливаюсь в какую-то яму.
белое, рванувшееся из-под меня в сторону. Я упал на землю и лежал с
закрытыми глазами, дожидаясь своей участи. Я чувствовал, что он или, вернее,
оно где-то рядом и теперь я полностью в его власти, В голове мелькали
картины из рассказов охотников и пастухов о таинственных встречах в лесу, о
случаях на кладбищах.
распахнул глаза, как будто включил свет.
качающееся. Я чувствовал, что оно внимательно следит за мной. Особенно
страшно было, что оно качалось.
нагретой за день земли и какой-то очень знакомый, обнадеживающий, почти
домашний запах. Оно, все еще покачиваясь, белело в углу. Но ужас, длящийся
без конца, перестает быть ужасом. Я почувствовал боль в ноге. Падая, я ее
сильно подвернул, и теперь мне очень хотелось ее вытянуть.
знакомые очертания, в какое-то мгновенье я понял, что призрак превратился в
козла, и разглядел в темноте бородку и рога. Я давно знал, что дьявол
принимает вид козла, и немного успокоился, потому что это было ясно. Я
только не знал, что он при этом может пахнуть козлом.
перестало жевать жвачку и только продолжало странно покачиваться.
ямы, озаренный лунным светом, прозрачную полосу неба со светлой звездочкой
посредине. Наверху прошелестело дерево, было странно снизу чувствовать, что
там потянул ветерок. Я посмотрел на звездочку, и мне показалось, что и она
покачнулась от ветра. Что-то глухо стукнуло: с яблони слетело яблоко. Я
вздрогнул и почувствовал, что становится прохладно.
признаком силы, и, так как оно продолжало жевать, бесплотно глядя сквозь
меня, я решил попробовать выбраться.
смог бы достать руками до края. Палка моя осталась наверху, да и она вряд ли
могла помочь,
противоположные стенки, вскарабкаться наверх. Кряхтя от напряжения, я
немного поднялся, но одна нога, та, которая подвернулась, соскользнула со
стенки, и я шлепнулся снова.
Это было самое неосторожное с его стороны. Я осмелел и подошел к нему. Оно
молча забилось в угол. Я осторожно протянул ладонь к его морде. Оно тронуло
губами, тепло дохнуло на нее, понюхало и фыркнуло по-козлиному, упрямо
мотнув головой.
как и я. Во время моего пастушества, бывало, козлы забирались в такие места,
что сами потом не могли выбраться.
к его теплому животу. Я попытался уложить его, но он продолжал упрямо
стоять. Зато он начал лизать мою руку, сначала осторожно, потом все смелее и
смелее, и язык его, гибкий и крепкий, шершаво почесывал кисть моей руки,
слизывая с нее соль. От этого колючего и щекочущего прикосновения было
приятно, и я не отнимал руки. Козел мой совсем вошел во вкус и уже стал
прихватывать острыми зубами край моей рубахи, но я закатал рукав и дал ему
попастись на свежем месте.
над ямой голубое в свете луны лицо покойника, я бы только крепче прижался к
моему козлу и мне было бы почти не страшно. Я впервые узнал, что значат
живое существо рядом.
со мной и снова принялся за жвачку.
передвинулась на край полоски неба. Стало еще прохладней.
металлическое пощелкиванье подков о камни. Я испугался что всадник свернет в
сторону, но топот приближался, твердый и сильный, и я уже слышал дыхание
коня, поскрипывание седла. Я замер от волнения, топот прошел почти над самой
головой, и тогда я вскочил и закричал:
грызущих удила. Потом раздался нерешительный мужской голос:
покойницким, а живым голосом, отчего он сделался странным и противным.
ловушки.