Чтение 8–й страницы книги ~Ватага~

- Назад! Назад! - вкатывалась в дверь обратная волна. - Назад!.. Это
два офицера, чехо-словаки, что ли... Поляки, поляки!.. И отряд... Десять
человек... Двадцать... Сотня... Целый полк!

И с треском в зале, через гром аплодисментов:

- Ура! Ура!..

Два поляка-офицера при саблях: тучный, лысый, с бачками, и черноусый,
молодой, в синих венгерках, в длинных, чесаного енота, сапогах, тоже
кричали ура, тоже хлопали в ладони.

Но не все присутствующие выражали патриотический восторг, многие уг-
рюмо молчали. Как камень молчал и рыжий. Скрестив на груди руки, он сто-
ял, привалившись к косяку, и ждал, что будет дальше. А дальше было...

Акцизный чиновник Артамонов в церковь и на митинг не ходил. Чорт с
ним, с митингом, он беспартийный, чорт побери всех красных, белых и зе-
леных, он просто труженик, ему надо обязательно к 15-му числу двухне-
дельную, по службе, ведомость составить. Царь был, царю служил, Колчак
пришел - Колчаку, большевики власть возьмут - верой и правдой будет
большевикам служить, чорт их задави.

Отец Петр тоже не ходил в собор. Счастливый отец Петр.

Отца Петра крестьянин из соседней деревни на требу к себе увез, ста-
руху хоронить. Отказывался, не хотелось ехать. Но крестьянин в ноги
упал, крестьянин два золотых отцу Петру в священнослужительскую ручку
сунул. Батюшка согласился и уехал. Счастливый отец Петр, уехал!

А чиновник Федор Петрович Артамонов замест того, чтоб на счетах щел-
кать, упражняется с Мариной Львовной в чаепитии.

Состояние духа их тревожно. Что-то будет, что-то будет? В этакие,
прости Господи, времена живем. Но в тревогу постепенно, исподволь, впле-
тается какое-то томление, лень и нега. Давненько это началось, а вот се-
годня крепко на особицу.

Не это ли самое томленье их почуял сердцем отец Петр и упорно отказы-
вался на требу ехать? А все-таки поехал. Судьба. Счастливый отец Петр,
счастливые Марина Львовна и акцизный чиновник Артамонов!

Кисея, старинные часы в футляре, герань, два щегла, ученый скворец,
портреты архиереев. Самовар пышет паром, и пышет здоровьем пышная Марина
Львовна, попадья. Дымчатый китайский кот зажмурился, у горящей печки
дремлет.

- Ужасно все-таки народ стал вольный, - сказала матушка и положила
Федору Петровичу в чай со сливок пенку. - О девицах и говорить нечего,
но даже женщины.

- Наши дни подобны военной будке: белый, красный, черный, - ответил
слегка подвыпивший Федор Петрович. - А женский пол поступает хорошо.

- Чего же тут хорошего? - спросила матушка, улыбаясь.

- А что же тут предвидится плохого? - озадачил хозяйку гость и ле-
гонько погладил рукой ее полную ногу. - Тут ничего плохого нет.

- Ах, как это нет! - вспыхнула матушка и задвигала стулом.

- Веяние времени, - смиренномудро заметил гость и еще ласковей тронул
дрогнувшую ногу матушки. Матушка развела коленки и быстро их сомкнула,
сказав:

- От этих веяний могут выйти неприятности. Уберите вашу руку!

- При чем же тут рука?

Глаза чиновника горели. Он оправил виц-мундир, оправил бороду и стал
закручивать усы.

- Одна девка другой сказала, - проговорил он: - а ты любись, чего жа-
леешь... Чорту на колпак, что ли? - и захихикал.

Матушка тоже захихикала и погрозила ему мизинчиком. Федор Петрович в
волнении прошелся по комнате, остановился сзади хозяйки и вдруг, схватив
ее за полную грудь, насильно поцеловал в губы.

- Что вы делаете?.. Что вы делаете? Ой! - вскрикнула она и, перегнув-
шись через спинку стула, страстно обхватила Федора Петровича за шею.

В дверь раздался стук.

- Это Васютка.

Десятилетний попович Вася - большой любитель всяческих событий. От
усталости он шумно дышал и, захлебываясь словами, торопился:

- Дай-ка чайку... Поляки пришли. Полсотни. Офицеры. Будут большевиков
судить. Один то-о-олстый, с саблей, офицер-то. А кони маленькие, с кош-
ку. Я ура кричал, а другие дураки свистали. К купцу пошли обедать. Повар
проехал, вино провез. Дай-ка хлебца. Пойду. Нет, не задавят, мы с Сер-
гунькой!..

И мальчик, хлопнув дверью, убежал.

Из окна видно серое небо, серый день и край городишка, а там, дальше,
в каменных берегах, - река. По белой ее глади вьется, убегая за серую
скалу, дорога. Струи реки быстры, на самой середке вода прососала
большую полынью. Черная вода ее обставлена редкими вешками.

Артамонов отошел от окна. Он чувствовал себя, как пропуделявший по
дичи охотник. Чорт дернул того дьяволенка не во-время притти.

- Я бы желал выпить водки, - сказал он.

Марина Львовна, покачивая бедрами, подошла к шкафу. Одну за другой
Артамонов выпил три рюмки, а матушка только две.

- Не Марина ты, а Малина! - пришлепнув ладонь в ладонь, игриво воск-
ликнул Федор Петрович, и...

...Сумерки надвинулись вплотную. В истопленной печке золотом перели-
ваются потухающие угли. Кот, выгибая спину, косится на кровать, идет к
двери и мяукает. Бьет шесть часов.

И опять кто-то нетерпеливо задергал скобку двери.

- Васютка, - сказал Артамонов и стал зажигать лампу.

Суетливо оправляя прическу и подушки, матушка сквозь глубокий вздох
сказала:

- Теперь я понимаю сама, как пагубно действует революция даже на жен-
щин духовного звания. Ах, Федор Петрович, злодей ты...

- Да-а-а, - неопределенно протянул тот, - седьмой час уж. - Он дыхнул
в закоптелое стекло лампы и, сложив фалду виц-мундира свиным ухом, стал
действовать им наподобие ерша.

Как угорелый влетел Вася.

- Столбы врывают! Три виселицы! Вешать будут! У собора!

- Кого, кого?

- Изменщиков!

- Слава Богу, - перекрестилась матушка.

- Когда? - спросил гость.

- Завтра. Об'явления расклеены... Пойдем читать. Красные скоро при-
дут... Триста верст до красных... Офицеры сказывали на площади... Наро-
ду-у... страсть. Пойдем!

За окнами падал снег. И что делалось на реке, там, у полыньи, никак
нельзя было разглядеть. Полынья чернела. Сумерки сгущались. В окнах хи-
барок зажелтели огоньки.

Рыжий похаживал среди народа, выспрашивал, выпытывал, проводил хохо-
том двух пьяных, проехавших домой купцов. Пробрался в крепость. Ворота
были празднично открыты. Закроют ровно в девять. На земляном валу у во-
рот серели часовые.

Внутри крепости, впритык к валу стояли наскоро выстроенные еще летом
досчатые конюшни. Лошади у кормушек хрупали овес.

Сквозь густо падавший снег рыжий вплотную подошел к поляку, чистивше-
му своего коня.

- Эй, братяга, - тихо и озираючись, проговорил рыжий в самое лицо
солдата. - Передай своим, чтоб ночью не зевали... Да ты лопочешь по-хре-
щеному-то?

- Ну. Знай маленько, - и солдат чуть попятился от сутулого верзилы.

- Возьми уши в зубы, коли так. Завтра, по-темну, партизаны придут.
Слыхал? Тыщи две. В случае - лататы. На конях в лес всем отрядом дуй...
Поперек реки... По дороге вдоль не надо, а то в лапы партизанам угодишь,
до единого всех вырежут, секим башка. Так и толкуй своим по-русски...
Чуешь? Поперек реки...

- Ты кто есть? Провокатор? - словно проснувшись, прокричал солдат. -
Эй, мужик, мужик, стой!..

Но рыжий быстро скрылся в мутной мгле.

Солдат поднял тревогу. Искали на конях, бегали с фонарями. Рыжий -
как сквозь землю.

Поляки решили не спать всю ночь. Два их офицера после купеческого
угощенья были навеселе. Они отдали приказ: завтра же разыскать бродягу и
повесить, а потом заказали привести для услады свеженьких девченок.

Дом поповский на горе. Отца Петра все еще нету.

Артамонов подходит к окну.

- Что это такое?

Сквозь белый мрак мутнеют на реке огни. Их много. Огромная дуга огней
примкнула концами к городскому берегу и в средине прервалась. Костры,
должно быть. Наверное, рыбаки добывают рыбку. Должно быть, так.

На душе Федора Петровича противно, тошно и смертельная тоска.

Матушка укладывает Васю.

- А вы оставайтесь, в лото поиграем до отца Петра.

Артамонов молчит. Сердце невыносимо ноет. Хочется застонать протяжно
и громко.

- Покойной ночи, - говорит он и, чиркая на ходу спички, спускается к
себе вниз.

Возле купеческого крыльца по привычке дремлет караульный. Он видит
страшный сон, мычит и охает.

На соборной колокольне сторож пробил девять.

Весь город спит. Федору Петровичу не спится.

Глава VI.