ткнул ему в нос какими-то бумагами:
я?!! - заорал он. - Ты знаешь, мальчишка, что не сегодня-завтра будет
приказ за пропаганду - петля?!
кровь, он пошатнулся. Скрипнула дверь. Поручик запахнул полы шинели. В
щель раздалось мышиное:
нулась.
в руки юноше стакан:
как шапкой, опрокинутым стаканом. - Скажи, умоляю тебя... Не бойся... По
чистой совести... Клянусь... Ну, как настроение наших солдат? Ведь мы
же, в сущности, ни черта не знаем. Так, хвостики. Что они говорят, что
думают? Нет ли заговора против господ офицеров? Одному нашему едва не
перешибли ногу. Слыхал? В окно генерала хватили кирпичом... Что же это?
А? - поручик говорил быстро, задыхаясь и встряхивая головой, кисти рук
играли то запахивая, то распахивая полы залитой вином шинели. - Говори,
говори, не бойся... Умоляю... Что? Что?
дрожало все. Но он все-таки разглядел болезненно-скорбное выражение лица
поручика, он почувствовал резкую смену его настроений, раздражительность
и нервность. Да не сумасшедший ли перед ним, или только несчастный, по-
терявший под ногами почву, человек? Ему стало страшно и вместе с тем
жалко поручика Баранова.
лучно. Вы очень устали.
кресло и, схватив руками голову, облокотился. Николай Ребров тихонько
пятился к двери, не сводя глаз с широкой, согнувшейся спины начальника.
Может быть, Ножов прав, и все агитаторы правы. Может быть, правда там,
за озером... Во всяком случае настоящие игроки у красных. Юденич хотел
пройти в два хода в дамки, а теперь сидит здесь, в нужнике. Да... Чорт
его знает. Но как же теперь я?.. Я - Баранов, боевой офицер? Как я отсю-
да вылезу? Юноша, ты слышишь? Писарь!.. - он повернулся, посмотрел на
Николая Реброва и раздельно сказал: - Пошел вон. Завтра.
фунт сахару. Был мороз. - Но, ти-ти! - пискливо покрикивал эстонец на
шершавую клячонку. - Я тебе - ти!
застал: куда-то уехали на праздник в гости. Он направился пешком к сест-
ре Марии. Теплое, нежное чувство к ней ускоряло его шаги, и путь пока-
зался ему коротким. Вот они белые палаты из-за темных остроконечных
елей. А вот и с голубыми ставнями белый одноэтажный милый дом. Сердце
его дрогнуло. Сестра Мария! Нет, это не она. Это какая-то старуха сидит
на приступках в согбенной позе.
красные от слез глаза.
Не случилось ли что?
руха, но лицо ее на мгновенье исполосовалось отчаянием и вновь приняло
приветливо-беспечный вид. Она сильно постарела, обмотанная той же клет-
чатой шалью голова ее тряслась. Заячий короткий душегрей и острые коле-
ни, обтянутые черной потрепанной юбчонкой.
надтреснуто и фальшиво. - Вы не можете себе представить, сколько мы пе-
ренесли лишений и какой заботой окружил меня мой муж.
село улыбнуться, но получилась болезненно плаксивая гримаса и голова пу-
ще затряслась.
лась длинноволосая седая голова с дымящейся в морщинистом рту трубкой.
лосом и, шагнув, взял Николая Реброва за плечо. - Пойдем в дом... Здесь
мороз... Как это... картофлю кушать будешь... картул... Кофей пить...
пригласить с собою, но Ян уже захлопнул дверь.
печь и знакомый широколобый кот на ней. И как-то по-родному все глянуло
со стен и из углов. И сразу глаз нашел чужое: огромный сундук и чемодан.
Впрочем, нет. Где же это он видал?
ухо юноше: - Про дочку? У-у-у... После праздник пулмад, как это...
свадьба...
дернул его плечи. - Сестра Мария? За кого же она? Что вы?
заговорщик, зашептал: - Митри, мыйзник... помещик... ваш, русак... Ста-
руху видал? Старуха толковал - жена... Митри толковал - любовня... Гони
к свиньям!.. Не надо!.. Давай молодой... Давай Мария. А ты, - ткнул он
юношу в грудь согнутым пальцем, - ты есть глюп, очень дурака. Ват салам-
мабапса... Бараний голофф...
это... он плакал без тебя...
А ты зевал. Куррат... Мал тебе дом был? Плохой хозяйство? - Старик гово-
рил, как брюзжал, не вынимая из зубов трубки. Те же синие короткие шаро-
вары, те же полосатые с отворотами чулки плавно двигались по комнате, а
старые жилистые руки вынимали из резного шкафа посуду, сахар, хлеб.
аллее, развенчанной вьюгами, шла дочь старика.
обольстительно свежа. От нее пахло вьюжным снегом и черемухой.
них...
лопата, руку. Старуха все еще сидела на приступках. Она надвинула на ли-
цо шаль и отвернулась. Мимо нее прошли, как мимо пустоты. И вместе со
скрипом затворившейся двери, раздался ее глухой, тягучий стон.
ком, исподлобья перестреливались взглядами. Сестра Мария придвинула им
свинину.
Завтра, - говорил Ян, - мой сегодня картул кушать надо. Мари! Хапу-
пийм...
щены и золотая брошь на полной груди подымалась и тонула, как в волне
челнок.
весело о празднике: посиделки, песни, плясы. Потом ряженые.
сказала Мария печально: - Лабаяла-вальц, вирумаге, полька. Говорят,
спектакль будут ставить. Да, да.
тала от юноши глаза, вздыхала.
сестры Марии, и против Дмитрия Панфилыча.
быть, напрасно...
руку, но горячая рука ее дрожала, и вздрагивали опущенные веки.
лом раздражающим скрипом.