Чтение 8–й страницы книги ~Дорога~

Варфоломеем, разбудив его. Тот слушал, кивал. Потом растолкал остальных
благочестивых братьев. Комедианты продолжали спать сном невинности.
Громким шепотом торжественно объявил, что по дороге сюда движется
купеческий караван и предстоит спасти десяток заблудших душ.

Купцы показались через полчаса. И товарец-то, судя по всему,
завалящий, и охрана убогая - всего пять солдат, да и купцы не бог весть
каким золотом блещут. Но как засверкали безумные глаза Варфоломея, когда
он взмахнул руками и сипло прокричал:

- Во имя спасения!..

Головная лошадь заржала, попятилась - прямо перед ее мордой
неожиданно выросла острая пика. Над острием горели яростные глаза
блаженного Верекундия.

Охранник схватился за оружие, но выстрелить не успел - пика пропорола
его кожаную куртку, вонзилась в грудь под ребрами. Кровь вытекла из его
рта, и он умер.

Купцы сбились в кучу - их было всего трое - и озирались по сторонам,
не зная, откуда ждать погибели. Охранники вступили в бой.

Несмотря на свой диковатый вид, святые братья были отменными бойцами,
в чем могли убедиться несчастные солдаты. Захваченные врасплох, окруженные
со всех сторон, купеческие охранники оборонялись, как могли, и еще двое из
них погибли. Последние двое, оглушенные, истекающие кровью, были брошены
на землю лицом вниз.

Ремедий проснулся, сел. Сражение разыгрывалось в четверти мили от
лагеря путешественников, но знакомый звук - лязг мечей, одинокий хлопок
выстрела - заставил его подскочить. Взяв аркебузу, Ремедий осторожно пошел
вперед, на звук.

Успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как подрагивают ноги повешенных
купцов - те еще не умерли, плясали в петле. Под виселицей на коленях стоял
Варфоломей и заливаясь слезами молился за души этих нераскаявшихся
грешников, то и дело охлестывая себя тяжелыми цепями. Кровь проступила на
его плечах и груди.

В траве ничком лежали два израненных человека. Витвемахер стоял над
ними, широко расставив ноги и держа пику наготове. Если хоть один
шевельнется, вонзит в затылок.

Ремедий подошел поближе, встал на колени рядом с Варфоломеем и
пробормотал молитву. Тем временем умирающие затихли - отмучились. В чаще
хрустели ветками отпущенные на свободу лошади.

Один из пленных, маленького роста, щуплый, глухо сказал в землю:

- Дай хоть голову поднять, пиздюк.

Витвемахер слегка коснулся его шеи холодной острой пикой. Пленник
выругался и затих.

Все терпеливо ждали, пока Варфоломей закончит молиться. Наконец
наместник поднялся на ноги, отер слезы с лица и обратился к своим
соратникам:

- Поднимите пленных.

Двое уцелевших солдат были грубо поставлены на ноги. Один из них
обвис на руках Верекундия - тяжело был ранен. Ремедий приоткрыл рот, глядя
на пленного во все глаза. А тот - лицо хитрое, как у маленького хищника,
востренький носик, шустрые глазки - сказал хрипло:

- Сукин ты сын, Гааз...

Это был Шальк.

Варфоломей бегло оглядел его, оценил тяжесть ранений и распорядился:

- Добить.

- Нет, - поспешно встрял Гааз.

Наместник Варфоломей уставился на него широко раскрытыми глазами. Так
и рвалось из них на волю безумие.

- Оставь его жить, - повторил Ремедий.

- Он защищал нечистое дело, - гневно произнес Варфоломей. Каждое
слово отчеканил, словно монету, и швырнул в лицо Ремедию, динарий за
динарием.

- Он покается, - упрямо сказал Ремедий.

- Он все равно умрет, - вмешался Витвемахер, стараясь говорить
примирительным тоном. - Слишком тяжело ранен.

- Пусть умрет своей смертью, - совсем тихо сказал Ремедий.

- Ты что, его знаешь?

Ремедий кивнул.

- Он обыгрывал меня в карты... То есть, я хочу сказать, он мой старый
товарищ и отменный пушкарь.

Варфоломей продолжал сверлить Ремедия глазами.

- А второй? Он тоже тебе знаком?

Ремедий повернулся ко второму пленнику. Тот поднялся на ноги сам, без
посторонней помощи, прислонился к дереву - стоял, откинув голову,
улыбался. Глядел не на Ремедия, а на встающее солнце. Могучий человечина,
бородища лопатой.

Ремедий побелел и еле вымолвил:

- Надеюсь, что нет.

Но он знал этого человека. Он сам закапывал его в землю.

Мартин, Doppelsoldner, дружок стервозной Эркенбальды. Тот, что умер
от ран в нескольких милях от Айзенбаха ровно семь лет тому назад.

- Может быть, просто похож? - спросила вечером Клотильда, с которой
Ремедий поделился своим открытием.

Но он покачал головой.

- Нет, я не ошибаюсь. Разве ты не чувствуешь?

Клотильда замерла, приоткрыв рот, прислушалась. Потом покачала
головой.

- Не-а. Ничего такого не чувствую...

Шепотом Ремедий спросил ее:

- Клотильда... КУДА МЫ ИДЕМ?

- Балатро знает дорогу, - беспечно отозвалась она.

- Дура! С "Несчастья" ходи, с "Несчастья"! У него "Ладья", потопи
его, блядь...

- На тебе "Сдержанность". Жри. Задавись.

- Мало.

- Чего мало?

- "Сдержанности" мало. Мой грех старше твоей добродетели.

- Тогда... "Воздыхание о вечном".

- Отбито, - с сожалением сказала Клотильда.

Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за
шиворот.

- "Непотребство", - сказал он, выкладывая карту девушке на колени.

Клотильда покусала губку.

- На твое "Непотребство" - "Диана".

- Мухлюешь, - крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой.

Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу.
Увидев пушкаря - того отделали на славу - Клотильда вскочила, засуетилась.
И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись, принялся ладно молоть
языком, чем и проник в чувствительную душу девушки.

На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем человека
знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и отвернулся.

- Это мне чудится? - осведомился он.

Иеронимус потрогал пульс у него на шее.

- Не чудится, - сказал он наконец.

Шальк не стесняясь выругался.

- Могу тебя порадовать, - продолжал Иеронимус как ни в чем не бывало.
- Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь.

Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно.

- Я позову его.

И ушел.

Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз, смотрит,
как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро тридцать, а все
такой же дурак.

Не выдержав, Шальк заорал:

- "Диана" младше "Непотребства"! Ну и теленок же ты, Ремедий...

Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил:

- Клотильда... А чем крыть "Любовь Земную"?

- "Любовью Небесной", конечно.

- А почему Любовь Земная - грех?

- Поменьше рассуждай, монашек, - сказала Клотильда. - Сильная карта,
так что жаловаться?

- Не на что, - отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй.

Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима? Только
что сияла царским блеском осень - и на тебе...

- Не рано ли в этом году? - сказал Ремедий, обращаясь к мокрому
холсту телеги.

Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды:

- Черт знает. А какой нынче день?

Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот. Ремедий
мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую едва не до колесных
осей.

И увязла.

- Дай помогу, - сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй
человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы. Крупный мужчина,