пропаганд-столбцы.
третья. А, вот: вместо "р" стояло "о". Похоже, именно это место
печатала Розочка, когда срывали табличку. Заметила, значит.
хватает. Дисциплины внутренней, дисциплины естества.
готов, осталось визировать и - в эфир.
даже возник, как глава Русской секцией, невообразимо. Ничего, ничего,
сражение не проиграно, пока бьется последний солдат.
опускались долу, в бумаги. Хороший признак.
зачем, неделю бы рассусоливали. Болтуны. Чем язык трепать, лучше сразу
в фольксштурм записаться. Почетнее и риску меньше. Мы, русские, поняли
это раньше всех.
девятьсот тридцать третьего года. Никаких долгов, все написано, все
сдано. До малого перерыва часа полтора, и он решил поработать с
письмами.
московские и петроградские, из глубинки почти ничего. Разумеется,
отправлены на адрес швейцарского бюро. Нейтральная страна для
чего-нибудь, а годна. Писали преимущественно приват-доценты, в эту
категорию Лернер одним чохом загнал всю либеральную интеллигенцию,
земцев, думцев, профессуру, щелкоперов. Умничающий сброд. Пытаются
возражать, спорить, гордо показывают изловленных блох, словно это, по
крайней мере, мамонты.
лучшего. Огорчало отсутствие откликов пролетариата, тех, для кого
передачи, собственно, и готовились. Конечно, это объяснимо. Как
рабочему купить сложный, дорогой аппарат, чтобы услышать голос
Коминтерна? На какие средства? Деньги есть разве что у выродков,
"рабочей аристократии", злейшего, худшего, чем капиталисты, врага.
Предатели всегда гаже, их место в круге последнем. Черт с ними.
Крестьяне тоже денежки скорее на удобрения потратят, на моторы,
зажиреть хотят, торопятся, им радио слушать некогда. Бедноте же,
путейским рабам в особенности, и купить приемник не на что, разве
вскладчину, и слушать негде. В бараке несознательный сосед донесет,
такие-то, мол, ловят радио "Свобода", орган Коминтерна, и пиши ответ в
Могилевскую губернию. А все-таки иногда прорывается от них дельное,
толковое письмо. Но не сегодня.
возьмешь, и начал вчитываться в оставленное письмо.
"студенческое революционное движение", весьма удобно, каждому циклю
свое псевдо, удобно и рационально. Твердову, Ломову, Рубакову пишут
часто, Вилову и Ильину реже, Лернеру никогда. Фамилия внутреннего
пользования.
Умный юноша, умный, но с гнильцой. Объективная реальность - гнильца.
Поражено практически все студенчество, и чем дальше, тем больше.
Эволюция. По стопам господ Каткова и Суворина. Впрочем, это - лишнее.
Кто из нынешней молодежи их помнит?
брошюрно. Он на радио работает. Неплохо бы и брошюрку тиснуть,
традициями пренебрегать не след, а распространить можно хотя бы с
помощью аэропланов, раскидать над позициями. Бумаги не хватает. На
Сульцевскую писанину, Бухаринскую хватает, а ему - нет.
Не злобиться надо, действовать.
имя, но он не стал останавливаться, прошел мимо, в буфет. В первый,
малый перерыв здесь было свободно, просторно. Без толчеи взял он
привычный стакан кефира, оторвав от пищевой книжечки крохотный купон,
сел за столик у окна. Во дворе работник-швайнехунд сметал с дорожки
опавшие листья. Желтый комбинезон, мета. Приспособили к делу бывших,
фон-баронов. Немцы нация практичная.
его пальцем. Спокойствие, спокойствие. Он сосредоточился на стакане
кефира. Кефир был сегодняшний, жидкий, разумеется, но свежий. Он отпил
чуть-чуть, потом полез в карман за сахарином. Единственно, в чем
оказался прав правый левый Аксельрод - кефир заполонил мир. У
Аксельрода, надо отдать должное, кефир был жирнее. Буржуазней.
напротив. - Как жизнь? Что нового?
Лурье, давний, еще по Парижу, знакомец. - Сообщают, Шауманна взяли.
спокойствие, зыбкое, непрочное, следовало беречь. Спокойствие!
провоцировал грубо и неискусно. Как всегда.
напомнил почему-то катание в санях по реке на крещение: едешь, едешь,
веселишься, розовый от жгучего мороза и - бултых в иордань!
иронии, серьезно. - Нужно надеяться, вы опять возглавите секцию.
сердце застучало радостно: Макдональд мог быть в курсе назначений.
Определенно, мог!
свой тусклый бисер, демонстрируя живость галльского ума, - а у
старости достоинств много, а недостаток всего один.
не раздражали. Лернер усмехнулся: Лурье был на пятнадцать лет старше
его. Скоро восемьдесят, а стойкости не теряет. Очень старая гвардия.
Русский зал. Он сел за свое место - свое сегодняшнее место, - и
продолжил работу над письмом. Передача пойдет через шесть дней, но он
никогда не откладывал дела напоследок. Иначе ничего и не сделаешь.
назначает вам явиться в шестнадцать сорок пять! - громко, через весь
зал сообщила Розочка.
отразили, вернули улыбку, кто натужно, завистливо, а кто и искренне.
вязь, приходилось черкать, выписывать заново и спешить, спешить
вдогонку мысли.
в ручку, и видно было - отстранить его от службы значило обидеть
смертельно. Ничего, сундучок не тяжелый. Не очень тяжелый. Уложено все
с расчетом, чтобы не побилось на наших дорогах нашими дураками.
усилием распрямлялся и продолжал бодро бормотать, что-де вот он службу
знает, когда еще старый принц переезжали, тогда таскал такие ноши, что
волжские грузчики поспеть не могли, а отец его однажды с возу свалился
по пьяному делу, так потом обоз догонял версту с шестипудовым кулем на
горбу, и догнал, а ныне разве ноша, шляпные коробки да картонки.
ввести Константина в кабинет с объявлением, смазанным, впрочем,
кашлем, устал-таки старик, старый конь, усадьба старых коней. А весной
пахать.
него и не было, чуть больше седины разве. Встретил, как обычно,
приветливо-сдержанно. После обязательных расспросов указал на
сундучок.
Образец номер семнадцать, тот самый. Не знаю, правда, насколько он
будет тебе хорош, мы им недовольны.
стекла, специально обернутые сначала черной бумагою, а потом и
фольгой, блестящей, словно елочные сокровища.
получается, что ни в какие ворота не лезет.
посмотрел на Константина. Глаза ясные, никаких следов помешательства.
Пустые сплетни.
миллионный, и получить его заманчиво. Помимо нас, еще минимум четыре
лаборатории борются за него. Савин, вы его знаете, предложил не только
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Сапковский Анджей