Чтение 8–й страницы книги ~Падаль~

оттолкнул назойливо рыдающего Свирида, и зашагал в поднимающихся, казалось,
к самому небу кровавых густых клубах дыма.

* * *

- Пришел!... папа пришел! - крики Марьи и Сашки прорвались, казалось, с
самого неба и нахлынули на Ивана так неожиданно, что он задрожал весь, ноги
его подкосились и он начал падать вниз в бурлящее кровью дымчатое марево. Он
не верил в происходящее - образа убитых по его выслуге детей и безымянного
мученика прибитого к забору тошнотворно ярко стояли в его глазах.

Но все же... Некая жгучая мягкая материя сжимала его, не давала хотя бы
пошевелиться и выплескивала, и выплескивала в самые уши пронзительный плач.

- Иван! Иванушка, где ты был?! Иванушка, да знал бы ты... Где ты был?!...
Ну что же ты, аль не слышишь меня?! Ну посмотри - вон Ирочка...

И при имени дочери словно просветлело в Ивановых глазах, увидел он родную
горницу посреди которой он стоял уже бог знает сколько времени... Только это
уже была совсем не та горница, которую видел он еще утром - ад проник и
сюда... Этот ад в виде красно лысого немецкого карапуза развалился за столом
и деловито, с презрительной усмешкой наблюдал за Иваном. Перед ним на столе
стояли пустые уже тарелки и большая, наполовину опустошенная бутылка вина.
Рядом с карапузом сидел готовый поддержать отрывистым смехом любую шуточку
начальника белобрысый, похожий на жердь переводчик.

Иванов затравленный взгляд метнулся вниз, скользнул по Марье, по Сашке, и
наконец по Ирочке, лежащей на печи и хрипловато, слабо, как в лихорадке
стонущей.

- Что они с тобой делали? Ох... ты же в крови весь... господи, весь
кровью пропитан! Вся рубашка, все штаны... - Марья нежно и трепетно целовала
его, забыв, про существование карапуза, который, однако, с удовольствием
наблюдал за встречей этих, по его мнению, низших существ. С вина он разомлел
и прибывал в добродушном настроении.

Через переводчика он потребовал:

- Расскажи нам всем о том, как ты провел этот день.

При этом он наполнил вином загрязненный чем-то стакан и жестом предложил
Ивану выпить.

"Я не должен следить за своей речью, я не должен говорить... господи, да
если он хоть половину из того, что было узнает... нет, я не знаю, не хочу
знать, что тогда будет... но ни она, ни дети не должны узнать это." Иван
вновь взглянул на ее рассеченный шрамом от автоматного дула лоб и, не
решившись взглянуть в глаза, проговорил слабым голосом:

- Задание было выполнено. Я отвез всех... все то есть, ну и там ваши
солдаты сделали все, что нужно...

Он покрылся потом и задрожал одновременно - у него был озноб.

- Подробнее! Я хочу слышать все подробно! - лениво требовал карапуз по
прежнему протягивая в сильно дрожащей руке кружку с вином.

- Я не знаю...

- Они кричали: эти ваши отвратительные маленькие выродки кричали? Я хочу
знать! - казалось карапуз вот-вот раскапризничается.

- Я не знаю. - Иван хотел умереть. Вздрагивая, перевел он взгляд в
наполненный плавными движениями рыбок и водорослей аквариум и мучительно
чувствовал жаждущий ворваться в его глаза внимательный взгляд Марьи.

- О чем он говорит? - зашептала она страшным голосом.

- Я не знаю, - в третий или в тысячный раз проскрежетал он, ожидая когда
же окончится эта пытка...

- Выпей вина, русский Иван... Я говорю тебе - выпей вина, а потом
рассказывай мне все подробно!

Иван задрожал и всем телом рухнул к столу, судорожно выхватил протянутый
стакан, глотнул поперхнулся и с трудом сдерживая рвоту зашипел:

- Они кричали: дети, их матери и старухи - все кричали! Я отвез их, как
вы и требовали, выполнил все... И там был еще пьяный марш... Господи, - он
резко развернулся к забившейся в угол, обхватившей Сашку Марье и, глотая
слезы, застонал, - Они просили вывести женщин и детей из больницы, просто
вывести, понимаешь? Они их поместили в более надежное место... далеко от
этого шума, грохота, от этой пыли... ты видишь Марья, она и здесь уже эта
проклятая пыль - ты посмотри - вон плывет...

И действительно - медленно расползаясь в безветренном замершем от ужаса
воздухе, пыль перекинулась через ограду в сад, поглотила в себя вишни и
теперь видны были лишь их, кажущиеся зловещими, контуры. Пыль клубилась уже
за самым окном, а Ивану казалось, что уже в самой комнате...

- Марьюшка, - он в мучении, схватился за голову и от стола всем телом
дернулся к ней. - Ну ты ведь не осуждаешь меня, правда ведь, я ведь только
отвез их, понимаешь!

Он бросил быстрый взгляд на Сашку и поперхнулся вновь хлынувшей из десен
кровью.

Карапуз с издевкой усмехнулся, и, не отрываясь от горлышка, переместил
вино из бутылки в свой желудок. Он понял чего испугался Иван и теперь решил
немного развлекаться - при этом он не чувствовал, какой либо злобы или
раздражения по отношению к Ивану, для него он в сущности и не был человеком,
а лишь предметом с помощью которого можно немного поразвлечься. Переводчик
внятно, словно ударяя душу Ивана огненной, ветвистой плетью выкрикивал:

- Зачем ты обманываешь фрау Марию, русский Иван? Зачем ты говоришь ей
неправду? Фрау Мария - ваш муж отвез сегодня ненужных нашей святой империи
женщин и детей к месту расстрела, он хорошо нам послужил... А теперь я хочу
слушать дальше, рассказывай, русский Иван - их ведь раздевали перед
расстрелом? Ты ведь должен был все видеть, рассказывай нам всем какие у них
тела? Какие тела у русских женщин, рассказывай, а то придется фрау Марье
раздеваться.

Иван уже при первых словах вскочил и бросился к ней, обнял так сильно,
что, казалось, затрещали кости и заглядывая ей в самые глаза, роняя
болезненные слезы, закричал:

- Это не правда! Слышишь, слышишь - не правда это все, Марья! Ну вот
скажи - кому ты поверишь больше: мне или ему... ну скажи - ну могу я тебя
обманывать - да стал бы я этим гадам выслуживаться, да еще так... Да лучше
уж сдохнуть чем такое, что он говорит, творить! Ну посмотри мне в глаза,
пожалуйста, Марьюшка, любимая моя, душенька, посмотри!

И он весь вывернулся к ее глазам, весь бросился к ним и действительно
смотрел в них честно, как смотрит человек, сказавший правду. И он смотрел
так не потому что сам поверил в сказанное, хоть ему и хотелось поверить -
нет, то что он пережил, так же ослепляюще ярко плыло перед его глазами - он
просто всею своею обратившейся в боль душою жаждал чтобы Марья поверила ему,
и весь он обратился в эту ложь... Он даже сел на колени перед Сашкой и
уткнувшись ему в плечо застонал:

- Скажи, разве может папа немцу служить, а?

- Не мог, - тихо шепнул Сашка и уткнув бледное личико в подол маминого
платья беззвучно зарыдал.

Карапуз ожидал нечто подобное и теперь улыбался вовсю, обнажая ряды
желтых, больных, по всей видимости, зубов. В угоду ему покаркивал, нервно
вздрагивая, и переводчик...

А для Ивана продолжалась пытка - голова раскалывалась, не в силах
удержать в себе столько боли, он вглядывался в Марьины глаза, а она, сразу
же ему поверив, целовала теперь его...

Иван не воспринимал этого - сам того не осознавая, он погрузился в
маленький, огороженный стенами кровавой пыли мирок. И он не чувствовал
Марьиных поцелуев, а слышал лишь дребезжащий рокот танков. И ему чудилось в
ее глазах презрение. Он сорвался в угол, схватил там икону и, став перед
Марьей на колени, заголосил иступлено:

- Я ничего не делал, Мария! Христом богом клянусь - ничего не делал!
Провалиться мне на этом месте, век в аду гореть, коли вру! Ну поверь ты мне,
а не им... чтобы они не говорили, все равно мне верь! Я Христом богом
клянусь - лучше бы сдох я, нежели стал такое вытворять!

И он обсыпал поцелуями икону и ее ноги и Сашеньку, затем заваливаясь во
все стороны бросился к печи, схватил на руки стонущую Ирочку и ее стал
целовать и все орал, чувствуя лишь одну боль:

- Вот всем святым клянусь: последней ночью, месяцем, барышней на картине
- не выслуживался я им! Никого никуда не возил, ни детей, ни матерей, ни
девочку ту... А про бабушку со внучкой на руках будут говорить - ты им не
верь, слышишь, Марьюшка?!

Из обеих ноздрей у него сильно пошла кровь и он, исчерпав в этот
истерический всплеск последние силы, безжизненно рухнул на пол.

* * *

Он не знал - жив ли он, или же умер и попал в ад...

Это было бесконечное мучение, безумное, непригодное ни для кого
существование без единой минуты покоя. Некогда плавно плывущая, шелестящая
зеленью, переливающаяся пением птиц и голосами домашних жизнь лишь иногда
вспоминалась ему как невозможное райское чудо. Его новое существование
продвигалось вперед все новыми и новыми надрывами. Мир потерял свои четкие
очертания, и клубился кровавой густой пылью...

Мир разрушился - дни не шли больше плавной чередой, но перемешивались меж
собой в дребезжащей агонии.

Кажется, в один из этих дней Марья целовала его и кричала ему на ухо:

- Я верю тебе, верю! Не мучь себя, не изводи!

Но быль ли это сон или же явь он не знал: ночные ведения, и дни - все
перемешалось и вот уже кричит на него из душного облака заполнившего собой
всю горницу Марья:

- Падаль! Выслужился, да?! Нас хотел спасти?! Детишек значит подвез им,
да? Ну еще и старушку с младенцем выдал! - и плевок...

Прояснение наступило в час, когда плотная, серебрящаяся яркими звездами
осенняя ночь окутала землю. Несколько прошедших солнечных, пролетевших для
Ивана в бреду дней, сохранили последнее в этом году свежее тепло. Окно было