Чтение 8–й страницы книги ~Завещание Колумба~

получившего возможность размять затекшие конечности.

- Жалко, очень жалко старика, - сказал он мне
физкультурным голосом и разумно-рассудительно добавил: - Да
ведь сам вместо него не ляжешь...

И по тому, с каким деятельным интересом он смотрел на
стоящую за мной Галю, было ясно, что он не только сейчас не
собирался ложиться под жестяную табличку вместо Кольяныча,
но и вообще мысль о возможности собственной смерти в будущем
кажется Владику совершенным абсурдом.

Лара медленно, будто спросонья, повернула к нам голову,
долго смотрела на меня, словно припоминала, кто я такой,
потом сделала неуверенный шаг навстречу, уткнулась мне лицом
в грудь и тихо заплакала. И сквозь всхлипывания я слыхал ее
тихие причитания:

- Как же можно так... Он ведь в жизни мухи не обидел...
Он добрый... Боже мой, какое зверство...

Я не мог понять, о чем она говорит. И спросить сейчас не
мог. Просто обнимал за плечи и тихо гладил по спине.
Охапки подаренной мне бабкой сирени упали на дорожку, и
неловко переминавшийся Владик наступал своими желтыми
мокасинами на сочные гроздья фиолетово-синих цветов.

- Поехали, Ларочка, домой, - сказал я. - Потом
поговорим...

- Да - да, Ларок, надо ехать, - готовно подхватил Владик.
- Слезами тут не поможешь, а дома надо еще оглядеться, все
проверить - люди ведь званы, помянуть надо отца добрым
словом... а со Стасом потом поговорим, я ему сам
расскажу...

Лариса молча кивнула - она всегда со всеми, со всем
соглашалась.

Стоявшая с ними женщина в черном вдруг резко сказала:

- Владилен Петрович, вам, наверное, действительно надо
взять детей и ехать домой, а поговорить следует сейчас...

- Пожалуйста, - пожал он своими круглыми, пухлыми
плечами. - Не понимаю только, почему сейчас? Отца нашего
никаким разговором уже не возвратишь, а дома люди званы...
Надо, чтобы было все, как водится у приличных людей...

- Наверное, - сказала женщина и скинула с головы черный
кружевной платок, - но, скорее всего один из этих приличных
людей и загнал его сюда...

И показала пальцем на жестяную табличку "Николай Иванович
Коростылев".

Владик набрал в обширную грудь воздуха, сокрушенно громко
вздохнул и возвестил присяжно-поверенно:

- Наденька, как все молодые люди, вы максималистка!
Из-за одного затаившегося мерзавца не можем же мы
подозревать всех людей, окружавших Николая Иваныча!..

Я молча слушал их, и в голове тонко вызванивало: "...его
убили... он умер от инфаркта...", но я не перебивал их и не
задавал вопросов, потому, что я профессионал в человеческом
горе, и профессия моя начинается с терпения. Адский жар
терпения выжигает всего сильнее душу, она сохнет постепенно,
трескается, стареет. Сыщик начинается не с хитрости,
быстроты и храбрости. Розыск ответа на любую загадку
начинается с терпения.

А Гале ненавистно всякого рода терпение. И неясность
своего положения и роли. Поэтому она выступила вперед и
давая сразу понять, что она мне человек не чужой и,
естественно, им таким образом свой, сказала своим мягким,
сострадательным голосом, не допускающим никакого отказа.

- Стасу надо объяснить, в чем дело... Мы же ничего не
знаем... Стас, безусловно, сможет... Я не дал ей
договорить:

- Минуточку... Все идут домой... Галя, помоги там Ларе,
чем сможешь, а мы с Надей задержимся ненадолго... Мы вас
скоро догоним...

Пережив мое предложение как новое, ничем не
спровоцированное оскорбление, Галя, тряхнув своими
прекрасными волосами, взяла Лару под руку и повела к
воротам, мальчишки побежали вперед, а Владик степенно
зашагал следом. Стихали постепенно их шаги, громче
заголосили птицы в кронах старых деревьев, истончался,
исчезал сочувственно - соболезнующий голос Гали,
успокаивающий Лару ненужными словами, и почему-то эти
отдельно доносившиеся слова казались мне похожими на
мято-желтые пятна солнца, с трудом прорвавшиеся сквозь
густую зелень, дрожащие, бесформенные, обманчиво
недостоверные, как нелепые разводы на маскхалате.

Здесь остро пахло сырой глиной и перепрелой хвоей.

Я обернулся и увидел, что Надя складывает оброненные мной
цветы, помятые толстыми ногами Владика, на могилу Кольяныча.
Она выпрямилась, посмотрела на меня и, угадывая незаданный
вопрос, сказала:

- Я вас хорошо знаю, я вас много раз видела у
Коростылева. Вы меня не запомнили, я девчонкой тогда
была... Вы приехали первый раз девять лет назад.

- Да, давно это было, - кивнул я. - Приблизительно лет
девять-десять назад. Она покачала головой.

- Не приблизительно, а точно - девять лет назад. В июле
это было...

- А почему вы это так точно запомнили? - спросил я из
вежливости.

- Потому, что я в вас сразу влюбилась. Мне было
четырнадцать лет, и никогда до этого не видела более
интересных людей.

- Занятно, - усмехнулся я. - За прошедшие годы у вас
была возможность убедиться во вздорности детских увлечений.

Она ничего не ответила, и поскольку пауза угрожала
затянуться, я быстро сказал:

- Последнее время меня преследует странное
воспоминание... Я пришел в зоопарк и в клетке между
вольерами пантеры и тигра увидел собаку. Обычную собаку,
дворнягу. Тогда я поглазел на нее и ушел, а теперь все чаще
думаю, что делала в клетке между пантерой и тигром дворняга?
что должна была изображать в зоопарке нормальная простая
собака?

Надя покачала головой.

- Не понимаю...

- Я и сам не очень понимаю, - махнул я рукой. - Я ощущаю
себя собакой, попавшей по недоразумению в клетку зоопарка.

Она повернулась ко мне, и я первый раз внимательно
рассмотрел ее лицо - очень тонкое, смуглое, с родинкой над
переносьем - как кастовая "тика" у индийских женщин.
Красивая девушка, ничего не скажешь.

- Удивляюсь, что я вас не запомнил, - сказал я.

- Мы в соседнем доме жили. Когда вы приезжали, я
смотрела на вас через забор и подслушивала, о чем вы с
Коростылевым разговаривали... Да, что там! Все утекло...

Из нагрудного карманчика она вынула сложенный серый лист
и протянула мне.

- Посмотрите...

Развернул лист - телеграмма. На сером бланке наклеены
белые бумажные полосочки, покрытые неровными рядами печатных
букв. Я пытался вчитаться в текст, но ужасный смысл слов,
их злой абсурд не вмещался в сознании.

Неровные черные буковки, похожие на муравьев, елозили и
мельтешили на белых дорожках бланка, прыгали и
перестраивались, пока не замерли на миг - и брызнули в глаза
нестерпимым ядом ужаса и боли.

"РУЗАЕВО МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ НАГОРНАЯ УЛИЦА 7

КОРОСТЫЛЕВУ НИКОЛАЮ ИВАНОВИЧУ

ВЧЕРА ВАША ДОЧЬ ЗЯТЬ ВНУКИ ПОГИБЛИ АВТО -

КАТАСТРОФЕ ГОРОДЕ МАМОНОВЕ ВОРОНЕЖСКОЙ

ОБЛАСТИ ТЕЛА НАХОДЯТСЯ ГОРОДСКОМ МОРГЕ

ВЫЕЗЖАЙТЕ ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ДОКУМЕНТОВ зпт

ЛИЧНОГО ИМУЩЕСТВА ПРИСКОРБИЕМ

ПРОНИН"

Я прочел еще раз телеграмму, и снова, и еще раз, но
ощущение контуженности, полного разрыва с реальностью не
проходило. Гудело в голове, слова прыгали перед глазами,
как желтые солнечные блики на густой листве.

- Что это такое? - растерянно спросил я.

- Его убили этой бумажкой, - тихо сказала Надя. - Он
прочел телеграмму при почтальоне и сразу потерял сознание.
Успели довезти до больницы, через час умер...

- А Лариса? - задал я бессмысленный вопрос.