Чтение 8–й страницы книги ~Суть дела~

- Нет, в самом деле...

- Сейчас, - крикнул Скоби. - Конечно, я вас отвезу.

Когда он сошел к ним, Луиза нежно взяла его забинтованную руку в свои.

- Бедная ручка, - сказала она. - Тебе больно?

Чистый белый бинт ее не пугал, как не пугает раненый в палате,
заботливо прикрытый простыней до самой шеи. Ему можно принести фрукты и не
думать о том, как выглядит рана, раз ты ее не видишь. Она приложилась
губами к перевязке и оставила на ней оранжевое пятнышко помады.

- Пустяки, - сказал Скоби.

- Право же, сэр, я могу дойти пешком.

- Никуда вы не пойдете пешком. Лезьте в машину.

Свет от щитка упал на экстравагантное одеяние Уилсона. Тот высунулся из
окна и закричал:

- Спокойной ночи, миссис Скоби. Мне было так приятно! Не знаю даже, как
вас благодарить!

Голос его задрожал от искреннего волнения - это придало словам какой-то
чужеземный оттенок - так их произносили только на родине. Тут интонация
менялась через несколько месяцев после приезда - становилась визгливой,
неискренней или тусклой и нарочито невыразительной. Сразу было видно, что
Уилсон недавно из Англии.

- Приходите к нам поскорее, - сказал Скоби, когда они ехали по
Бернсайд-роуд к гостинице "Бедфорд": он вспомнил, какое счастливое лицо
было у Луизы.

Ноющая боль в правой руке разбудила Скоби в два часа ночи. Он лежал,
свернувшись, как часовая пружина, на самом краю постели, стараясь не
прикасаться к Луизе: стоило им дотронуться друг до друга хотя бы пальцем,
сразу же выступал пот. Даже когда их тела не соприкасались, между ними
вибрировала жара. Лунный свет лежал на туалетном столе прохладным озерком,
освещая пузырьки с лосьоном, баночки с кремом, край фотографии в рамке. Он
прислушался к дыханью Луизы.

Она дышала неровно. Она не спала. Он протянул руку и дотронулся до ее
влажных, горячих волос; она лежала как деревянная, словно боялась выдать
какую-то тайну. С душевной болью, заранее зная, что он найдет, Скоби
провел пальцами по ее лицу и нащупал веки. Луиза плакала. Скоби
почувствовал безмерную усталость, но пересилил себя и попытался ее
утешить.

- Что ты, дорогая, - сказал он, - ведь я же тебя люблю.

Он всегда так начинал. Слова утешения, как и акт любви, постепенно
превращаются в шаблон.

- Знаю, - сказала она, - знаю. - Она всегда так отвечала.

Он выругал себя за бессердечность, потому что помимо воли подумал:
сейчас уже два часа, это будет тянуться без конца, а в шесть надо вставать
и идти. Он откинул волосы у нее со лба.

- Скоро пойдут дожди. Ты себя почувствуешь лучше.

- Я и так хорошо себя чувствую, - вымолвила она и разрыдалась.

- Что с тобой, детка? Скажи. Ну, скажи своему Тикки. - Он чуть не
поперхнулся. Он ненавидел кличку, которую она ему дала, но эта уловка
всегда оказывала действие.

- Ох, Тикки, Тикки, - простонала она. - Я больше не могу.

- А мне казалось, что сегодня вечером ты была довольна.

- Да, но ты подумай: довольна потому, что какой-то конторщик был со
мною мил. Тикки, почему они все меня не любят?

- Не глупи, дорогая! На тебя дурно влияет жара, ты выдумываешь бог
знает что. Тебя все любят.

- Только Уилсон, - повторила она со стыдом и отчаянием и опять
зарыдала.

- Что ж, Уилсон парень неплохой.

- Они не хотят пускать его в клуб. Он явился незваный, с зубным врачом.
Теперь они будут смеяться над ним и надо мной. Ох, Тикки, Тикки, дай мне
уехать и начать все сначала.

- Ладно, дорогая, ладно, - сказал он, глядя сквозь москитную сетку в
окно, на ровную гладь кишащего миазмами океана. - Но куда?

- Я могла бы поехать в Южную Африку и пожить там, покуда ты получишь
отпуск. Тикки, ты же все равно скоро выйдешь в отставку. А я налажу пока
для тебя дом.

Он чуть заметно отстранился от нее, а потом поспешно, боясь, как бы она
этого не заметила, взял ее влажную руку и поцеловал в ладонь.

- Это будет дорого стоить, детка.

Мысль об отставке сразу же взбудоражила его и расстроила: он всегда
молил бога, чтобы смерть пришла раньше. Надеясь на это. Скоби застраховал
свою жизнь. Он представил себе дом, который она ему сулила наладить,
постоянное их жилье: веселенькие занавески в стиле модерн, книжные полки,
заставленные книжками Луизы, красивую кафельную ванну, щемящую тоску по
служебному кабинету - дом на двоих до самой смерти и больше никаких
перемен, пока в права свои не вступит вечность.

- Тикки, я здесь больше не могу жить.

- Надо все как следует обдумать, детка.

- В Южной Африке Этель Мейбэри. И Коллинзы. В Южной Африке у нас есть
друзья!

- Но там все очень дорого.

- Ты мог бы отказаться хотя бы от части своей дурацкой страховки. И
потом, Тикки, без меня ты бы меньше тратил. Мог бы питаться в столовой и
обойтись без повара.

- Он стоит немного.

- Но и такая экономия будет кстати.

- Я буду по тебе скучать, - сказал он.

- Нет, Тикки, не будешь, - возразила она, удивив его глубиной своей
неожиданной горестной интуиции. - И, в конце концов, нам ведь не для кого
копить.

Он сказал очень ласково:

- Хорошо, детка, я непременно что-нибудь устрою. Ты же знаешь, я сделаю
для тебя все, что можно.

- А ты меня не просто утешаешь, потому что сейчас уже два часа ночи?
Ты, правда, что-нибудь придумаешь?

- Да, детка. Я что-нибудь придумаю.

Он был удивлен, что она так быстро уснула: она была похожа на усталого
носильщика, который наконец-то скинул свою ношу. Она уснула, не дослушав
фразу, вцепившись, как ребенок, в его палец и по-детски легко дыша. Ноша
теперь лежала возле него, и он готовился взвалить ее себе на плечи.

2

В восемь часов утра по дороге к пристани Скоби заехал в банк. В
кабинете управляющего было полутемно и прохладно. На несгораемом шкафу
стоял стакан воды со льда.

- Доброе утро, Робинсон.

Робинсон, высокий человек с впалой грудью, был озлоблен тем, что его не
назначили в Нигерию. Он пожаловался:

- Когда наконец переменится эта гнусная погода? Дожди запаздывают.

- В Протекторате они уже пошли.

- В Нигерии всегда знаешь, на каком ты свете. Чем могу быть вам
полезен, Скоби?

- Не возражаете, если я присяду"?

- Конечно, нет. Я лично никогда не сажусь до десяти. Когда стоишь,
лучше переваривается пища. - Он беспокойно сновал по кабинету на тонких,
как ходули, ногах, потом с отвращением хлебнул ледяной воды, словно это
было лекарство. На столе Скоби увидел книгу "Болезни мочевых путей",
открытую на цветной таблице. Робинсон повторил: - Чем я могу быть полезен?

- Дайте двести пятьдесят фунтов, - нервно отшутился Скоби.

- Вы все, видно, считаете, что банк набит деньгами, как копилка, - сухо
осклабился Робинсон. - Сколько вам на самом деле нужно?

- Триста пятьдесят.

- А сколько у вас сейчас на счету?

- По-моему, фунтов тридцать. Сейчас ведь конец месяца.

- Давайте-ка мы это проверим. - Он позвал конторщика, и пока они ждали,
Робинсон вышагивал по кабинету: шесть шагов до стены и столько же обратно.
- Сто семьдесят шесть раз взад и вперед - будет миля. Я стараюсь до обеда
сделать три мили. Берегу здоровье. В Нигерии я ходил пешком в клуб
завтракать, полторы мили туда и еще полторы - назад в контору. А здесь
гулять негде, - говорил он, делая полуоборот на ковре. Служащий положил
ему на стол листок бумаги. Робинсон поднес его к самым глазам, словно
хотел понюхать. - Двадцать восемь фунтов, пятнадцать шиллингов и семь
пенсов.

- Я хочу отослать жену в Южную Африку.

- Ах, вот что. Понятно.

- Пожалуй, я могу чуть-чуть ужаться, - сказал Скоби. - Хотя из моего
жалованья много я ей дать не смогу.

- Не вижу, к сожалению, как...

- Я думал, вы мне позволите превысить кредит, - сказал не очень
уверенно Скоби. - Многие ведь так делают. Вы знаете, я брал вперед только
раз, да и то лишь на несколько недель, фунтов пятнадцать. Мне было очень
неприятно. Меня это даже пугало. Почему-то казалось, что я задолжал лично
управляющему.

- Беда в том, Скоби, что мы получили приказ ни в коем случае не
допускать кредитования вкладчиков. Идет война. Никто сейчас не может
предложить в качестве обеспечения самое ценное - свою жизнь.