заколочено. Высокое зеркало на ножках и столик, покрытый кружевной
салфеткой. Кровать с медными решетчатыми спинками. Мы встали с нее лишь с
наступлением темноты.
ужинают в столовой. Все они были одеты по-городскому. Даже дети: мальчики
в галстучках, девочки в нарядных платьицах. Зато мы оказались
единственными пассажирами на палубе "Адмирала Гизана". Обратно он плыл еще
медленнее. Останавливался у пустых причалов и опять пускался в путь,
старая, измятая посудина. Сквозь листву светились окна вилл. Вдали
виднелось казино, освещенное прожекторами. Наверное, там сегодня
какой-нибудь праздник. Мне хотелось, чтобы пароход помедлил на середине
озера и остановился у полузатонувшего понтона. Ивонна спала.
открытым небом, покрытый белой скатертью. На каждом таком столике лампа с
двойным абажуром. Похоже на фотографию торжественного ужина на
благотворительном вечере в пользу детей-сирот в Каннах 22 августа 1939
года, или ту, которую я всегда ношу с собой: там заснят мой отец со своими
ныне уже умершими знакомыми 11 июля 1948 года в каирском казино в ночь
избрания юной англичанки Кэй Оуэн мисс "Bathing Beauty" ["Краса курорта"
(англ.)]. Точно так же выглядел "Спортинг" в то лето, когда мы там
ужинали. Та же обстановка. Те же "светлые" ночи. Те же лица. Да-да,
некоторые из них я узнал.
надевала платья из муслина или крепа. Она любила и шарфы болеро. Я же был
обречен вечно ходить в одном и том же фланелевом костюме и галстуке
"Интернэшнл Бар Флай". Вначале Мейнт часто возил нас в "Святую Розу",
кабаре на берегу озера недалеко от Ментон-Сен-Бернара, а точнее, в
Вуарене. Он был знаком с его хозяином, неким Пулли. Мейнт сказал, что
Пулли не имеет вида на жительство. Толстяк с мягким взглядом был сама
деликатность. И со всеми сюсюкал. "Святая Роза" считалась шикарным
заведением. Там собиралась та же роскошная публика, что и в "Спортинге".
На террасе с перголой танцевали. Помню, я прижал к себе Ивонну и подумал,
что просто жить не смогу без запаха ее волос и кожи, а музыканты играли
блюз.
пор, как мы с Ивонной стали жить вместе в "Эрмитаже", его меланхолия
возросла. Каждые три часа он с обязательностью маятника обходил нашу
комнату и опять ложился. Прежде чем удалиться в гостиную, он на какое-то
мгновение застывал у окна, садился, навострив уши, и не то следил за
перемещениями "Адмирала Гизана", не то обозревал окрестности. Меня
потрясла деликатность печального зверя, я был очень тронут, когда понял,
что он нас охраняет.
ложилась поперек кровати с сигаретой. На ее тумбочке между губной помадой
и дезодорантом вечно валялись пачки денег. Откуда они взялись? Сколько
времени она живет в "Эрмитаже"? Ее "поселили" сюда на время съемок. Но
ведь съемки закончены? "Мне так хотелось, - призналась она, - прожить весь
"сезон" на курорте! Этот "сезон" будет просто блеск!" "Курорт", "сезон",
"просто блеск", "граф Хмара"... Кто кого обманывал, повторяя чужие
заученные слова?
предупредительностью, деликатностью и влюбленностью восемнадцатилетнего
мальчика. Первое время перед сном мы либо говорили о ее "будущности", либо
она просила меня прочесть ей несколько страничек из "Истории Англии" Андре
Моруа. И каждый раз, как я принимался за чтение, немецкий дог садился в
дверях гостиной и с важностью смотрел на меня. Ивонна, в полосатом халате,
растянувшись, слушала, слегка сдвинув брови. Я так и не понял, с чего
вдруг ей, за всю свою жизнь не прочитавшей ни одной книги, полюбился этот
исторический труд. Сама она не могла дать ясного ответа: "Понимаешь, это
так здорово написано... Андре Моруа великий писатель". Полагаю, она
случайно нашла "Историю Англии" в холле "Эрмитажа", и книга стала для нее
чем-то вроде талисмана или доброй приметы. Она часто просила: "Читай
помедленней!" - или спрашивала, что значит то или иное выражение. Она
хотела выучить "Историю Англии" наизусть. Я сказал, что Андре Моруа -
еврей, автор изящных новелл и знаток женской психологии. Однажды вечером
она с моей помощью написала ему письмо: "Господин Андре Моруа, я
восхищаюсь вами. Часто перечитываю вашу "Историю Англии" и хотела бы
получить ваш автограф. С уважением. Ивонна Х."
есть квартира в Женеве, и они почти всегда и повсюду вместе. Мейнт "по
мере сил" практиковал. Книга Моруа была заложена визитной карточкой с
четкой надписью "Доктор Рене Мейнт", а в ванной, на краю одной из раковин,
среди флакончиков я обнаружил рецепт снотворного с печатью "Доктор
Р.С.Мейнт".
меня сохранилось несколько штук; столько времени прошло, а от них все еще
пахнет пачулями. Исходит ли этот запах от конверта, от бумаги или же - как
знать? - от чернил, которыми писал Мейнт? Перечитываю первую попавшуюся:
"Смогу ли я увидеться с вами сегодня вечером? Во второй половине дня мне
нужно будет съездить в Женеву. Позвоню вам часов в девять в гостиницу.
Целую. Ваш Рене М." Или вот еще: "Простите, что я вдруг исчез! Дело в том,
что я двое суток не выходил из номера. Меня поразило, что через три недели
мне исполнится двадцать семь лет. И я стану очень, очень немолодым
человеком. До скорой встречи. Целую. Ваша боевая крестная мать - Рене".
Или эта, адресованная Ивонне, написанная странным неровным почерком:
"Представляешь, кого я только что встретил в холле? Франсуа Молаза -
грязную шлюху! И он подумал, что я пожму ему руку. Нет уж, дудки! Дудки!
Да чтоб ей сдохнуть!" (Последняя фраза четырежды подчеркнута.) И множество
других, тому подобных.
некоторые имена: Клод Брэн, Паоло Эрвье, некая Рози, Жан-Пьер Пессо,
Франсуа Молаз, Карлтон и какой-то Дуду Хендрикс, которого Мейнт величал
свиньей... Почти сразу я догадался, что это местные жители; ведь если
летом здесь курорт, то начиная с октября - обычный провинциальный городок.
Мейнт рассказывал, что Брэн и Эрвье "преуспели" в Париже, Рози "получила
от отца в наследство гостиницу в Ла-Глюза", а "эта шлюха" Молаз, сын
владельца книжного магазина, задирает нос, каждое лето появляясь в
"Спортинге" с социетарием театра "Комеди Франсез". Все они, без сомнения,
друзья их детства и юности. Стоило мне о чем-нибудь спросить, Ивонна и
Мейнт сейчас Же смолкали и отвечали уклончиво. Тогда я вспоминал паспорт
Ивонны и представлял себе, как они лет в пятнадцать - шестнадцать выходят
вместе зимним вечером из кинотеатра "Регент".
пятном обозначено казино и намечен легкий силуэт женщины в стиле
Жана-Габриэля Домерга. Проглядев перечень увеселений с точными датами, я
бы лучше ориентировался во времени.
выступавшего в "Стортинге". Это было, кажется, в начале июля, стало быть,
я уже прожил с Ивонной дней пять или шесть. Мейнт пошел с нами. На Ульмере
был костюм очень насыщенного ярко-голубого цвета, я не мог на него
наглядеться. Должно быть, в этой приятной голубизне было что-то
магическое, поскольку, глядя на нее, я уснул.
танцующих, они впервые заговорили при мне о кубке "Дендиот". Я сразу
вспомнил спортивный самолет с загадочным плакатом. Соревнования за кубок
"Дендиот" чрезвычайно заинтересовали Ивонну. Это было что-то вроде
конкурса на самый безупречный вкус. По словам Мейнта, для участия в нем
необходимо иметь роскошный автомобиль. "Как во-вашему, "додж" годится или
лучше взять машину напрокат в Женеве?" (Мейнт именно так поставил вопрос.)
Ивонне хотелось попытать счастья. Жюри состояло из различных
высокопоставленных лиц: президента Общества игроков в гольф с супругой,
президента "Турсервиса", супрефекта Верхней Савойи, Андре де Фукьера
(услышав это имя, я буквально подскочил от удивления и попросил Мейнта
повторить сказанное, ну да, я не ослышался, самого Андре де Фукьера,
издавна признанного "эталоном безупречного вкуса", чьи интереснейшие
воспоминания я читал), господина и госпожи Сандоз, владельцев гостиницы
"Виндзор", бывшего чемпиона по лыжному спорту Даниэля Хендрикса, ныне
владельца самых роскошных спортивных магазинов в Межеве и в Альп д'Юезе
(его-то как раз Мейнт и называл свиньей), какого-то кинорежиссера, его
фамилию я никак не могу вспомнить (то ли Гамонж, то ли Гамас), и, наконец,
танцовщика Хосе Торреса.
верного рыцаря Ивонны. В качестве такового он должен был провезти ее на
машине по широкой посыпанной гравием аллее "Спортинга" и остановиться
напротив жюри. Затем ему следовало выйти и открыть перед дамой дверцу.
Третьим претендентом на кубок, разумеется, будет немецкий дог.