исполнилось тогда восемнадцать, и я был еще несовершеннолетний. Родители
мои развелись, но жили в одном доме; отец - с истеричной соломенной
блондинкой, этакой Милен Демонжо [популярная французская киноактриса 60-х
годов, известная нашему зрителю по фильмам "Фантомас" и "Три мушкетера"]
местного пошиба. А я с матерью. В тот день родители сильно повздорили на
лестнице - ссора вспыхнула из-за скромных алиментов, которые отец был
вынужден выплачивать матери по решению суда после бесконечного
разбирательства в инстанциях. Верховный суд департамента Сена.
Апелляционный суд. Решение в пользу истицы, врученное судебным
исполнителем. Мать сказала мне: пойди позвони к нему и потребуй деньги,
которые он не выплатил. Увы, больше нам жить было не на что. Скрепя сердце
я подчинился. Честное слово, я звонил в его квартиру с намерением
поговорить с ним по-хорошему и даже извиниться за свое вторжение. А он
захлопнул дверь перед моим носом. Я слышал, как его Милей Демонжо вопила и
звонила в полицию, мол, "тут хулиган скандалит".
вместе с отцом сесть в "корзину для салата", стоявшую у подъезда. Мы
сидели друг напротив друга на деревянных скамьях, по бокам у каждого - два
полицейских. Мне подумалось, что для меня это - первый подобный опыт в
жизни, а вот отец уже испытал такое, двадцать лет назад, в ту февральскую
ночь 1942 гола, когда инспектора полиции по делам евреев запихнули его в
"корзину для салата" - почти такую же, как эта. И я спрашивал себя: а не
вспомнил ли он об этом сейчас? Но он делал вид, будто не замечает меня, и
старался не встречаться со мной взглядом.
бульвару Сен-Жермен. Остановились у светофора напротив кафе "Де-Маго".
Через зарешеченное окошко я видел людей, сидевших за столиками на террасе,
на солнышке, и завидовал им. Впрочем, мне-то ничего особенного не грозило:
слава Богу, время на дворе было мирное, безобидное, время, которое назовут
впоследствии "три славных десятилетия".
оккупации, так спокойно дал посадить меня в "корзину для салата". Он сидел
напротив, невозмутимый, с легкой брезгливостью на лице, в упор не видел
меня, сторонился, как зачумленного, и я боялся предстоящего объяснения в
участке, понимая, что никакой поддержки от него ждать не приходится. Это
казалось мне тем более несправедливым, что я тогда как раз начал писать
книгу - мою первую книгу, - в которой принял на себя всю боль, испытанную
им при оккупации. Несколько лет назад я нашел в его библиотеке труды
антисемитов, изданные в сороковые годы, - должно быть, он купил их тогда,
чтобы попытаться понять, в чем эти люди его обвиняли. Я представлял себе,
как поразило его описание чудища, рожденного больным воображением,
зловещей тени с крючковатым носом и когтистыми пальцами, маячившей на
каждой стене, нелюдя, носителя всех мыслимых пороков, ответственного за
все зло и виновного во всех преступлениях. Мне хотелось в моей первой
книге дать отповедь этим людям, оскорбившим меня через моего отца. На
своей территории французской прозы я намеревался раз и навсегда поставить
их на место. Сегодня я хорошо понимаю всю детскую наивность моего замысла:
где теперь эти авторы - расстреляны, высланы, впали в маразм или умерли от
старости? Да, как ни жаль, я опоздал.
участком квартала Сен-Жермен-де-Пре. Полицейские провели нас в кабинет
комиссара. Отец сухо объяснил ему, что я "хулиган" и что постоянно "со
скандалом врываюсь в его дом" с семнадцати лет. Комиссар пообещал мне "в
следующий раз посадить в кутузку" - тоном, каким говорят с преступниками.
Я понял, что отец и мизинцем бы не шевельнул, захоти комиссар перейти от
слов к делу и отправить меня в камеру предварительного заключения.
необходимо вызывать полицию и "закладывать" меня комиссару? Он не ответил.
Я не держал на него зла. Поскольку нам было по пути, мы пошли рядом, он
молчал, я тоже. Мне хотелось напомнить ему о той февральской ночи в 1942
году, когда его тоже везли в "корзине для салата", спросить, вспомнил ли
он об этом сейчас. Но, вероятно, для него это было не так важно, как для
меня.
Он пошел к себе, я - к себе. Я виделся с ним еще два или три раза, через
год, в августе, когда он забрал мой военный билет и другие документы,
чтобы против моей воли определить меня на военную службу в гарнизон Рейи.
После этого я больше его не видел.
решила не возвращаться в пансион в последний момент, уже подойдя к его
дверям, а потом бродила по окрестным улицам весь вечер, до комендантского
часа?
Волчья Яма, Черешневая аллея. Но тенистая улочка, что бежит вдоль стены
"Святого Сердца Марии", выходит к товарной станции, а немного подальше,,
если идти по авеню Домениль, начинается Лионский вокзал. Железнодорожные
пути проходят в нескольких сотнях метров от пансиона, где жила взаперти
Дора Брюдер. Этот тихий квартал, будто и не парижский, с его обителями,
никому не ведомыми кладбищами и безлюдными проспектами, - это ведь еще и
квартал рельсов и дальних дорог.
так близко. Не знаю, слышала ли она из дортуара в тишине непроглядных
военных ночей стук колес товарных поездов или тех, что отправлялись с
Лионского вокзала в свободную зону... Ей наверняка были знакомы эти два
лживых слова: свободная зона.
писал-то я для того, чтобы она подольше оставалась в моих мыслях, -
девушка, ее ровесница, я назвал ее Ингрид, бежит со своим другом в
свободную зону. Я писал, думая о Белле Д., которая тоже в пятнадцать лет
покинула Париж, нелегально пересекла демаркационную линию - и оказалась в
тулузской тюрьме; об Анне Б., которую в восемнадцать задержали без
документов на вокзале в Шалоне-сюр-Сон и приговорили к четырем месяцам
заключения... Все это они рассказали мне в шестидесятые годы.
кто-нибудь, друг или подруга? Осталась ли она в Париже или попыталась
добраться до свободной зоны?
декабря 1941 года в графах "Дата и ориентировка - Гражданское состояние -
Заведено дело..." записано следующее:
проживает по адресу: бульвар Орнано, 41. Показания Брюдера Эрнеста, 42
лет, отца".
Ламбер, позади Монмартрского холма, фамилия комиссара была Сири. Но Эрнест
Брюдер обратился, по всей вероятности, в окружной комиссариат, улица
Мон-Сени, 74, в ведении которого находился участок Клиньянкур: это было
ближе к его гостинице. Комиссара там звали Корнек.
решался пойти в участок и заявить об исчезновении дочери. Можно себе
представить, сколько тревог и сомнений пережил он за эти тринадцать долгих
дней. Ведь он не вписал Дору, заполняя досье в октябре 1940-го в том же
самом комиссариате, и полицейские могли теперь это обнаружить. Пытаясь
разыскать дочь, отец сам привлекал к ней внимание.
Наверно, в комиссариатах подобные документы уничтожались сразу же по
истечении срока хранения. А через несколько лет после волны были
уничтожены и другие полицейские архивы, например специальные реестры,
заведенные в июне 1942-го, когда все евреи получили фон три желтые звезды
на каждого старше шести лет. В эти реестры вносились фамилия еврея, номер
удостоверения личности, адрес, а в последней графе он должен был
расписаться в получении этих самых звезд. В полицейских комиссариатах
Парижа и предместий было составлено больше пятидесяти таких реестров.
отвечал Эрнест Брюдер. Возможно, ему попался полицейский чин, который
просто делал свою работу, так же, как и до войны, и не видел никакой
разницы между Эрнестом Брюдером с дочерью и прочими французам". Конечно,
этот человек был "экс-австрийцем", жил в гостинице и не имел профессии. Но
его дочь родилась в Париже и была французской подданной. Подросток в
бегах. В эти смутные времена такое случалось часто. Может быть, тот
полицейский и посоветовал Эрнесту Брюдеру дать объявление в "Пари-Суар",
поскольку прошло уже две недели с тех пор, как Дора исчезла. Или нашелся
газетчик, из тех, что подвизаются на мелких происшествиях типа "сбитых
собак" и околачиваются в комиссариатах, который сам наобум тиснул это
объявление о розыске среди других заметок под рубрикой "Вчера и сегодня"?
январе 1960 года, - такой силы чувство, что даже не знаю, испытывал ли я
еше в жизни что-нибудь подобное. Хмельной восторг от того, что порваны
одним махом все путы: захотел - и разом разделался с навязанной тебе
дисциплиной, с пансионом, с учителями и одноклассниками. Ты теперь сам по
себе и не имеешь ничего общего со всеми этими людьми; ты порвал с
Буркатовский Сергей
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман