Чтение 8–й страницы книги ~Улица темных лавок~

Я взял его под руку. Не могли же мы вечно торчать на мосту. Мы пошли по
набережной Пасси.

- Вы виделись с ней во Франции? - спросил я.

- Нет. Когда я приехал во Францию, ее уже не было в живых. Она
покончила с собой...

- Почему?

- Она часто мне говорила, что боится постареть...

- А когда вы ее видели в последний раз?

- После истории с Лучано она познакомилась с тем французом. В то время
мы иногда виделись.

- Вы знали этого француза?

- Нет. Она говорила, что собирается выйти за него, чтобы стать
француженкой... Она была одержима идеей обрести гражданство...

- Вы развелись?

- Конечно... Наш брак длился всего полгода. Как раз достаточно, чтобы
успокоить иммиграционные службы, которые хотели выдворить ее из
Соединенных Штатов.

Я напряженно слушал, стараясь не упустить нить рассказа. Тем более что
он говорил очень тихо.

- Она уехала во Францию... И больше я ее не видел... А потом узнал... о
самоубийстве...

- Как вы узнали?

- От одного приятеля-американца, он был знаком с Гэй и оказался в то
время в Париже. Он прислал мне маленькую вырезку из газеты...

- Вы сохранили ее?

- Да, конечно, она у меня дома, в столе.

Мы поднялись к садам Трокадеро. Там царило оживление, фонтаны были
освещены. У фонтанов и на Иенском мосту толпились туристы. Этот
октябрьский субботний вечер казался весенним - много гуляющих, теплый
воздух, еще не облетевшие листья.

- Я живу чуть дальше...

Сады Трокадеро остались позади, мы свернули на Нью-Йоркскую авеню. Там,
на набережной, под деревьями, у меня возникло неприятное ощущение, что все
это мне только снится. Я уже прожил свою жизнь и теперь просто призрак,
парящий в теплом воздухе субботнего вечера. К чему восстанавливать
оборванные связи, отыскивать ходы, которые давным-давно замурованы? И я
уже с трудом верил в реальность этого пухлого усатого человечка, идущего
рядом.

- Как странно, я вдруг вспомнил имя француза, с которым Гэй
познакомилась в Америке...

- Как его звали? - спросил я, и голос мой дрогнул.

- Говард... это его фамилия... не имя... подождите... Говард де
что-то...

Я остановился.

- Говард де?..

- Де... де... Люц... Л... Ю... Ц... Говард де Люц... меня поразила эта
фамилия... полуанглийская, полуфранцузская... а может, испанская...

- А имя?

- Имя?

Он развел руками.

- Вы не знаете, как он выглядел?

- Нет.

Я покажу ему фотографию, на которой Гэй снята вместе со старым
Джорджадзе и тем, кто, как я считал, был мною.

- Чем занимался этот Говард де Люц?

- Гэй говорила, что он из аристократической семьи... Ничем он не
занимался. - Блант усмехнулся. - Хотя нет... нет... подождите... Я
вспоминаю... Он долго жил в Голливуде... Гэй говорила, он был там
доверенным лицом актера Джона Гилберта...

- Доверенным лицом Джона Гилберта?

- Да, в последние годы его жизни.

По Нью-Йоркской авеню машины мчались быстро и так бесшумно, что во мне
росло ощущение нереальности происходящего. Они проносились с приглушенным
шелестом, словно скользили по воде. Мы были уже у моста Альма. Говард де
Люц. Есть надежда, что это мое имя. Да, эти звуки пробуждают во мне
что-то, но столь же неуловимое, как отблеск лунного света. Если Говард де
Люц - это действительно я, то мне нельзя отказать в оригинальности: из
множества профессий, одна другой пленительнее и почетней, я выбрал роль
"доверенного лица Джона Гилберта".

Не доходя до Музея современного искусства, мы свернули в маленькую
улочку.

- Я живу здесь, - сказал он.

В лифте свет не горел, а на лестнице он тут же погас, и пока мы
поднимались, в полной темноте, до нас долетели звуки музыки и смех.

Лифт остановился, и я почувствовал, как Блант рядом со мной пытается
нащупать ручку дверцы. Наконец он ее открыл. Выходя из лифта, я толкнул
его - на площадке было совсем темно, хоть глаз выколи. Смех и музыка
доносились из квартиры на этом этаже. Блант повернул ключ в замке.

Он прикрыл за нами дверь, мы оказались в передней, освещенной слабым
светом голой лампочки, свисавшей с потолка. Блант в растерянности
остановился. Я подумал, не пора ли мне откланяться. Оглушительно гремела
музыка. На пороге комнаты появилась рыжеволосая молодая женщина в белом
купальном халате. Она удивленно оглядела нас. Небрежно запахнутый халат
приоткрывал ее грудь.

- Моя жена, - сказал мне Блант.

Она чуть кивнула мне и обеими руками стянула у шеи ворот халата.

- Я не знала, что ты так рано вернешься, - заявила она.

Так мы и стояли, не двигаясь, и от тусклого электрического света наши
лица казались смертельно бледными. Я обернулся к Бланту.

- Могла бы предупредить меня, - сказал он ей.

- Я не знала...

Словно ребенок, пойманный на лжи, она опустила голову. Оглушительная
музыка смолкла, уступив место саксофонной мелодии, такой прозрачной и
чистой, что казалось, она тает в воздухе.

- Вас много? - спросил Блант.

- Нет, нет... несколько друзей...

Приоткрылась дверь, и в щель просунулась голова коротко остриженной
блондинки со светлой розовой помадой на губах. Потом другая голова -
брюнета с матовой кожей. Свет голой лампочки превращал их лица в маски.
Брюнет улыбался.

- Я должна вернуться к ним... Приходи часа через два-три.

- Хорошо, - сказал Блант.

Она исчезла в комнате вслед за своими друзьями и закрыла за собой
дверь. Послышались взрывы смеха, возня. Потом снова грянула музыка.

- Пошли! - сказал Блант.

Мы вновь очутились на лестнице. Блант зажег свет и примостился на
ступеньке. Жестом он пригласил меня сесть рядом.

- Моя жена намного моложе меня... Тридцать лет разницы... Никогда не
следует жениться на женщине намного моложе себя... Никогда. - Он положил
мне руку на плечо. - Все равно ничего не выйдет. Не было еще случая, чтобы
вышло... Запомните это, старина...

Свет погас. У Бланта не было ни малейшего желания вновь его зажечь. У
меня, впрочем, тоже.

- Видела бы меня сейчас Гэй...

Он рассмеялся при этой мысли. Странный смех во мраке.

- Она бы меня не узнала... За эти годы я прибавил по крайней мере
килограммов тридцать...

Он снова рассмеялся, но не так, как прежде, более нервно, принужденно.

- Она была бы очень разочарована... Вы только представьте себе...
Пианист в баре отеля...

- Почему разочарована?

- А через месяц я буду безработным...

Он сжал мне руку выше локтя.

- Гэй верила, что я стану вторым Коулом Портером... [американский
композитор (1892-1964), автор ряда популярных мюзиклов]

Вдруг раздался женский крик. В квартире Бланта.

- Что происходит? - спросил я.

- Ничего. Развлекаются.

Мужской голос проорал: "Открой мне! Открой, Дани!" Смех. Хлопнула
дверь.

- Дани - это моя жена, - шепнул Блант.

Он встал и зажег свет.

- Пойдем прогуляемся.

Мы прошли по эспланаде Музея современного искусства и сели на
ступеньки. Я видел, как внизу, по Нью-Йоркской авеню, проносятся машины, -
и это был единственный здесь признак жизни. Вокруг нас ни души, все
замерло. Даже Эйфелева башня на другом берегу Сены - Эйфелева башня,
обычно такая незыблемая, - походила на груду железного лома.

- Здесь хорошо дышится, - сказал Блант.

И правда, теплый ветер овевал эспланаду, и статуи, казавшиеся сейчас
темными пятнами, и большие колонны музея.

- Я хотел показать вам фотографии, - сказал я Бланту.

Вынув из кармана конверт, я открыл его и достал два снимка: Гэй Орловой
со старым Джорджадзе и человеком, в котором, мне казалось, я узнавал себя,
и Гэй Орловой - девочки. Я протянул ему первый.

- Ничего не видно, - пробормотал Блант.

Он несколько раз чиркнул зажигалкой, но ветер задувал пламя. В конце
концов он прикрыл его ладонью и поднес зажигалку к фотографии.

- Вот, посмотрите на этого человека, - сказал я. - Слева... У самого
края...