студеный - не июньский, а скорее ноябрьский - ветер. Звезды были
по-осеннему яркие.
- Юзеф, - спросил Седой, - когда ты в последний раз видел Андрея?
- Андрея? Позавчера. А что?
- Погоди. Где ты его видел?
- В городе.
- Это ясно. Где именно?
- Возле магазина пана Алойза.
- В какое время?
- В три часа.
- Он был пьян?
- Что ты... Нет...
- Сколько денег ты ему передал?
- Тысячу злотых, как обещал.
- Куда он пошел после?
- Не знаю. Я смотрел, чтобы за мной не было слежки. За ним я не
смотрел. А в чем дело?
- Погоди. Как он был одет? Не в немецкой форме без погон?
- Нет. Он был в сером костюме.
- Серая рубашка с красным галстуком?
- По-моему, да... Наверняка - да.
- Вот так штука...
- А что случилось?
- В пять часов его видели входящим в абвер. В девять часов он вышел
оттуда.
- Не может быть... Он ведь прислан красными... Он русский разведчик.
- А до часу ночи он пил в казино для немецких офицеров с полковником
абвера Бергом.
- Что ж мне - пора уходить в лес?
- Ты два раза передавал ему деньги?
- Да.
- Ты ведь ему не говорил, кто ты такой?
- Нет. Сказал, что пришел от тебя.
- А я для вашей семьи не столько часовщик, сколько самогонщик. Ты с ним
не говорил ни о чем?
- Никогда.
- Как бы не пришлось менять квартиру мне... Ты вне игры, он не знает,
кто ты и откуда. Передавал деньги за самогон моему человеку - это
убедительно. Ай-яй-яй, какая штука получается...
- Ты запрашивал красных?
- В лесу кончилось питание для рации. Ладно, иди, проигрывай деньги
немцу. Завтра утром я к тебе подойду, может, что прояснится. Во всяком
случае, помни: ты передавал деньги моему человеку за самогон, который
получал у нас. Для отвода глаз я тебе брошу письмецо с просьбой остаток
вашего долга передать пану Андрею.
- Хорошо.
Седой пожал Юзефу руку и пошел вниз, к дороге. Он всегда прощался и
здоровался, очень крепко сжимая руку, чуть дергая ее на себя - будто борец
перед началом схватки.
Юзеф стоял на крыльце до тех пор, пока не затарахтел мотоцикл на нижней
дороге: это значило - Седой уехал. Юзеф достал сигарету и закурил. Он
почувствовал, что руки у него дрожат.
Но ни Юзеф, ни Седой не знали, что "красный разведчик" Андрей,
посланный сюда три месяца назад, имеет кличку Муха и что именно на встречу
с ним была заброшена группа Вихря.
ОДИССЕЯ СОРОК ЧЕТВЕРТОГО ГОДА
- Я совершал побег из концлагеря возле Аахена раз сто, - медленно
говорил Степан Богданов, прислонившись затылком к дощатой стене барака.
Коля слушал его, закрыв глаза, и чувство гадливости к себе не покидало его
- он ничего не мог с собой поделать - он не верил Степану. Он не верил его
рассказу оттого, что встреча их здесь, в Польше, была слишком уж
неожиданной, странной, а его учили остерегаться всякого рода
незапланированных странностей. - Я перебегал к вагонеткам, - медленно
продолжал Степан, - бросался плашмя на уголь, полз вплотную к откаточным
рельсам, ждал, когда резанет белым, окаянным светом прожектор, потом
забирался в вагонетку и начинал засыпать себя углем. Я совершал побег раз
сто - в мыслях. А в тот раз мне предстояло совершить его наяву. За пазухой
я спрятал кусок фанеры, чтоб было чем забросать себя углем. Выйдет? Или
пристрелят.
- ...Строиться! - кричат конвойные. - Быстро!
Довольно трудно строиться быстро после десяти часов работы в шахте,
поэтому охрана орет зло и монотонно. Вообще немцы орут монотонно - у них
даже в этом какой-то свой, особый, немецкий распорядок.
- Вперед! Бегом! Живей!
Грохочут деревянные колодки. Задыхаются люди. Смеясь, переговариваются
охранники. Я бегу и смотрю на них. Их двое. Колонна бежит, а они
неторопливо идут справа от нас - по узенькой асфальтовой дорожке,
сделанной специально для них. Охране не надо бежать - колонна длинная, они
видят нас сбоку, справа. А слева - вплотную - проволока с пропущенным
током и вышка с пулеметами. Так что охрана отвечает только за правую
сторону - за уголь и вагонетки. Еще правее, следом за тремя большими
кучами угля, тоже проволока с током и вышки с пулеметами. Для меня сейчас
единственный выход - вагонетка с углем, потом стометровый путь по
откаточным рельсам через проволоку и охрану - к железнодорожному бункеру,
в который меня вышвырнут, перевернув вагонетку метрах в трех над бункером.
Но сейчас я не думаю о тех трех метрах, которые мне предстоит пролететь
вместе с глыбами угля. Сейчас я бегу и смотрю на немцев. Обычно они
останавливаются и, повернувшись друг к другу лицом, прикуривают сигарету.
Мне нужен именно такой момент. Они чиркают спичкой или зажигалкой - и на
какую-то долю минуты перестают видеть. Так бывает, если сначала посмотреть
на горящую лампу, а потом на вечерний лес. Тогда лес покажется сплошной
черной стеной. И люди - тоже. Я специально зажигал спичку, а потом смотрел
по сторонам - и ничего не видел. Только звенящую, черно-зеленую темноту. Я
высчитывал, сколько времени продолжается эта черно-зеленая темнота, и
получалось почти достаточно, чтобы добежать до ближайшей угольной кучи,
броситься рядом с ней, замереть и ждать, пока пройдет колонна с
охранниками, а потом снова ждать белого луча прожектора, который с
немецкой пунктуальностью начинает шарить по этому кусочку лагеря особенно
тщательно после того, как пройдет колонна.
Остановились! Я вижу, как они наклоняются друг к другу. Вспыхивает
огонек спички. Он колеблется на ветру. Я рывком выбрасываюсь направо,
делаю десять прыжков. На четвертом прыжке у меня сваливается с ноги
колодка.
- Живей! Живей! - орут немцы.
Значит, они ничего еще толком не видят и поэтому кричат особенно зло.
Сейчас у них пройдут зелено-черные круги перед глазами и они смогут видеть
все вокруг, а значит, и меня они смогут увидеть. А мне еще надо сделать
восемь шагов. Ведь я бегал здесь сто раз - я же знаю. Я высчитал. Я делаю
восемь шагов и вижу, что мне еще осталось сделать столько же.
Все. Это конец. Я ошибся с расстоянием, но я не мог ошибиться с
огоньком спички. Сейчас у них прошли эти черные круги и они обязательно
оглянутся по сторонам. А оглянувшись, увидят меня.
- Э! - кричит кто-то в колонне. - Эй, ребята, колодка слетела! Стойте!
- Живей! - орут немцы. - Свиньи! Живей!
Они выучили эти русские слова специально для нас, военнопленных.
- Колодку потерял! - кричит кто-то.
Я слышу, как у меня за спиной начинается свалка. Это меня выручают
ребята. Только б охрана не стала стрелять в них! Нет. Просто орут. Это
ничего, они всегда орут.
Я падаю и вжимаюсь в землю. Крики моментально прекращаются, охрана тоже
успокоилась. Только колодки гремят. А потом становится тихо-тихо, как в
лесу.
Через пять минут прожектор переползает на мой участок. Я вижу, как он
шарит по дороге, потом медленно перебирается почти вплотную ко мне, быстро
скользит по угольным кучам, снова возвращается на дорогу и осторожно,
словно слепой, ощупывает каждый метр.
Как в кино, детально, в свете прожектора - моя колодка. Я холодею.
"Все. Увидали, собаки. Сейчас пойдет облава", - думаю я.
Луч прожектора лежит на моей колодке чуть дольше, чем следовало бы. Я
прищуриваюсь - и моя колодка кажется мне куском угля.
"Может быть, им тоже так кажется? Ведь они дальше".
Прожектор уходит, а потом резким рывком возвращается назад. И снова в
луче - моя колодка. Луч прожектора становится нестерпимо ярким, голубым
даже, а не белым, а потом постепенно исчезает. Становится темно и гулко. Я
поднимаюсь, в момент оказываюсь на том месте, где только что лежал круг
голубого света, хватаю колодку и бегу к углю. Подбегаю к вагонеткам,
переваливаюсь в одну из них и начинаю орудовать куском фанеры. Через
минуту я спрятан под углем. Все. Теперь надо ждать, когда вторая смена
станет давать уголь и вагонетки пойдут к бункерам.
...Люди говорят: "Фу, какая проклятая жара!" Неужели я тоже так
говорил? Не может быть! Я никогда не говорил так. А если и говорил, то
никогда больше не скажу. Я всегда буду говорить: "Какая благословенная,
прекрасная жара!"
Я думаю так потому, что моросит дождь. Это даже не дождь, а скорее
Флинт Эрик
Каменистый Артем
Зыков Виталий
Прозоров Александр
Сапковский Анджей
Флинт Эрик