Чтение 8–й страницы книги ~Отчаяние~

понимал, что наша позиция носит несколько странный, излишне бескомпромиссный
характер, однако Блюхер держался этой линии неотступно. Зиновьев, когда мы
встретились на даче в Ильинском летом тридцать третьего, совершенно
определенно заявил, что Блюхер проводил политику Троцкого, чтобы
спровоцировать выступление японцев и затем, после нашего неминуемого
отступления, отдать им те территории, на которые они претендовали, в обмен
на унизительный мирный договор". Что вы думаете по этому поводу?

-- Я хочу ознакомиться с показаниями Янсона...

-- Вы что, мне не верите? -- Сергей Сергеевич обидчиво удивился. -- В
таком случае можете заявить отвод...

-- Я не сказал, что я вам не верю. Я прошу разрешения ознакомиться с
показаниями Янсона...

-- Я вас с ними ознакомил.

-- Это вздор. В' Дайрене была занята правильная позиция. Советская
делегация вела переговоры мастерски .и мужественно -- почитайте
белогвардейскую прессу .той поры, японские газеты...

-- Итак, я формулирую ваш ответ: "Показания Янсона ; являются
клеветническими"... Так? V -- Что значит "я формулирую"? -- Исаев не понял.

-- Я формулирую ваш ответ для записи в протокол допроса. В протокол
нелепо вводить слова типа "вздор", нас с вами не поймут... Вопросы и ответы
должны быть конкретными, а не эмоциональными.

-- Нет уж, давайте-ка я буду формулировать ответы сам, Сергей
Сергеевич...

-- У вас потом будет право прочитать документ и внести собственноручные
изменения.

-- Почему "потом"? Если право есть, оно должно существовать постоянно, а
не "потом".

-- Хотите писать ответы собственноручно?

-- Да, предпочел бы.

-- У вас есть какие-то претензии к методу и форме ведения допроса?

И Максим Максимович после паузы ответил:

-- Нет.

Следователь быстро поднялся из-за стола, подошел к Исаеву, протянул ему
свою ученическую ручку и, словно фокусник, растопырив пятерню, резко
развернул бланк протокола допроса так, чтобы можно было писать
подследственному:

-- Пожалуйста, внесите в протокол этот ваш ответ собственноручно.

Русский Макгрегор, подумал Исаев, разбирая ученический почерк
следователя, -- парень продолжал писать по-школьному, с нажимом, буквочка от
буквочки, а три ошибки все равно засадил, не знает, где и как ставить мягкий
знак.

-- У вас тут ошибки, -- заметил Исаев. -- Мне исправить или вы сами?

Сергей Сергеевич покраснел -- по-девичьи, внезапно; потом, однако, лицо
его сделалось пепельным, синюшно-бледным, он, вернулся на свое место,
медленно размял папиросу, закурил и, уткнувшись в протокол, начал изучать
его: слово за словом, букву за буквой; ошибки свои не нашел или же намеренно
не стал исправлять их.

Закончив чтение первого листа бланка допроса, он проверил, заперты ли
дверцы стола, и сказал:

-- С места не подниматься, к окну не подходить -- все равно первый этаж,
я скоро вернусь, продолжим работу.

Он вернулся через сорок два часа, когда Исаев свалился со стула.

-- Простите, пожалуйста, -- испуганно говорил Сергей Сергеевич, усаживая
Исаева, -- у меня, с отцом случилась беда, увезли в больницу, я так
растерялся, что никого здесь не успел предупредить. Извините меня, такая
незадача, -- он подбежал к двери, распахнул ее и крикнул в пустой коридор:
-- Юра, позвони, чтоб срочно принесли две чашки кофе и бутерброды!

-- Разрешите мне вернуться в камеру, -- попросил Исаев. -- Я не в
состоянии отвечать вам...

-- А вы думаете, я прилег хоть на минуту? -- следователь ответил устало,
с каким-то безразличием в голосе. -- У отца инфаркт, я все это время провел
в приемном покое, тоже еле на ногах стою... У меня всего несколько вопросов,
вы уж поднатужьтесь...

-- Ну давайте тогда скорее...

-- Всеволод Владимирович, может, я касаюсь самого больного, --
следователь сейчас был мягок и чуточку растерян, конфузился даже, бедный
мальчик, -- скажите, кто по партийной принадлежности был ваш отец?

-- Это же все есть в моем личном деле... .-- Оно погибло, вот в чем вся
беда, това... Всеволод Владимирович... Сгорело в сорок первом, когда наши
архивы вывозили в Куйбышев... Поймите меня правильно, если б мы имели ваше
личное дело, неужели вы б здесь сейчас сидели?

А может, действительно он говорит правду, подумал Исаев, ощутив в себе
рождение затаенного тепла надежды. Тогда понятно все происходящее, доверяй,
но проверяй, так вроде бы говорили...

-- -- Мой отец был меньшевиком...

-- А я не верил в это, -- вздохнул Сергей Сергеевич и как-то даже обмяк.
-- В голове такое не укладывалось...

-- Почему? Другие были времена... Отец в свое время дружил с Ильичей,
несмотря на идейные разногласия.

-- До революции?

-- Да.

-- В какие годы? Где встречались?

-- Особенно часто в .Париже, в одиннадцатом...

-- А потом?

-- Последний раз в Берне, когда обсуждался вопрос о выезде в Россию, это
была весна семнадцатого...

-- Вы присутствовали на этой встрече? Кто там был?

-- Там было много народу, встреча была у нас дома: Мартов был, Аксельрод,
кажется...

-- Зиновьев, -- подсказал следователь.

-- Конечно, был и Зиновьев... А как же иначе? Он ведь первым с Ильичем
уезжал, мы -- только через месяц, с Мартовым...

Вошел надзиратель с подносом, на котором стояли стаканы с кофе и четыре
бутерброда с колбасой и сыром...

-- Угощайтесь, Всеволод Владимирович, -- предложил следователь,
старательно заполняя бланк допроса.

-- Давайте поскорее закончим, -- попросил Исаев, -- тогда я съем
бутерброды и вы меня отправите в камеру, не то я прямо тут усну...

-- Мы практически закончили, ешьте...

Когда Исаев подписал бланк, следователь снова вышел из кабинета, сказав,
что он позвонит в больницу узнать, как здоровье отца; вернулся на следующий
день.

...В тот миг, когда голова Исаева сваливалась на грудь и он засыпал,
сразу же появлялись два надзирателя:

-- Спать будете в камере!

...Сергей, Сергеевич появился уставший, с синяками под глазами:

-- Чуть-чуть лучше старику, -- сказал он. -- Еще несколько вопросов, и
пойдете отдыхать.

-- Тварь, -- тихо сказал Исаев. -- Ты маленькая гестаповская тварь, вот
ты кто. Отвечать на вопросы отказываюсь. Требую твоего отвода.

-- Это как начальство решит, -- рассеянно ответил Сергей Сергеевич. -- Я
доложу, конечно, а пока продолжим работу: вы жили с отцом в одной квартире?
Формулирую: являясь работником ЧК, вы жили в одной квартире с меньшевиком и
не отмежевались от него. Так?

А чем он виноват, этот несчастный Сергей Сергеевич, спросил себя Исаев. В
стране произошло нечто такое страшное, что и представить нельзя. Передо мной
не человек. У него в голове органчик, как у щедринских губернаторов,
бесполезно говорить, непробиваемая стена. А я погиб. Все. Если б я один --
не так страшно... Но со мною они погубят и Сашеньку, и Саньку, теперь я в
это верю.

Накануне беседы с генералиссимусом Хрущев не спал почти всю ночь.

В который раз уже он задавал себе такой простой и столь же унижавший его
вопрос: говорить ли вождю -- один на один -- всю правду или "скользить", как
это было принято сейчас в Политбюро, ЦК, Совмине, обкоме, правлении колхоза,
деревенском доме и даже городской коммуналке, где, по секретным подсчетам
группы киевских статистиков, на семью из пяти человек приходилось семь
квадратных метров жилья; дед с бабушкой спали на кровати, муж с женой -- на
диване, дети -- на полу.

Засуха сорок седьмого сожгла поля Украины, Поволжья, Молдавии,
Центральной России.

Семенных запасов уже не было -- хлеб в колхозах забирали в счет
обязательных поставок подчистую, деревенские амбары кишели худющими крысами,
врачи открыто говорили о возможности вспышки чумы.

Сталин тем не менее подписал указание: Украина обязана поставить не менее
полумиллиона пудов зерна; Хрущев отмолил снижение контрольной цифры до
четырехсот тысяч.

Решился на это (звонил лично Сталину по ВЧ; номер набирал негнущимся
пальцем, чтобы скрыть от самого себя дрожь) после того, как получил письмо
от Кириченко, секретаря Одесского обкома, который был завален письмами
колхозников с просьбой о помощи и поэтому объехал область, чтобы самому
убедиться -- паникуют, как заведено, или же действи-- тельно кое-где есть
провалы на продовольственном фронте.

"Дорогой Никита Сергеевич, поверьте, я бы не посмел обратиться к Вам с
этим письмом, -- писал Кириченко, -- если бы не то ужасное, воистину
катастрофическое положение на селе, свидетелем которого был я лично... Я
начну с крохотной сценки: женщина резала трупик своего маленького сына,
умершего от голода; она резала его на аккуратные кусочки и при этом говорила
без умолку: "Мы уже съели Манечку, теперь засолим Ванечку, как-нибудь
продержимся..." На почве голода она сошла с ума и порубила своих детей... Во
всех колхозах только одна надежда, чтобы вновь ввели карточную систему, лишь