из десятков кабинетов, таким ему не стать никогда, словом, по всей
совокупности размышлений выходило, что упустить свое никак нельзя.
окончен разговор. Шпындро, досадуя, поднялся, прервали, черт, на самом
важном, не удалось разузнать, куда ветер дует, может Воронов вернулся?
Неудачно получилось.
зрачках ее разыгралась буря; за годы сидения в предбаннике опытная
царедворка научилась отличать сотрудников, которым сделано самое
захватывающее предложение из тех, что выпадало на их службе, от всех
прочих. Встречала секретарь его одним взглядом, провожала совсем иным и
Шпындро порадовался: сидит здесь годами, чует добычу, как натасканный пес,
заранее, а может знает что? Он кивнул на всякий случай - крошечный, а все
же союзник - и выскользнул в коридор с тяжелым чувством незавершенности,
будто повис в воздухе и сразу принялся песочить себя: зря ушел, не
договорив до конца.
поздоровается бегло, едва узнавая, будто и не состоялся вчерашний
разговор, но эта встреча еще должна случиться, а сегодня вечером Шпындро
мчался на стрелку - так обзывал передачу товара Мордасов - к Колодцу.
встречалась с сыном; внук уже вырос, здоровье поубавилось и Наталья -
черствый все же человек - не раз шипела: не с руки мне с твоей мамулей
возжаться, она свое пожила, пусть другим даст. Шпындро терпел, вообще
побаивался жены, в ее руках имелся сильный козырь - угроза разводом, а
тогда смысл жизни, заключающийся в выездах, терялся, тускнел; без выезда
Шпындро обращался в наизауряднейшего типа, ничем не наделенного, с которым
ни дружить, ни любиться, ни даже поболтать в поезде никто не возжелает.
ее многое таилось: и брошь мужниной матери, фамильная, с подвеской
бриллиантовой и три камеи слоновой кости, которые отошли сестре Шпындро и
даже страусовые перья из торгсина тридцатых годов на антресолях, вроде
совершенно ненужные по нынешним временам атрибуты, и те служили причиной
глухой неприязни супруги к матери мужа.
припоминая давнюю решимость школьных еще годов, когда он вместе с
мальчишками, боясь прослыть трусом, сиганул с высокого сарая, подвернув
ногу, рубанул - сука! Редко выпадало ему зреть растерянную Наталью! Кто?
Ты! ты!
выходки, поднялся - пошатывало от головокружительного гнева - и, уходя на
кухню, еще раз смачно выкрикнул короткое резкое слово.
момент объяснения умело, в свою пользу, а когда от гневного пара не
осталось и следа, веско, выговаривая слоги, будто вбивая гвозди, подвела
черту: "О маменьке своей мне больше не напоминай!"
плохо, четыре дня подряд и уж если решилась позвонить отпрыску на работу,
дело дрянь, нет лекарств, скорее всего и есть нечего. Отменить визит к
Мордасову невозможно, не зря же притащил товар с собой, снова забрасывать
его домой? и примета дурная, и опять же время, непредусмотренное
понадобится выкраивать, а теперь после слов Филина времени ох как станет
не хватать. Шпындро молчал, соображая, и мама пришла на помощь: "Тут
соседка вернулась с работы пораньше, так что, Игорек, все образовалось.
Заедешь, когда сможешь". Мать лгала, он принял эту ложь, даже успел,
положив трубку, покручиниться и тут же отметить, что еще не совсем погряз
в себялюбии.
торгами.
недоумение, что билеты на просмотр, обещанные Шпыном через Наталью уплыли,
а Колодец уж и с дамой сговорился.
он вообще сразу терял к событиям интерес, когда деньги уже затаивались в
кармане. Дружить с Колодцем ему не светило, но и обострять отношения
смысла не было, к тому же каждый раз при виде Колодца Шпындро, будто тенью
комиссинщика различал Настурцию и его охватывало давно забытое волнение,
потому что в глазах Притыки угадывалось нечто обещающее: не скажешь, что
именно, и только светятся в этих глазах напополам с легко возникающей
смешливостью и обещания, это мог прочесть любой зрячий.
жеванными, ломанными, прошедшими через множество рук. Шпындро не знал, что
Мордасов дает деньги в рост - в каждом ремесле свои секреты, также не знал
Шпын, что их встреча совпала с Днем возвращения и оттого в его карман
перекочевала пухлая пачка несвежих денег из заколотого английской булавкой
бумажника Мордасова. Теперь, когда с ручечного рациона, приправленного
часами и зажигалками Шпындро могли снять и отправить на мехдобычу в жирных
тряпичных пластах зарубежья, терять мордасовский канал сбыта тем более не
позволительно. Шпын пообещал разобраться с билетами на просмотры, снова
вспомнил Настурцию и не в силах совладать с приступом внезапной щедрости,
вынул паркер, отложенный для себя, и протянул Колодцу. Для Настурции!
Колодец давно приметил, что внешнекупчик ладит лыжи к Притыке. Ревности
Колодец не испытывал ни малейшей, скорее недоумение от неумелой попытки
вторжения в его владения. Колодец любил ковать пока горячо - надо
раздобыть оправу! - оглядел приехавшего электричкой Шпына с ног до головы,
притянул за лацкан, приблизился так, что запахи их одеколонов смешались и
снизу заглянул в глаза.
чем-то давним, запахом неустроенности, нищеты двадцатилетней давности.
Игорь вяло отметил, что ничего не знает о Колодце: где тот живет, с кем и
как. Зачем деловые отношения превращать в иные? Он уже корил себя за
передачу Настурции, надо бы просто позвонить ей и назначить свидание,
повести поужинать, но даже обыкновенный ужин в воображении Шпына вырастал
в дело сложное, хлопотное и кроме того сулящее ненужные траты. У него
давно отработан ритуал ухаживания: поездка в машине, рассказ об
иноземельном житье-бытье, приправленный высмотренными в кинофильмах
сценами, сетования на тяжесть и ответственность службы, ну, может, еще
поход в театр плюс скромное подношение из товара, бесплатно ему
доставшегося от фирмачей. Как правило хватало...
пояснить, что именно зря. Мордасов потребовал позаботиться об оправе. Шпын
принял к сведению. Распрощались, Игорь зашагал к станции, Колодец,
груженный пластиковыми мешками - особая статья дохода, пакеты Шпын
доставлял партиями, шли по трояку, а как же иначе, если отечественные
поболе полтиника - заковылял по пустынной ночной площади к машине,
латанной-перелатанной, обещающей вот-вот развалиться.
себе позволить, меняй машины хоть раз в год. Выездной! Кто усомнится?
сколько их, мордасовых, раскатывает в новье, чуя свою безнаказанность,
упиваясь шальным недоумением трусоватых, рохлей: надо ж, ничего не боятся
деловые, проросли козлища средь карающих ангелов, перемешались...
чего там говорить. Игорь Иванович не учился сколько, язык осилил, другое
дело, как приноровился изгибаться и юлить, в подобострастии не последний
человек, однако с эксцессами явного подхалимажа распростился, зная, что
они не в чести, требовалась тонкая смесь вроде бы и достоинства, а вроде
бы и покорности, скорее понимания, что за здорово живешь начальниками не
назначают, особый это сорт, есть в них такое, что словами не определишь, а
всем видно, и сорту этому нужно выказывать уважение не за дело, не
благодаря достижениям, умениям или успехам, а только ввиду
самодостаточности такого типа людей, которым не нужно вовсе отличаться
качественной работой или работой вообще, это не их дело, их дело -
круглосуточно важничать, пухнуть изнутри, как тесто в квашне, надувать
шеки, многозначительно закатывать глаза, к месту и не к месту роняя
излюбленное филинское - сложное сейчас время - на это и впрямь уходила
тьма сил, недаром с работы и на работу таких возили на персоналках.
часто, похоже пришельцы из иного мира, будто так и сновали в электричках
его детства все эти годы безостановочно и в жизни их не многое менялось,
пока Шпындро успел полмира исколесить. Лампочки тлели над головой, в
дальнем конце вагона голосил ребенок, подвявший букет на сетке через
проход похоже исходил тем же тлением, что и старушка, тащившая цветы в
Москву. Упаси бог так жить. Купец-оборотень приткнулся в углу, тени
деревьев, редкие фасады, огоньки убегали назад. Пассажиры молчаливы,
думают: вот сел мужчина средних лет такой же, как и мы, и ошибаются, если
вообще думают о нем; вовсе не такой, жизнь его по-другому заладилась,
потому что с младости нацелился, уж и не помнил, кто вбил в его башку
малолетскую, мол, два способа жить имеется в настоящий момент и в
обозримом просторе грядущего: или воровать, или ездить! Имелось ввиду для
людей, ничем не отмеченных. Воровать - страшно, не всем дано, да и почет
несравним. Другое дело - ездить. Сейчас вернется, пройдется по комнатам,
уставленным такими вещицами, что люди в электричке не только не видели, и
не слышали о таких, сядет за стол в кабинете и начнет готовиться к
завтрашнему выступлению на семинаре, его черед настал и занятию надо
задать тон первыми словами и слова эти должны быть честными, не слишком
возвышенными, но и не затертыми, не просторечными, но и не заумными, а
словами труженика не без мозгов, который с полной отдачей делает свое
дело, вроде не заметное, но такое нужное.
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Корнев Павел
Березин Федор
Зыков Виталий