Чтение 71–й страницы книги ~Великий Сатанг~

убивать; и он оставляет их в живых, уложив на землю лицом вниз; а они
ползут к его ногам, гордые могучие люди, и молят: "А-Видра!
Прикажи!!!"...

Это было. Со мной? Да. Когда? Тогда же.

Врастяжку:

...тягучий взгляд грузного старика, складчато колышущегося в
никелированном кресле; взгляд изучает, давит, сгибает; таким взглядом не
имеет права обладать калека; но это не просто калека, это Высшая Власть,
и нет необходимости размышлять, почему власть парализована; "У вас
отличный послужной список, майор... Думаю, нет нужды напоминать вам о
том, что такое присяга?"; нужды нет, он помнит...

Удушье.

Человек не умер еще; он изгибается на сером, пытаясь вобрать в легкие
хоть глоток серого, и никак не может; он очень силен, и он борется со
смертью изо всех сил, но разве под силу кому одолеть всесильную, если уж
закогтила?

Бейся не бейся - осилит.

Раскаленные крючья рвут грудь изнутри, расплавленная смола заливает
гортань снаружи, разъяренные кошки вопят меж висков; сознание сдается, и
воля меркнет, могучее тело покорно расслабляется, подчинившись уже
свершившемуся, и человек блаженно отдается мутной волне покоя, уносясь
вдаль...

В яркую, ясную, явную, ярую даль...

В ярую даль...

В ярь... даль...

В... Я... Р...Г... Д... А... Л...

- Въяргда-а-ал! - захлебывается далеко позади, за чертой, безнадежный
зов угасающей жизни, боящейся угасать.

Смерть.

Человек открывает глаза.

Тьма.

Он наг. Напротив - светлый круг, выхватывающий часть грубоделъного
стола. Густая чернь резко очерчивает грань белизны, не расплываясь серым
на стыке.

За столом - Старый.

- Ты вернулся, - говорит он бесстрастно. - Спрашивай, человек!

Обнаженный не медлит с вопросом;

- Въяргдал - кто?

Отвечающий не задумывается:

- Ты. Был, пока не умер. Теперь он мертв. А ты жив.

- Кто - я?

- Земля уже назвала тебя. Имя тебе... Не звуком - образом приходит
знание...мягкое, душистое, то, в чем жизнь: хлеб...звонкое, сладкое, то,
в чем смысл: победа...темное, тайное, то, в чем суть: судьба. Вот оно:
хЛЕБ... поБЕда... суДЬба!

- Имя тебе - Лебедь.

И человек согласно склоняет голову.

- Почему я умер?

- Потому умирает Земля.

Снова - сон наяву:

...подернутый серым, медленно изгнивает заживо лес, тот самый, где
поют по весне глухари; косолапый, пьяно шатаясь, бредет сквозь
кустарник, и поределая шкура его отливает тусклой гнилой серью; и
Хозяин, понуро сгорбившись на пеньке, закрыл мохнатый лик четырехпалыми
лапами, ожидая конца...

...присыпанное серым, тягучее, иссыхает озеро, то самое, где рыбачил
на заре; гноящаяся тина заткала некогда прозрачную гладь, рыбы вязнут,
пытаясь выпрыгнуть в серый воздух; и Водяной дед, бранясь, рвет тину
перепончатыми щупальцами, тщась вызволить хвостатых дев, но не может, и
злится, и пытается гнать бессильную волну, осыпаясь сухой тусклой
чешуей... Что это?!

- Для чего я умер?

- Для того, чтобы прийти и увидеть, - отзывается Старый, и голос его
скорбен.

- Увидеть - что?

- Нас...

Круг света распахивается вширь.

Широкий стол перед Лебедем. А за столом - и влево, и вправо, теряясь
в неизмеримой дали, - нелюди и люди.

Все они здесь: и Старая, и Крылатый, и лесной Хозяин, и Водяной дед,
и иные, вовсе незнакомые, к Старому на огонек не забредавшие - это
нелюди. Люди же подальше сидят, отсюда и не разглядеть лиц.

Все они здесь, и все глядят на него.

Неотрывно.

Молча.

Ожидающе.

- Для чего я жив? - гулко спрашивает Лебедь, и эхо обегает
безмерность, распугивая снующих в высоком тумане крылатых тварюшек, то
черных, то белых.

Это Невидимые. Но сейчас и они зримы.

Они и откликаются:

- Для того, чтобы спасти Землю.

Хор мелодичных голосов слаженно-звонок.

Нет. Это не хор. И не голоса.

Это - Голос.

- Почему - я? - вновь спрашивает Лебедь и сам себя поправляет:

- Почему я жив?

Старый распахивает двусветно сияющие глаза.

- Потому что лишь тебе это под силу. Любовь Земли и Мощь ее вместе
поручились за тебя, человек!

Двое, покинув стол, приближаются к тому, кто получил имя.

Женщина молода. Лицо ее прекрасно, хоть и подернуто вуалью тумана.
Короткая юбка не скрывает округлых коленок, и тугая крепкая грудь под
тонкой, ничего не прячущей тканью колышется в такт шагам.

- Ты справишься, Ярик!

И память Въяргдала, еще не угасшая до конца, срывается с уст Лебедя
детски удивленным вскриком:

- Тетя Катя!

Улыбка ее полна нежности. И голос исполнен веры.

- Скажи людям Земли, что она любит их!

Мужчина сед. Но движения его тигрино-плавны, два меча изящно поддеты
под широкий кушак, и складки украшенного драконами кимоно почти не
колеблются, когда он идет сквозь искристый туман.

- Ты справишься, сэмпай!

И память Въяргдала, взбудораженная изумлением, вылетает из груди
Лебедя юношески ломким баском:

- Мастер!

Черты седого неподвижны. И в словах не звучит сомнение.

- Скажи людям Земли, что она просит зашиты!

- Ты справишься, милок! - шепелявит Старая издалека.

- Ты справишься! - подтверждает Крылатый.

- Справишься! - шипит Пернатый Змей.

- Справишься! - подпевает ему Шестирукий. И эхо многих множеств,
людских и нелюдских, кружится и рокочет вдали и ввыси:

- Справишься! Справишься! Справишься!

- А мы будем рядом с тобой! - заключает Старый.

И все смолкает.

Нет больше Обители.

На серой траве умирающего мира, у ворот с покосившимися фигурными
створками, ржут кони, плотно навьюченные тюками. Из плохо зашнурованных
мешков торчат края расписных досок.

Двое стоят друг против друга.

На одном - потная, запыленная военная форма, тяжелые десантные
ботинки, кепи с кокардой в виде кленового листа.

Второй не имеет обличья. Лишь глаза живут и сияют, не струясь, не
истекая, не изменяясь ежемгновенно. Все сказано. И все же:

- Земля отдала тебе что могла и сверх того. Дело за тобой. Запомни:
когда слепой увидит, а глухой услышит, тогда сердца подскажут людям, как
быть. И ты поведешь их.

- Но...

Тот, что в ботинках, хочет сказать. И не может.

Как передать то, для чего не найдено слов?

Как ему, умершему и возродившемуся, обойтись там, далеко, без этого
леса, где поют глухари...

(...где этот лес?..)

...без озера, звенящего надсадной комариной тоской...

(...где это озеро?..)

...без скрипучего снега, испятнанного в просинце петлями заячьих
следов?

Можно ли без этого жить? И зачем? И стоит ли?..

Нет слов. Поэтому не имеющий облика понимает.

И огненные очи наливаются мягким теплом.

Уже исходя маревом, растекаясь в наплывах еле слышного перезвона
бубенцов, он откликается: